Ночь

      Вельзевул задумчиво помешивает чайной ложечкой сахар. Отпивает, морщится и кладёт ещё одну. И снова помешивает. На самом деле, чай лучше было бы вылить: на триста миллилитров там ложек семь сахара, а чай всё ещё горчит до невозможности. Потому что заварки слишком много, и Вельзевул всё ещё не вынула пакетик. Но она откусывает бутерброд с сыром и запивает его этим дурацким чаем. Уже не морщится, хотя сыр тоже горький и его тоже слишком много.       Прямо как сама Вельзевул. Она только поджимает губы. Блокирует телефон и снова его включает — туда-сюда, словно без этого уведомление о сообщении не придёт, словно это поможет Вельзевул принять решение, над которым она раздумывает уже не счесть сколько лет.       На самом деле сосчитать можно: четыре года. Почти что ровно. В седьмом классе Вельзевул ещё не познала трудности жизни и вообще была до ужаса впечатлительной, а мальчишки на четырнадцатое февраля решили сделать валентинки всем девчонкам, чтобы обидно никому не было. Это была ежегодная традиция в средней школе — в младшей ещё было рано, а старшей уже наплевать, но именно в этот год валентинку Вельзевул подарил Гавриил. Он был совершенно лишён чувства такта и романтиком не был, поэтому ушёл из школы с разбитым носом. Они собачились, наверное, ещё класса с первого, а спустя два месяца после инцидента стали лучшими друзьями. А спустя ещё пару месяцев Вельзевул поняла, что чёрта с два это дружба, но признаться уже не смогла: быть вместе с Гавриилом хоть так было во сто раз лучше, чем никак, чем врагами. Он так много раз говорил, что Вельзевул для него друг, что она даже пережила фазу подозрений и была твёрдо убеждена в его словах, как и все вокруг.       Гавриил должен был прийти сегодня, вот уже почти сейчас, чтобы как обычно вместе сделать домашку. А через неделю импровизированная вечеринка в честь Дня Святого Валентина для старшеклассников. Вельзевул задней мыслью всё надеялась, что Гавриил её пригласит — второй год уже надеялась. Так глупо и отчаянно, что самой от себя становилось противно. Поэтому она ест гадкий бутерброд с гадким чаем, чтобы хоть чем-то оправдать такое количество мерзости внутри себя.       Когда Гавриил звонит в домофон, она открывает ему дверь и заново ставит чайник, чтобы заварить ему свежий и нормальный чай. Буравит свою кружку взглядом, но не выливает её содержимое.       — Привет, Велли, — здоровается Гавриил, едва пройдя внутрь квартиры. Топчется на коврике перед дверью, стряхивая с ботинок остатки снега, и раздевается-разувается. У него самого по дому и в обуви можно ходить, а вот родители Вельзевул в этом плане странные. Он долго привыкал.       — Привет, — вяло отзывается она, возясь с пакетиками и сахаром.       Гавриил по-хозяйски раскладывает свои тетради на столе, и идёт в комнату Вельзевул за её тетрадями и учебниками. Она позволяет ему рыть в шкафах и ящичках, точно зная, что ничего ненужного он там не найдёт. Гавриил же научился её доверием не злоупотреблять.       Вельзевул ставит чашку с чаем Гавриила на обеденный стол и открывает его тетрадь по биологии. С биологией, как ни странно, проблемы у обоих, поэтому именно с неё они всегда и начинают, пока мозг ещё не выдохся. Но сегодня у них впереди целый день, и после домашки можно будет посмотреть фильм…       Задачи по генетике кажутся сущим адом. Забавно, конечно, если брать истории знакомых, но вот выяснять, будет ли сын болеть гемофилией, если его отец болел, и его дед болел, и второй дед болел, и все мужчины до десятого колена болели, совсем не весело.       — Ты пойдёшь на вечеринку?       Гавриил допивает уже давно холодный чай, откидываясь на спинку стула. Вопрос застаёт Вельзевул врасплох — она всё ещё думает о несчастных гемофиликах. Женщины же тоже болеют?       — А смысл? — она тоже тянется к своей чашке, но вовремя вспоминает, что там вместо чая — ведьминское пойло. — Всё равно не с кем.       — Неужели никто не пригласил? — Гавриил поднимается, забирая у Вельзевул чашку, и она не видит его лица, но прекрасно слышит в голосе насмешливые нотки. Ну, вот, опять начинается…       — Да, никто, — говорит с нажимом. — И мне никто не нужен — это праздник для душевнобольных.       Гавриил даже не старается заглушить смешок; выливает недо-чай в раковину, набирает в чайник воду.       — Тогда тем более ты должна пойти!       — Никому я ничего не должна, это раз. А во-вторых, люди с избытком половых гормонов меня не интересуют, спасибо. В отличии от некоторых, Гавриил, — она садится в пол-оборота, наблюдая за тем, как он делает чай уже им обоим. — Мне не нужно скрывать свой комплекс неполноценности таким образом.       Гавриил давится воздухом, но возвращает шпильку:       — Да, тебе просто нужно не спалиться, что ты не умеешь целоваться.       Вельзевул краснеет против воли и не успевает придумать достойный момент. Один-ноль в пользу Гавриила, и он продолжает нападение.       — Серьёзно, половина школы думает, что ты распутная девица…       — Шлюха, — поправляет его, прочистив горло, и встаёт.       — …но ты даже не целовалась ни с кем ни разу. Ни разу ни с кем не встречалась, даже на свидания тебя никто не приглашал, — развивает мысль, насыпая в чашки сахар. Вельзевул терпеливо ждёт, пока он закончит, оперевшись бедром о разделочный стол. — Или, ты всё-таки встретилась с парнем, перепугала его до смерти, и он предупредил всех остальных, чтобы с тобой не связывались?       