Ночь

      Гавриил подготавливается долго и тщательно, стараясь ни о чём не думать — ведь это гораздо проще, чем убеждать себя, что делает всё это он для неё — только и исключительно, подставляясь и претерпевая не самое приятное и, более того, грешное, а не сам чувствует человеческое желание близости. Вельзевул никогда не настаивала — и уж тем более не просила ни о чём подобном. Но что-то надоедливое просыпалось всё чаще, зудело в голове беспокойным «Надо», распаляло нутро, заставляя щёки и уши гореть.       Вымачивая рис и заворачивая его рулетом с рыбой и огурцом в нори, Гавриил не представляет удивлённый взгляд Вельзевул и её довольную улыбку, томный шёпот и усмешку: «Неужели?», прикосновения… Подобные размышления отдают горьким стеснением и тяжестью в паху, с непозволительно острым для такого чувством вины. Гавриил тонко нарезает авокадо и очищает креветки, раскладывает комочки риса на банановые листья, перемежая их с маринованным имбирём и сашими. Он долго думает: устроиться на полу или заказать низкий японский столик, сомневаясь, что дело дотерпит до спальни, и выбирает первое, сдвинув мебель в гостиной, и подушками и свечами придавая комнате уютно-таинственный вид. Ей должно понравится.

***

      Вельзевул смотрит на него заворожённо, всё никак не может оторвать восхищённого взгляда — но старательно избегает его глаз, не даёт прочесть, что чувствует.       — Что ты выдумал? — срывается быстрое неудобное. Свои мысли озвучивать тяжко, когда Гавриил лежит без одежды, укрытый суши и роллами на банановых листах, когда полумрак обнимает его и зловеще-очаровательно дрожат свечи.       — Я подумал и решил, что тебе это понравится, — выдаёт в потолок монотонно, ловко ускользая от важных подробностей. — На этом ритуале с гейшами запрещено разговаривать.       Вельзевул прыскает, не сдержавшись, и на секунду взгляд её становится тёплым, любовным. Она подходит ближе.       — Ты не гейша, пернатый, ты мой архангел-идиот. Неужели ты думал, что я не восприму это за прелюдию?       Они встречаются глазами, и Гавриил напряжённо молчит, снова смотрит вверх. Но черта пройдена, Вельзевул видит на его лице всю гамму эмоций и ждёт ответа, скрывая внутреннюю дрожь. Она устала от намёков и недосказанностей. Он выдыхает.       — Я знал, что ты воспримешь это в качестве прелюдии, потому что именно для этого я и сделал это, — всё ещё пялится в потолок.       Она скидывает пиджак на пол и закатывает рукава рубашки, садится на подушки, коленками касаясь его бедра.       — Первый раз — и сразу вот так?       — Для такого случая должен быть достойный повод и соответствующая подготовка.       Вельзевул только вздыхает, проводит пальцами по голой коже: бока, по рёбрам к сердцу, наблюдает за игрой тусклого света; Гавриил пытается слабо возразить:       — Ритуал…       Она склоняется к его лицу.       — Не думай, что можешь раздеться передо мной, обложиться едой, сказать, что мы будем трахаться и прикрываться японскими ритуалами, — мажет губами по губам, по щеке и останавливается у уха. — Я и так слишком долго терпела. Расслабься, пернатый, — улыбается и добавляет мягко, доверительно: — Я всего лишь демон, а не маньяк.       Рукой оглаживает его руку: вниз по плечу и переплетая пальцы, чувствует, как пытается успокоиться Гавриил. У неё ещё слишком много к нему вопросов, но сил на них нет совершенно — слишком поздно.       Вельзевул отстраняется, не переставая дьявольски улыбаться, и в смутных провалах глаз горит огонь. Она подхватывает ролл с груди, макает в пиалу с соусом, стоящей сбоку.       — Сам готовил или заказал? — спрашивает, облизываясь. Что бы ни было — чертовски вкусно.       — Сам, — вздыхает Гавриил. — И хотя это не самое простое занятие, — Вельзевул понимающе хмыкает, продолжая есть, — теперь я понимаю, чем это тебе так нравится.       Она вопросительно выгибает брови, не отрываясь от еды.       — Приготовление пищи успокаивает. Ни на что не отвлекаешься, чётко следуешь рецепту с осознанием важности процесса.       — А как же импровизация, эксперименты, свобода мысли? — прожевав, Вельзевул смеётся, и сильнее, когда Гавриил одаривает её различимым по прищуру глаз и кривизне губ скептическим взглядом.       — Чтобы потом гадать, съедобно это или нет? Уволь.       — Знаешь, — говорит задумчиво между листом имбиря и суши с лососем, — иногда безопаснее попробовать что-то неизвестное из рук профессионала, чем рецептурное от новичка.       — Ты не очень долго оценивала это на съедобность.       — Не думала, что ты возьмёшься готовить сам, — она выбирает ролл с редькой — свой любимый — и откидывает опустевший лист, открывая себе вид на грудь Гавриила. Как можно думать и оценивать хоть что-то? Тянет лукаво: — Сегодня день открытий, да?       — Уже ночь.       