Ночь

      — Да ладно, мы все прекрасно знаем, что я просто придурок, который взвалил на себя больше положенного, возгордился и решил, будто действительно исполняет волю Божью, — отмахнулся Гавриил и с деланным равнодушием вернулся к документам. Со стороны могло показаться, что он поглощён работой полностью, но Вельзевул видела залёгшую между бровей складку и хмурые морщины на лбу.       — Неужели кто-то дорос до самокритики? — хмыкнула она, откидываясь на спинку кресла.       Гавриил на мгновение сжал челюсти сильнее — до дрогнувших жвалок — и так и не ответил. Движения его приобрели бессмысленную монотонность, словно на самом деле он не знал, зачем перебирает листы и вчитывается в тексты, написанные до ужаса формальным языком. Значения слов казались неверными, наигранными, и хотелось выкинуть всё к чертям, чтобы больше не тревожило, не кололо чернотой под рёбрами       — С чего ты вообще так разволновался об этом? — голос получилось сделать почти непринуждённым.       — Я не волнуюсь.       Вельзевул выгнула бровь. Она надеялась, что ей не придётся говорить эти банальные человеческие «Ты можешь мне рассказать» или «Доверься мне» или накрывать его руку своей в знак немой поддержки и участия. Разве их отношения с Гавриилом не были выше всего этого?       Но он всё ещё не смотрел на неё, и его руки были далеки.       — Ты волнуешься. Я чувствую.       Гавриил вздохнул.       — Я не волнуюсь, — повторил размеренно. — Я не чувствую себя достойным ангелом, когда от коллег получаю вымученные улыбки, презрительные шепотки за спиной и полное нежелание трудиться со мной на благо Земли, ибо «это всё бесполезно, ты ничего не понимаешь, ты не умеешь это понимать». «Ты идиот, Гавриил», — передразнил уже её слова, и сам вдруг стал меньше, мрачнее, как высушенный цветок. Он мог бы сказать ещё очень много, но сил на то не хватило — только вспоминать, и воспоминания ярко отражались на его лице. — Я не понимаю, как ты можешь любить меня.       С губ уже чуть было не сорвалось «Ты дебил?», но Вельзевул прикусила язык, внезапно съёжившись от тихой тоски в его голосе. Он будто бы враз утратил присущую ему стойкость и пафосность — пал духом, и этот дух свалился на Вельзевул удушающей пеленой. Она не привыкла видеть безнадёжно опущенные плечи и безучастный взгляд, словно Гавриила на самом деле нисколько не трогали вещи, о которых он говорил. Это было совершенной ложью, и диссонанс сдавливал лёгкие Вельзевул.       — Но я люблю тебя, — только и смогла возразить, необычайно мягко. В ушах гудело. Она так редко говорила о своих чувствах — как Гавриил вообще о них узнал, как принял, не сомневаясь? До сегодняшнего дня. Или сегодня только вскрылся годами, тысячелетиям зревший нарыв?       Он не ответил и сдержал тяжкий вдох.       — Я люблю тебя, — повторила, внутренне подбираясь и садясь прямо, — потому что ты — это ты. Люблю, не несмотря и не вопреки.       Гавриил моргнул и принялся сортировать документы по папкам, судорожно сжимая листы. Он порезался о край бумаги и даже не заметил. Вельзевул пристально смотрела, как алеет тонкая нить пореза, как скапливается на её конце капля гневной крови — и неизбежно растирается по белоснежной бумаге. Только тогда Гавриил обращает на это внимание, на неправильный мазок красного, слишком яркого, замирает — испачкал. И убрал грязь чудом.       — Ты же не хочешь сказать, что презираешь себя? — почти угрожающе спросила Вельзевул, чувствуя, как зазудели спрятанные крылья. — Ты же не можешь…       — Могу, — оборвал её Гавриил и поднял глаза — тёмные от бури внутри, пронзительные от острого осознания — открытые зеркала, выпускающие наружу несдержавшихся зверей. — Я плохой ангел, настолько, что никто не удосужился сказать мне об этом напрямую и помочь стать лучше. Я думал, у нас так заведено. Но видимо, на жутких посредственностей это не распространяется.       За такие слова хотелось ударить.       — Спустя шесть тысяч лет безукоризненного служения, непоколебимой веры и огромной любви ты решил заняться самобичеванием, разводить драму и сопли? Решил, будто можешь отталкивать Её, если, оказывается, не угоден другим ангелам?       — Шесть тысяч лет я ставил под сомнение Её решения, пусть не всегда вслух. Я богохульствовал в разговорах с тобой и позволял тебе творить злодеяния, я грешил с тобой добровольно и по-настоящему, искренне и всецело любил только тебя. К Ней, прочим и людям я ощущал только чувство долга. Ангелы так не делают.       — Всё не могу поверить, — цедила Вельзевул, обожжённая его ненавистью, — что ты опять завёл волынку о том, что каждый из нас должен чувствовать.       Во взгляде Гавриила засверкали искры небесного огня, огня карающего и беспощадного, но обращённого на самого архангела им же самим.       — У меня нет свободы выбора, не забывай об этом, Вель.       — Но ты же чувствуешь!.. — воскликнула почти в отчаянии, и голос внезапно осип: — Сердцу же не прикажешь.       — Но я…       — Помолчи.       Вельзевул скривилась и пересела к Гавриилу. Он смотрел на неё удивлённо — как она вздыхала и качала головой, обнимая его и прижимая к себе, укладывая его голову к себе на плечо. Его горячие руки неловко повисли в воздухе, и она сама положила их к себе на талию.       — Ты действительно считаешь, что всё, что ты делаешь и чувствуешь — неправильно? — она не смогла сдержать в голосе грусти. Что-то внутри закричало от испуга, как будто она снова стояла на краю Неба и крылья с обугливающимися перьями тянули её Вниз.       Гавриил шумно и резко втянул воздух, сжал ткань её рубашки, словно услышав её мысли — неожиданный ледяной дождь на его крылья и голову. Вельзевул зарылась пальцами в его волосы, мягко поглаживая и с трудом сдерживая желание обнять так сильно, чтобы сломать рёбра — ни за что не отпустить.       — Нет, — судорожно выдохнул и уткнулся носом в плечо, зажмурившись. — Я… я не хочу так считать. Но Она…       — Она ничего не сказала. Какая уже, к чёрту, разница? — она сжала его крепче, пытаясь унять свою проснувшуюся злость, как баюкала Гавриила. — Вы все — просто кучка самодовольных придурков, которые не знают, чего хотят на самом деле. Вы законченные эгоисты, Гавриил, смирись, что вы никогда не будете хороши друг для друга и достойны Её в глазах другого. Просто будь собой, прошу тебя…       Вельзевул прижалась щекой к его макушке, долго вдыхая запах мягких волос — бумажной пыли, графита и известняка. Когда-то Гавриил пах озоном, лилиями и жарким небом. Как давно? Из неё был отвратительный утешитель, но меньше всего на свете она хотела, чтобы Гавриил думал, будто она терпит его, будто он ничего не значит в этом мире и недостоин любви.       — Я не собираюсь быть кем-то другим, — глухо пробормотал. — Я уже не смогу и… не хочу.       Он слишком слаб, чтобы быть достойным Её ангелом, слишком долго сомневался, чтобы обрести уверенность, слишком близко был с демоном, чтобы верить чисто и незамутнённо. Вельзевул говорить об этом не стал, опасаясь её отчаянной злости, и позволил себе расслабиться в её руках.       — Тогда отпусти это всё.

Всё, ненависть, хватит!.. Ненависть, прекрати…