Ночь

      На этот раз они выбирают весну и Россию. Вельзевул тянет сюда из-за таких сложных людей и таких изломанных внутренностей огромной по площади страны, и Гавриил соглашается, предпочитая суровую цивилизацию её отсутствию в Богиней забытых глубинах Австралии, Африки и Сибири. И всё же демон тащит его на периферию городов, подальше от комфорта и серости, от убитых многоэтажных домов, визга сирен и иллюминации — к убитым домам двухэтажным, крику петухов и запаху сырой земли, травы, к уединению и открытости.       Гавриил совсем не против. Только сам выбирает участок с баней и домиком в один этаж, с просторной верандой, большой спальной комнатой и кухней; вдоль забора, скрученного из толстой проволоки, крепящейся к каркасу из сваренных металлических планок, рассажены вишни, яблони и груши, а возле веранды — раскидистая слива.       Они ещё застают садовые деревья в цвету, и Гавриил не упускает ни одного случая, чтобы сорвать гроздь соцветий и заткнуть Вельзевул за ухо. Она ругается, ворчит, но никогда не вынимает веточку, в тайне наслаждаясь вниманием и ароматом. Гавриилу не нужно видеть её улыбку или слышать её одобрение, чтобы знать, что она довольна — он чувствует это Сутью, и она трепещет от этого ощущения. Хочется сгрести Вельзевул в охапку и укрыть крыльями и никогда не отпускать. Прекрасный обзор с других участков удерживает его от белоснежного кокона, но не от крепких объятий, и Вельзевул жмурится, утыкаясь носом Гавриилу в грудь, смыкая руки за его спиной, поглаживая лопатки. У неё нет лимита чудес, поэтому любопытные соседи находят тысячу других интересных дел, а Вельзевул кутается в два огромных крыла.       Совсем скоро приходит время для рассады. На клумбы Вельзевул внимания не обращает, зато четыре сотки земли засаживает овощами. На тыквы, острый перец и нереальное количество чеснока Гавриил смотрит с подозрением, выясняет, почему огурцов так мало, а укроп растёт как сорняк, помогает окучивать картошку и разводить дрожжи для помидоров. Вельзевул сравнивает цвет баклажанов с цветом его глаз, и Гавриил назло ей засаживает клумбы лилиями, выдирая укроп.       Весна здесь другая. Солнце днём греет теплее, к вечеру горит ярче, а ветер, бьющий в спину и лицо, холоднее, капли дождя — чище и нежнее зелень, запахи все — острее. Гавриил наконец-то чувствует, что мир изменился, неуловимо, непонятно, но стал другим. Словно добрее. Он ищет глазами Вельзевул: она принюхивается к сирени долгие минуты, щурится и морщит нос, потом срывает несколько ветвей и ставит их в банку на столик на веранде. Вельзевул остаётся всё той же, но контуры её образа словно размыли, сгладили острые углы, резкие движения. Она улыбается Гавриилу, опираясь локтями о резные деревянные перила.       Когда отцветает сирень, приходит лето. Незаметно жаркий июнь сменяет не менее жаркий май. День ото дня солнце встаёт раньше, садится позже, а ночи становятся теплее. Гавриил выбирается на пробежку ещё до рассвета: в майке и шортах бежит вверх — к шоссе, потом направо — к концу товарищества, кажется, бескрайнему полю с одичавшей картошкой и злобным борщевиком, затем в самую низину — к реке и дремучему лесу. Вода с утра ледяная, течёт тихо, лишь мягко шуршат плакучие ивы ветвями. Над зелёно-синей гладью туман особенно густой, оставляет капли влаги в волосах Гавриила и на коже. Архангел скидывает одежду и ныряет в реку. Сейчас ему не о чем думать, и безмятежные, лёгкие мысли плывут по течению; Гавриил неспешно загребает руками воду, плывёт к самому дну, распугивая рыб и раков. После купания он пахнет водорослями почти как Дагон, но его это не волнует. Обтёршись футболкой и перекинув её через плечо, в одних шортах Гавриил лёгкой трусцой возвращается к Вельзевул.       Она выбирается из кровати вскоре после Гавриила. Простынь и пуховое одеяло с его стороны успевают остынуть. Вельзевул зябнет по утрам, она ёжится, натягивает на абсолютно голое тело безразмерный вязанный свитер и спешит сварить себе кофе. Шлёпает босыми ногами по скрипящим половицам, устраивается с большой кружкой на веранде в кресле-качалке и ждёт Гавриила, сонно моргая раз в десять минут. Она кутается в облачка предрассветного прохладного тумана, медленные мысли её сливаются с песнями ранних птиц. Постепенно розовеет небо, солнце слепящим кругом поднимается над деревьями. Туман и пронзительная тишина прячутся росой на травинках, тенью под листочками крепнущих растений, нежным запахом в пышных бутонах пионов. Пропитанный влагой и землёй воздух начинает пахнуть теплом; птицы щебечут всё громче, и резко вскрикивает петух. Раз, второй, третий — он мешает Вельзевул заснуть снова. Она выпивает свой кофе до конца, ради шутки успевает спросить кукушку: сколько осталось счастливых дней? Но Гавриил возвращается раньше, чем птица даёт ответ.       Вельзевул, кажется, всё ещё спит мозгом, но улыбается.       — Утра, — разлепляет губы, кивая головой.       — Доброго, — отзывается Гавриил улыбкой. Он вешает мокрую футболку на перила веранды, скрипит половицами, подходя к Вельзевул и присаживаясь рядом. — Опять мёрзнешь?       Улыбка становится рассеянной. Гавриил только вздыхает и сгребает её в объятия. Она фырчит и пытается вывернуться из его рук, но Гавриил сильнее прижимает её к себе, и Вельзевул только успевает поставить кружку на столик. Гавриил уносит её обратно в дом — греться. Он усаживается в кресло напротив окна, но слива рядом с домом сохраняет полумрак. Гавриил находит носки на спинке кресла, натягивает их на Вельзевул и укрывает её пледом. Она жмурится довольно, прижимается щекой к плечу Гавриила, проваливаясь обратно в дрёму.       — Не засыпай, — Гавриил проводит рукой по её щеке, заводя волосы за ухо. — Завтракать кто будет?       — Позавтракать можно и в обед, — бурчит. — У меня отпуск.       — Ладно, — шепчет, соглашаясь. Всегда «ладно» для Вельзевул, когда дело касается её покоя, когда у самого Гавриила нет никаких аргументов против.       Он целует её в лоб, крепче сжимает в руках; у него сердце щемит от ощущения её хрупкости, от её доверия и его огромной любви к ней. От того, что сейчас всё тихо и спокойной, что ближайшие бури, которые их ждут, будут только в небе — прекрасные летние грозы, придавливающие пыль и духоту к земле, наполняющие воздух свежестью и свободой. Гавриил мажет губами по щеке Вельзевул, по кончику носа и векам, не в силах сдержаться.       — Неженка, — ворчит Вельзевул и льнёт к Гавриилу, целует его в губы коротко, мягко.       — Кто бы говорил.       Вельзевул морщится показательно, ёрзает. Спустя много лет желание Гавриила быть нежным ей становится абсолютно понятным. Он ангел и так сильно её любит, несмотря ни на что, вопреки всему; она так сильно любит его тоже. Это не плохо, не больно и не странно. Она обнимает Гавриила в ответ. Просто иначе уже никак, чтобы несчастная Суть не разорвалась от чувств.       Они проводят дни в тихом веселье, забыв о работе, хоть и похожи на тех людей, что купаются в море с ноутбуком. Вельзевул копается в огороде, приучая Гавриила к работе руками, и каждый раз он неизменно признаёт, что проще научить младенца обращаться с мечом, чем его — с разводным ключом. Лопата и грабли ему нравятся больше, но особенно — сгребать Вельзевул в охапку и тащить её к реке смывать грязь. Она противится только для смеху и по пути успевает облепить Гавриила репейником. Потом сама аккуратно и вычёсывает его волосы от колючек. Вельзевул кажется, что именно так и чувствует себя люди, не прожившие тысячи веков, на чьих плечах не лежал весь мир, — глупые, влюблённые подростки. Она смеётся и смеётся сильнее, когда Гавриил пытается спросить её, что такого смешного. Он смеётся вместе с ней.       Иногда вечерами они ходят в баню, и Вельзевул с особой тщательностью контролирует процесс. Она замачивает берёзовые веники с маниакальной улыбкой, пока Гавриил рассказывает о пользе таких процедур. Он не даёт Вельзевул разгуляться с температурой, но уже ничего не может делать, когда чувствует её горячие губы меж лопаток; они занимаются сексом на неудобных деревянных полках, и дыхание по-настоящему обжигает, обжигают поцелуи и ласки поверх хлёстких ударов; кровь закипает где-то внутри, и горит в запале Суть. Они пьют компот в предбаннике и Гавриил ворчит, что от инфаркта их спасает только их инфернальное происхождение. Вельзевул целует его в губы долго, прерывая дыхание, мешая сладость малины и осевшую на языке горечь полыни, что они развесили в парилке под потолком.       По ночам Вельзевул забирается на крышу. Она смотрит на звёзды, яркие и мелкие. Здесь и небо светлее, кажется, что солнце до конца и не прячется на другой стороне планеты, словно Вельзевул всё ещё там — высоко, далеко от земной атмосферы и силы её притяжения. Гавриил приходит через некоторое время с чашками чая. В начале лета — липа, чабрец, мята или мелисса, потом малина и земляника, ближе к концу — смородина и крыжовник. Он целует Вельзевул в лоб, отдавая ей напиток; она греет руки и беспокойно вздыхает. Прошло уже много тысячелетий, да и не сожалела Вельзевул никогда о своём решении, только на дне желудка плещется что-то неудобное тёплое, на кислоту похожее, и тревожит мысли. Она прижимается к плечу Гавриила — твёрдому и тоже тёплому, только по-другому, приятно, и он обнимает её свободной рукой. Он тоже смотрит на звёзды, и в глазах его — горечь их всех, таких недостижимых и не имеющих уже значение без Вельзевул. Но она рядом, и звёзды тихо поют. Гавриил украдкой мечтает снова к ним прикоснуться, чтобы Вельзевул снова обсыпала его звёздной пылью, помогла протянуть руку в огненный шар, дающий жизнь; мечтает подарить ей звезду, которую так и не успел создать.       Вельзевул засыпает в его руках. Им обоим давно не нужны звёзды.