Можешь попытаться объять пустоту, Как вчера пытался обнять меня. Это то ли золото, то ли ртуть Может быть, спасение, может, яд. Что я могу дать тебе, расскажи? Ни двора, ни города — даже впредь. Знаешь, говорят, у меня нет души, Но зато теперь у тебя есть апрель.
Гавриил вытаскивал занозы из ладоней. Вельзевул права — он утонет, сдохнет от голода или жажды, если выйдет на этом жалком подобие плота в море, но не попытаться Гавриил не мог. И остаться — тоже. Вельзевул обгладывает свиную ножку молча. Последний ужин проходит в тишине, только трещит костёр, да шуршат волны о берег. — Если хочешь умереть, можешь просто дать мне придушить тебя — больше пользы выйдет, — замечает она, когда заканчивает с едой. Кость отправляется в костёр, Вельзевул облизывается. — Какой же? — Ты пойдёшь на корм мне, а не рыбам. Гавриил только вздыхает — будто он не знал, что она ответит. Его всё ещё передёргивает мысль о том, что Вельзевул ест людей, пусть сама она давно уже не человек. И тем не менее — она ходит и говорит как человек, она спит и ест; она говорит с ним, с Гавриилом, и его блевать тянет от осознания, что она не побрезгует закусить им. Будь они дома, он бы назвал её другом. Сумасшедшим, но другом. Или даже больше. Он не спрашивает, почему она не хочет вернуться вместе с ним. Вельзевул выросла на этом острове чудовищем, демоническим Маугли и среди цивилизованных людей ей больше нет места. Как бы Гавриил не хотел, он не смог бы отыскать его для неё. — Ты помнишь своё имя? — Вельзевул выгибает бровь. — Я имею в виду имя, данное тебе родителями. — Нет. Ни имени, ни родителей, ни дня рождения я не помню, и ничего этого у меня нет. Голос её режет слух, как острый нож режет живую кожу. Отсекает ненужное, холодит нутро и приносит колкую боль. — Прекрати говорить со мной об этом, — Вельзевул сверкает глазами, в чёрной радужке отражаются всполохи огня. — Прекрати и проваливай отсюда быстрее. — Извини, раньше утра не получится. Она поднимается и идёт в лес, ничего больше не сказав. Взгляд Гавриила невольно цепляется за маленькие, чуть покачивающиеся от резких движений груди, проступающие под тонкой кожей рёбра, подвздошные кости и узкие щиколотки. За много недель Гавриил привык к её обнажённому виду — это сделать гораздо проще, когда отсутствует понятие о стеснении. У Вельзевул нравственность отсутствовала напрочь. Это был её остров, и она делала, что хотела. Она забыла о страданиях, страхах и амбициях, забыла о духовности и морали, забыла обо всём, что связывало её с Землёй, и с вывернутой наизнанку душой бродила вдоль берега, через лес и долго-долго смотрела на горизонт. Она не позволяла никому бродить рядом с собой, такая далёкая мыслями от людского, не замечала мелочей. Гавриил не раз спрашивал, почему она не прикончила его сразу. Вельзевул всегда отвечала спустя долгие минуты, что была сыта, и не смотрела на Гавриила. Он не верил ей — разве за столько лет это впервые случилось? — но не мог придумать более подходящего объяснения. И в голову залезть к Вельзевул не мог. Как бы ни старался понять её, она оставалась для него проклятой картой сокровищ капитана Флинта, затопленной пещерой Даркар острова Линкольна с «Наутилусом». Гавриил разводит сигнальный костёр. На него нет никакой надежды, но на душе скребётся жалкое «А если?..». Чуда не происходит. Ранним утром Гавриил не находит Вельзевул у берега ни в одном из привычных мест. Он хочет сказать: «Пока», хочет увидеть её ещё раз, но идти вглубь острова и продираться сквозь чащу времени нет. Конечно, он не спешит — ему некуда, но он отчаянно надеется доплыть чьих-нибудь территориальных вод до темноты или бури. В любом случае он совершенно не знает, что ещё сможет сказать Вельзевул, должен ли вообще. Он хочет услышать, что скажет она, как-будто ещё осталось что-то. Он толкает плот в воду, дальше и дальше от берега, пока волны не начинают лизать локти. Забираясь на плот и отталкиваясь ото дна уже шестом, Гавриил чувствует себя Робинзоном-неудачником, обречённым на гибель. Он не смотрит на горизонт. Всматривается в темноту между стволами и кустарниками, ищет тонкое-хрупкое среди скал и не находит. Маленький острый огонёк колет сердце в последний раз, обжигает губы и тихо гаснет, не шипит и не выпускает дым, залитый морской водой. Спустя время остров исчезает из виду, и Гавриил остаётся одиноким в бескрайнем море, остаётся наедине с безжалостным солнцем и солёной водой — с чем-то, во что всё ещё не верит, чего боится. Он не считает время, не запоминает сколько раз небо окрасилось в багровый, сколько холодных ночей он провёл в бредовом сне. Чистая вода заканчивается до того, как Гавриил находит корабль.***
У неё до болезненного горячие губы и острые зубы. Отвечать на поцелуй — большая ошибка, наслаждаться прикосновениями тонких пальцев к шее, объятиями рук — непозволительная роскошь. Гавриил чувствует, что не сможет выпутаться, не сможет сбежать, ведь теперь демон его не отпустит. Он сам не захочет уйти, поддавшись неуёмной адской энергии. В настоящем мире нет ничего и близко похожего, в реальности всё душное и серое, глухое за стенами бетона. Вельзевул дышит от возбуждения поверхностно и часто, улыбается, не сдерживая почти ласковых смешков. Она пахнет землёй и кровью, прогорклым дымом — из-за него, из-за костра, на который смотрела с ребячьим любопытством. Гавриил дышит полной грудью, проводит по чужому боку ладонью широко и обнимает крепко. Ощущения впиваются в тело иглами и кружат голову. Ему бы умыться, нырнуть с головой в холодные волны и осознать, как всё ломано-неправильно, как опасно. Но Вельзевул напоказ ослабляет хватку и подставляет шею под поцелуи, будто у Гавриила всё ещё есть выбор, будто он всё ещё может что-то решать.***
Голова раскалывается, как упавший на камень кокос, и воспоминания неловко топчутся где-то далеко. Гавриил стонет невольно, не имея возможности пошевелиться. Руки кажутся невыносимо тяжёлыми, во рту сухо и что-то противно пищит над ухом. Вокруг бело-зелёные стены, незнакомые люди, шуршащие обеспокоенными голосами и невыносимо тошнотворный запах хлора. Гавриил по движению воздуха чувствует чужое тяжёлое волнение, слышит обещание, что всё теперь будет хорошо. Теперь он дома, в безопасности, теперь всё вернётся на круги своя — кошмар закончился. У Гавриила нет сил возразить, что кошмара не было, нет сил сказать, что ему жаль поступать правильно. Слепящий свет фонарика напоминает свет солнца знойным днём, писк кардиомонитора — крик чаек, а простыня — тёплые волны. Шершавая ладонь гладит по лбу, успокаивая. Пальцы убирают влажные пряди, зарываются в волосы, унимая боль. Она ничего не обещает, и Гавриил этому верит.Бьется как сердце, падает ястребом, Не разрывая слепые объятия. Только одно, что осталось не сказанным: «Я не боюсь потерять тебя».