Ночь

      Гавриил тихо скрипит пером на кухне, попутно приглядывая за бульоном. Вельзевул снова оккупировала спальню, и он совсем не хочет ей мешать.       В отличие от безграничных просторов Рая, в Аду слишком тесно — настолько, что казалось, будто окружающее пространство не просто сжимается вокруг маленького тела, но проникает внутрь, давит органы и Суть. Вельзевул возвращалась в их дом уставшая, горящая изнутри раздражением. Она раздевалась тут же, с нетерпением стягивая блузку и брюки — до треска ткани, и босая шлёпала в большую спальню. Несколько часов кряду она сидела на кровати и таращилась невидящим взглядом в пустоту, а перед глазами мельтешили демоны, и всё ещё что-то назойливое, тяжелое касалось кожи.       Она снимала с себя навязчивые, надоедливые мысли, свои и чужие, снимала с прилипшие к самой Сути непрошенные прикосновения, пытаясь вытравить Ад из себя. Он пробрался внутрь, сдавил органы тисками до болезненного и ухватился за горло, не желая отпускать — до дикого страха.       Неизменно Вельзевул возвращалась к самому началу, к Падению, заведшему её в невыносимое. Она не жалела об этом, она не желала вернутся и её демоническая сущность абсолютно устраивала. Но вечный липкий мрак давил на тело и Суть слишком сильно. Крылья обуглились и отяжелели, перья стали жёсткими на ощупь и не отрастали на обожжённой коже — но Вельзевул ещё могла летать.       Гавриил отсчитывает время по часам и не может сдержать волнения. Он сотнями лет убеждал себя, что с Вельзевул не происходит ничего опасного, но с каждым разом она не выходила из спальни всё дольше, не исчезали острые тени под веками и кожа оставалась смертельно бледной. Когда проходит ночь и наступает полдень, Гавриил не выдерживает, и собственное неудобное в груди только мешает сильнее.       — Вель? — тихо стучится, ожидая озлобленного взгляда, потому что на большее у неё нет сил. Она не отвечает и даже не смотрит, и Гавриил заходит в комнату осторожно.       Вельзевул стоит обнажённая, уткнувшись лбом в стену, с распростёртыми крыльями, стелившимися по полу грудой спутанных перьев.       — Ты ещё плохо себя чувствуешь?       Она сглатывает и отвечает хрипло и тихо:       — Я чертовски устала. Оно не проходит.       Гавриил понимает по тону — ей до жути страшно не выбраться больше на свет, с какой бы болью ни впивалось это осознание в сердце; её кожа покрылась мурашками.       — Хочешь, я попробую помочь?       Вельзевул кивает и прикрывает глаза, едва заметно вздрагивают крылья. Она сжимает кулаки, вздыхает и кивает снова. Гавриил выжидает ещё секунду-две и подходит к ней ближе, всё не веря что может сейчас её коснуться, вдруг не зная, имеет ли он на это право даже с её позволения — не испортит ли. Раньше она всегда отказывалась, не желая смешивать улыбку Гавриила с адским скверном.       — Пойдём на кровать.       Он протягивает ей руку, невесомо дотрагивается до горячих пальцев, и Вельзевул против обыкновения в такие моменты крепко сжимает его ладонь, отлипая от стены. Она бросает на него тяжёлый взгляд, и Гавриил не может разобрать в нём ни упрека, ни надежды, ни отчаяния. От этого странно бьётся сердце.       — Ложись на живот и расправь крылья, — говорит, помогая Вельзевул устроится, и всё равно пока не трогая её лишний раз.       Может, её стоило поднять в воздух, где не было бы ничего, кроме свежего простора, но Гавриилу страшно лететь вместе с ней сейчас — вдруг опять не удержит. И вместо этого он ласково проводит ладонью меж лопаток от шеи до поясницы, вниз и вверх, ощутимо надавливает на спину, заставляя позвонки хрипло хрустеть, сминает мышцы плеч. Зарывается пальцами в перья, наводя беспорядок и проходится по всей длине крыла, массируя. Гладит и чуть сжимает, до красной кожи и мягкости под рукой. Тихо-тихо шепчет, что всё будет хорошо, рассказывает ей о небе, о том, что облака кажутся подтаявшей сахарной ватой в лучах заката, что на рассвете они трогательно беззащитны — как её взгляд за секунду до их поцелуев. Рассказывает, что скучал, что не оставит её, не позволит больше Аду поглотить её; что он испечёт блинчики к вечеру, и Вельзевул сможет вылить на них всю банку мёда пополам с вареньем.       Она дышит глубоко и рвано и молчит, растворяясь в прикосновениях. Вместо раздражающего омерзения — уверенность, что она не одна.       Гавриил ложится рядом, забираясь к ней под крыло, отводит упавшую на лицо прядь.       — Сейчас тебе легче?       Теперь в его голосе больше уверенности — он спокойствие Вельзевул чувствует собственной Сутью. Она открывает глаза и переплетает пальцы их соприкасающихся рук. Ей хочется сказать слишком многое. Про благодарность, про любовь, про покой и облегчение, про то, что внутри стало светлей. Но сил хватает только уткнуться Гавриилу в плечо, прижаться губами.       У Гавриила щемит сердце и в груди разливается тепло.       В Раю нет никого и ничего. Не за что зацепиться, удержаться. Никаких лишних прикосновений, никаких осязаемых стен и потаённых углов. Иногда Гавриила охватывал первобытный ужас, что в этом просторе он растворится, исчезнет. Может больше не быть собой — станет частью великого сонма, единогласного, невидимого и безразличного. Гавриил стремился на Землю, к Вельзевул, стремился взять её за руку и почувствовать, что он существует — как кожа касается кожи, горячая к холодной, как смешиваются дыхания и постепенно сердца начинают биться в слаженном ритме; как он любит её и чувствует её любовь.       Но Гавриил со своими страхами научился смиряться давно. Он не отвергал Бога, он Его любил, любил Рай и всех ангелов, таких чужих и далеких. Он мог терпеть, научился находить себя во многих вещах в отличие от Вельзевул, разбившей свой мир на части и не сумевшей собрать самостоятельно. Она разбивала мир Гавриила, будила его тревогу и успокаивала.       — Спасибо, — всё же шепчет и шумно сглатывает, жмётся ближе, вдруг почувствовав, каким далёким он был от неё раньше. Как это было неправильно.       Гавриил обнимает её под крыльями, целуя в лоб.