Ночь

      Вельзевул всё ещё раздражена невероятно и теперь, после не-Армагеддона, у неё нет под рукой горы отчётов, которые нужно успеть заполнить в срок, и срочных дел, чтобы успокоиться и отвлечься. Приходится использовать старый метод, кажется, чуть более действенный, но и более опасный. Потому играть в человека, без чудес наводя чистоту в доме и приводя себя в порядок, можно только в человеческой квартире — о которой знает Гавриил. Потому что это их квартира.       Потому что раздражена Вельзевул из-за него.       И он, перелезающий через нараспашку открытое окно и, спрыгнув с подоконника, спешно закрывающий его, чуть не вываливаясь обратно, так непривычно встрёпанный, совсем не входил в её планы, когда она вышла из душа, замотанная в одно полотенце. Два часа под горячими струями воды теперь были абсолютно бесполезны.       Вельзевул сверлит его тяжёлым взглядом, дожидаясь, когда он заметит её. Он даже не вздрагивает от звука её голоса, словно ждал сам.       — Ты ебанутый?       — Нет, просто пьяный, — улыбается Гавриил, считая это достойным оправданием своему поведению.       — Пьяный ебанутый, — заключает и выгибает брови, жужжа: — какого чёрта, пернатый?       — Твоего. То есть из-за тебя, ты же демон, — он улыбается шире, отчего-то донельзя довольный. И ни строгий взгляд Вельзевул, ни одно полотенце на её теле его совершенно не смущает. Не то чтобы последнее смущало её. — Я хотел тебя увидеть! Мне нравится на тебя смотреть.       Гавриил икает и смотрит на неё совершенно идиотским взглядом. Хочется помыться снова или намылить рожу Гавриилу, чтобы перестал быть таким откровенным придурком.       — Ты говоришь слишком резво для пьяного, и слишком ловко лазаешь через окна, — замечает Вельзевул и направляется к шкафу. — А теперь ещё раз и сначала.       — С какого именно? — его голос становится бодрее, но исчезает лёгкость. Напиться нормально не сумел, и разыграть тоже — Вельзевул знает его, как облупленного. Сейчас осознание этого стынет в голове чем-то горьким — не приятно пряным, но Гавриил не может думать об этом слишком долго. Другая тревога дёргает за Суть.       Вельзевул озлобленно фыркает, доставая пижаму. Он тоже знает её слишком хорошо, потому продолжает с усталым вздохом:       — Уже несколько дней прошло.       — Я имею право злиться хоть всю оставшуюся вечность.       — Ты говоришь так каждый раз.       — А ты каждый раз находишь новый способ уколоть меня! Как будто с Падением я ни хуя не уяснила!       — Очевидно же, что нет, если ты не раскаиваешься!       Первая попавшаяся под руку вещь летит Гавриилу в голову, и от неожиданности он не успевает увернуться. К счастью, это оказывается всего лишь тюбик с кремом, и может, на лбу даже не останется синяка.       — Вельзевул!       Она больше не отвечает. Возмущённо сопит, просовывая ноги в штанины и завязывая шнурок — пальцы путаются в петлях. Она надевает кофту, капли, упавшие с влажных прядей, расползаются тёмными пятнами, и это совсем не подходит разразившейся с новой силой ссоре.       — А знаешь? — восклицает она, не поворачиваясь. Относит полотенце на сушилку и продолжает ругаться из ванной. — Я тоже заебалась терпеть тебя — твоё дерьмо об искуплении, о грешности, о вере, о твоей слепой вере в Неё! Ты, блять, спишь со мной — шесть тысяч лет, решил побить Её рекорд в лицемерии? Она водила всех вокруг пальца — так какая к чёрту разница, а?       Гавриил ставит крем на место и расстилает кровать, против обыкновения внимательно вслушиваясь в распалённую речь Вельзевул. Он не думает о том, чем это закончится сегодня, но хотелось бы, чтобы просто закончилось — когда-нибудь раз и навсегда.       Как-то так выходило, что она всегда обижалась первой. Когда дело касалось его, её титаническое терпение куда-то улетучивалось в один миг, оставляя разгорячённые, угловатые чувства, которые Вельзевул не могла озвучить. А приходил первым всегда он, зная, что сказать, как исправить ситуацию — до следующей неосторожности. Ведь он никогда не хотел обидеть её специально.       Сейчас он впервые в жизни не думал о том, что скажет, и внезапно слова нашлись у Вельзевул. Острые, злые — вот она точно хотела его зацепить, отомстить, может, даже за то, что шесть тысяч лет назад он остался, а она нет.       Почему догонять всегда приходится ему? Почему их отношения зависят от неё?       — Тогда зачем ты меня терпишь? — вырывается громкое, и горло перехватывает болезненным спазмом, куда-то пропадает голос. Гавриил не мог такое спросить.       В квартире воцаряется тишина. Она оглушительна, и Гавриил, сжимая в руках край одеяла, пропитанный их запахом, думает о том, что будет скучать.       Вельзевул возвращается в комнату медленно. У неё большие, ошарашенные глаза и сдвинутые к переносице брови, словно она не определилась, что ей чувствовать.       — Потому что я люблю тебя, — шепчет, сглатывает и втягивает шумно воздух. — И хочу быть для тебя на первом месте. Идиотское желание, да? — она смотрит вверх и криво улыбается. Разделяющая их кровать кажется непозволительно большой.       Гавриил чувствует себя неловко. Для ангелов на первом месте всегда Она, Вельзевул это выучила ещё до начала времени. Потому и ушла. Но он же зачем-то всегда приходил к ней. Шёл в Ад, на Землю, шёл за разговорами и поцелуями — не к Богине, когда он сомневался, когда терялся, когда уставал. К Ней с таким было нельзя. От Неё так мало можно было взять. Рядом с Вельзевул же хотелось отдавать, забыв, что сил не осталось, отдавать ей всё, что было и чего быть не могло. Но сколько раз он поступал именно так на самом деле?       — Знаешь, мне не стоило, — она качает головой неуверенно, вздыхает и оглядывается, не зная, чем занять руки. В мягком свете с двух плафонов из семи она смотрится пугающе тревожной. Её голос слишком тонок — никогда таким не был. Если бы Вельзевул умела плакать, Гавриил подумал, что она собирается разрыдаться. — Мне жаль, что я трепала тебе нервы все эти годы, а на самом деле просто не смирились с тем, что произошло, и отыгрывалась.       Вельзевул не думала об этом так. После стольких лет убеждения, что всё в порядке, что она довольна своим положением и чувствует в этом силу, осознание слабости — и не минутной — слабости всё это время — больно ударило поддых, вызывая чувство жгучего стыда. Она была уверена, что не умеет испытывать что-то подобное. А когда-то думала, что не умеет и любить. Похоже, что на самом деле не умеет, если Гавриил ещё спрашивает, почему она его терпит.       Почему он терпит её? Неужели тоже любит — тоже неумело, неловко, с затаённой обидой на весь Ад и чувством вины?       Хочется подойти и обнять, чтобы убедиться, чтобы разделить это чувство — после шести тысячелетий непонимания. Хочется убедиться, что они не разучились быть нужными друг другу, не забыли, как хотели провести всю вечность рядом.       — Я прошу прощения за это, — Гавриил прочищает горло и тупит взгляд — смотреть в глаза Вельзевул становится совершенно невозможно. — И мне тоже жаль, что я не смог показать, как ты важна для меня. Ведь это правда, — он не выдерживает и садится на кровать. «Разница» запоздало огревает по голове чем-то холодным и тяжёлым. Следующие слова вырываются с безнадёжностью и отчаянием. — Про наплевательское отношение Богини к нам, про бесполезность, про моё лицемерие, — он горько усмехается. — Но ради справедливости стоит заметить, что последнее осталось в прошлом ещё пару тысяч лет назад.       Вельзевул только кивает, кривя губы в подобие усмешки. Она обходит кровать и садится совсем рядом с Гавриилом, обнимает его, думая, что это подходящий момент, чтобы не испортить всё окончательно. Чтобы уверенно шагнуть в лучшее и всё исправить, согреть то, что не должно было замёрзнуть.       — Я тоже большая лицемерка, — выдыхает, зарываясь пальцами в его волосы. Гавриил обнимает её в ответ, укладывая голову себе на грудь. — До сих пор, так что один-ноль, пернатый, в твою пользу. И ты во многом был прав…       Она нежится в его руках, жалея, что он в рубашке. В такой момент хочется быть как можно ближе, телом и Сутью, хочется не тратить время на боль.       — Ты же останешься? — спрашивает, переползая на свою сторону.       — Да, если ты хочешь. Если конфликт улажен.       Вельзевул не знает, что ещё можно добавить, что ещё нужно. Возможно, некоторые мысли придут позже, а сейчас стоит поставить точку с запятой. Она тянет неуверенное «Да».       — Только пообещай больше не сбегать, — говорит Гавриил, раздеваясь и устраиваясь рядом с Вельзевул. Притягивает её к себе крепко, гладит ладонью тёплую кожу спины под кофтой.       — Обещаю, — шепчет ему в ключицы и чудом гасит свет с полным осознанием, что всё хорошо. Кажется, что большой пузырь в её груди лопнул, и больше не нужно терпеть его болезненное трение о лёгкие и сердце.