Вельзевул кривит губы в еле заметной ухмылке, прячущейся в полумраке комнаты. Собирает пальцем остатки творожного сыра и быстро облизывает, не тревожа воображение. Но склоняется к паху и ролл оттуда берет сразу ртом, пусть от кожи её отделяется несчастная пальма. Гавриил судорожно вздыхает. Вельзевул, оказывается, может очень быстро есть.       Её раздирает сказать ещё что-нибудь, чтобы наблюдать растерянное смущение на лице Гавриила, а потом расцеловывать плотно сжатые губы и смеяться, смеяться — до щемящего удовольствия под рёбрами, до нервных спазмов под кожей, отчего бы перестали слушаться пальцы и хотелось обнимать сильнее.       Она рассказывает, что ритуал — идея Асмодея, только реализовывать пришлось вдвоём — и неплохо получилось. Могла ли она тогда представить, во что это выльется? Даже через листья он чувствует щекотку от прикосновений и давление горячего языка, и Вельзевул, будто бы нарочно рассыпает сашими ему на грудь, убирая очередной лист, чтобы касаться пальцами голой кожи, заставляя нервы стянуться тугим узлом.       — Возбуждает, кстати? — Вельзевул сверкает глазами, доедая последний ролл.       Гавриил определённо точно возбуждён. Кровь чувствуется горячее, что-то стягивает мышцы и Суть, и каждый взгляд Вельзевул, каждое прикосновение распаляет.       — Скорее будоражит.       Вельзевул только фыркает, спускается ниже, еле ощутимо проводит пальцами по члену, даже не понимая: напряжён он или нет. Зато чувствует, как гулко бьётся сердце Гавриила, так, что даже пульсирует на шее артерия. Он лежит неподвижно, позволяя Вельзевул изучать себя, жадно, цепко, широко проводить ладонями, чувствуя тяжёлую горячность Сути, — всё равно брать, не отдавать. Ему не удаётся расслабиться в предвкушении собственного шага. Гавриил чувствует, как кружит Вельзевул голову власть над ним и робкая покорность, по-ангельски невинная, но он лежит обнажённый — по доброй воле и непристойной причине — он неловко водит руками в воздухе, не зная, что делать с распалённой Вельзевул над ним, чтобы не выглядеть идиотом. Ведь ангелы так себя не ведут…       — Обнимешь? — шепчет она ему в губы, отстраняется и смотрит в тёмные глаза.       — Полагаю, сначала тебя нужно раздеть.       — Было бы неплохо.       Пока Гавриил повторяет за ней — осторожные поцелуи в шею и ключицы, медленно расстёгнутые пуговицы и невесомые касания пальцев к покрывшейся мурашками коже — Вельзевул закрывает глаза — пока можно сыграть в человеческую девчонку-недотрогу. Отсутствие лифчика и широкие прямые брюки на ремне, адский огонь под веками совсем не вяжутся с этим образом, но Вельзевул дышит размеренно и не перестаёт улыбаться. Ей приходится встать, чтобы снять брюки и бельё, и Гавриил смотрит на неё вопросительно снизу вверх, впрочем — за руки берёт и настойчиво тянет обратно вниз. Ей приходится взять ситуацию в свои руки, жестами и взглядами рассказывая, что будет дальше, чёрной кошкой приглашая пройтись вперёд.       Она заставляет лечь Гавриила снова, нависает над ним, уже не сдерживаясь — целует в грудь и живот, прихватывая гладкую кожу — надо же; щурится довольно на его шумный выдох, когда она проходится языком от лобка до головки члена, когда сжимает член в ладони, поглаживая мерно, обхватывает губами. Вельзевул не спешит, лижет широко и медленно, разбирая вкус и ощущения, словно стараясь запомнить; она поглядывает на Гавриила, и он смотрит на неё тяжёлым, мутным взглядом, тянется руками и гладит плечи, зарывается пальцами в волосы, смелея, а румянец растекается по шее. Вельзевул чувствует его напряжение, чувствует, как постепенно твердеет член, и сладковато-приторный привкус смазки — почти такой, как она себе представляла. Наслаждение туманит разум и тугим горячим комом спускается к промежности.       Вельзевул усаживается ему на бёдра. У Гавриила забавно дёргается живот, и он касается её коленок почти машинально. Он смотрит внимательно, словно никогда прежде Вельзевул не видел. Но такой — действительно не видел.       — Ты очень красивая, — шепчет, садясь, целует её в щёку и ласково обвивает руками, прижимая к себе ближе.       Она не знает, что ответить, но сама насаживается на член, не имея больше терпения. У Гавриила вырывается глухой стон, и он сжимает её талию крепче. Вельзевул кладёт руки ему на плечи, начиная неспешно двигаться. Она не чувствует внутри себя всепоглощающей страсти, и отдаётся желанию ощущать Гавриила больше, чем могут позволить их оболочки.       — И ничего страш-жного, — выдыхает с усмешкой, прижимаясь щекой к щеке, мажет губами по виску. — Люблю тебя.       Вельзевул всегда думала, что признаваться в такой момент — большая подлость и слабость, но удержаться не может, и только улыбается в нежный поцелуй, замирая. Гавриил опирается на руку, второй сжимает бедро Вельзевул, его движения становятся глубже, настойчивее, и она сдавленно стонет ему в шею, цепляется руками за напряжённую спину.       — Я тоже тебя люблю, Вель…