Гавриил выглядит слишком самодовольным, действуя таким грязным способом. В буквальном смысле грязном.       — А ты не боишься со мной связываться?       Вельзевул говорит спокойно, без капли яда или сарказма в голосе, надеясь перетянуть одеяло на себя. Гавриил, разлив кипяток, наконец поворачивается к ней лицом и, гад, так выразительно-показательно смотрит сверху вниз, чуть наклонив голову.       — Ну, я же не целуюсь с тобой.       — Настолько сильно боишься? — она видит, как его гордость даёт трещину, пусть незначительную, как, впрочем, и вся их перебранка, но Вельзевул может двигаться дальше.       — Как оскорблять даму, так ты первый, а вот на рыцарский поступок совершенно не способен.       Один-один; Гавриил сглатывает.       — И что же в твоём понимании «рыцарский поступок»? — он набирает воздуха для предположения, но Вельзевул не даёт ему закончить:       — Может, и не рыцарский, но подтвердить свои слова фактами было бы не плохо, — и делает шаг вперёд, на долю мгновения делая вполне миролюбивый вид. И заходит со второго фронта: — А то сам небось ещё девственник, — ухмыляется, наблюдая, как Гавриил краснеет. Один-два. — Лучшая защита — это нападение, так? С первого же хода…       Она наслаждается его замешательством долгий десяток секунд, а потом Гавриил неуместно громко восклицает:       — Я умею целоваться!       «Единственное, что может быть похоже на правду, » — думает Вельзевул, потому что блефовать Гавриил может, но лгать, особенно, когда во лжи легко уличить — нет.       — Не верю! — отрезает.       — Твоё дело, — поднимает руки в примирительном жесте, не желая проигрывать сильнее, но Вельзевул уже распалилась; снова шагает к нему на встречу, сокращая расстояние до минимума. Возможно, это она сейчас проиграет.       — А ты докажи. Или позволишь своей чести пасть под «моим делом»?       Гавриил дёргается от двусмысленности сказанного, да и у Вельзевул самой всё внутри сжимается. Слишком резко, но отступать уже некуда. И не хочет она.       — Поцеловать тебя, что ли? — Гавриил вскипает, заражаясь её азартом.       — Поцелуй!       И ровно секунду они пялятся друг на друга неверяще: разве можно было так сказать? Можно было это услышать? А потом Гавриил разрушает транс возгласом, будто крестится напоследок:       — И поцелую!       И целует.       Обхватывает лицо Вельзевул своими огромными руками, склоняется к ней — а она всё равно встаёт на цыпочки; и прижимается губами к её губам, крепко, сильно, словно хочет вдавить их друг в друга. Потом раскрывает, касается нижней языком — то ли специально, то ли по неосторожности, потому что вздрагивает, прижимается к Вельзевул всем телом. Она пытается ответить: тянет его верхнюю губу; её язык врезается в его зубы. Движения выходят смазанным, нескладными, и это сбивает с толку, пьянит, а от ощущения чужого лица так близко, и влаги слюней, и запахов, и вкусов — горечи сыра и сладости сахара — голову сносит и грудь пробивает. Потому Вельзевул оторваться не спешит, обнимает Гавриила, запоздало понимая, что проиграли они оба и что не играют они больше.       Первым отстраняется Гавриил и смотрит на Вельзевул совершенно нечитаемым взглядом. Дошло, что ли, что они сделали? У неё резко слабеют ноги от его взгляда, но падать Вельзевул не думает — стоит ровно, идеально выпрямив спину.       — Ты целовала меня, по-настоящему, — бормочет Гавриил.       — Как и ты меня, — вторит, неожиданно хриплым голосом.       Объятия не расцепляют.       — Значит, ты из-за меня…       Он не заканчивает фразу, глаза его становятся почти жалостливыми. Вельзевул знает это взгляд. «Я-боюсь-ошибиться» взгляд и «скажи-всё-самое-ответственное-сама» взгляд. Но она хочет, чтобы он сказал первым — слишком давно хочет.       — Я не умею читать мысли, Гавриил, — выдыхает ворчливо, — у меня нет это аутистической связи для людей со слабоумием.       Гавриил качает головой.       — Это было жестоко для такого момента, — дурацкий поучительный тон. Он вздыхает, собираясь с мыслями. — Ты из-за меня не идёшь на вечеринку? Из-за меня ни с кем не целовалась раньше?       — Кто-то отрастил себе яйца, чтобы спросить это, — бормочет, сама отчаянно паникуя. Ведь это правда: Вельзевул так типично по-девчачьи хотела, чтобы первый поцелуй принадлежал Гавриилу — первой любви. Ну, или перерасти его, чтобы окончательно заполнить свой мир чёрно-красным.       — Ты не представляешь, но у меня есть яйца, — он всё равно запинается, — чтобы сказать тебе, что я тебя люблю. С седьмого класса.       И вот это действительно поражает. Вельзевул только приоткрывает рот, но ничего не может сказать. Ощущение того, что такое происходит только в идиотских романтических комедиях, накрывает, заставляя почти что краснеть от стыда. Разве можно вести себя настолько… обычно по-идиотски?       — И чего не признался раньше, если смелый такой?       — Не смелый, — Гавриил вздыхает и обнимает крепче. Они ведь так и стоят, наверное, слишком близко, чувствуя тепло тел друг друга. — Ты вообще не похожа на того, кто мог бы влюбиться, — и это звучит с обидой. А ещё неуверенно — она всё ещё ничего не сказала: не возразила, не подтвердила.       — Я тоже тебя люблю. С той самой поганой валентинки.       Гавриил кивает. И укладывает её голову себе на грудь. Вельзевул думает о том, что на вечеринку всё равно не пойдёт.