Ночь

      Гавриил не удивляется, когда Вельзевул ему звонит. Это не первый раз, и Гавриил думает, что далеко не последний. Они почти два года в разводе, но Вельзевул всё равно именно его просит забрать её пьяную из бара или клуба. Даже когда у неё был ухажёр — полгода был, — она звонила Гавриилу. Он уверен, что если бы она болела чем-то посерьёзнее простуды в декабре, она бы звонила ему. Гавриил совсем не против, но от этих встреч веет безнадёжностью.       Вельзевул встречает его пьяной улыбкой, он её — тяжёлым вздохом. На часах половина первого. Она и Дагон топчутся у стены бара, вторая пялится в телефон, выясняя, когда её заберут.       — Её уже раз вырвало, — наставительно заявляет и хихикает.       Гавриил подхватывает заплетающуюся в ногах Вельзевул под локти, она неуклюже врезается ему в грудь, фырчит и пытается вырваться, уже не обращая внимания на летящие вслед пьяные шутки Дагон.       — Я са-ама! — тянет и пошатывается на своих двух-сантиметровых каблуках.       — Сама, сама, — соглашается Гавриил, приобнимает её за плечи, удерживая. Открывает дверцу машины и помогает сесть. Вельзевул недовольно надувает губы. — Пристегнись.       Она ожидаемо игнорирует его слова, и, сев, он тянется к ремню безопасности. Обида быстро стирается с лица, Гавриил краем глаза замечает лукавую ухмылку, а в следующую секунду чувствует мокрый поцелуй на своей щеке. Рука Вельзевул ложится ему на плечо, гладит, и когда Гавриил заканчивает возится с ремнём, Вельзевул лезет к нему через подлокотник, пытается повернуть его лицо к себе, чтобы поцеловать в губы.       — Нет, Вель, никаких поцелуев! — выдыхает Гавриил, отстраняя её от себя. Он этот сценарий выучил наизусть. — И никакого пьяного секса.       — Я не пь-я-аная!       — Хорошо, никакого секса под большим количеством алкоголя, — он пристёгивается, заводит машину.       — Па-ачему? — в её глазах искрятся огоньки.       — Чтобы потом никто не сожалел о последствиях, — аккуратно двигается с места. Долго выдыхает. Он был бы совсем не против, если бы так отчётливо не представлял себе утро, матерящуюся Вельзевул и летящие в него вещи: от подушки до фоторамки и вазы; если бы знал, что Вельзевул хочет его не просто потому, что он под руку подвернулся.       Она фыркает и всё же откидывается в кресле, складывая руки на груди. Гавриил думает, что она и правда выпила не так много: обычно успокаивать её возросшее либидо приходится дольше. А может, наоборот, слишком много, и маленькое тело скоро отключится.       — Пачму-кто-т-олжн-сожть? — бормочет Вельзевул себе под нос, уставившись в лобовое стекло.       Гавриил снова вздыхает.       — Потому что мы в разводе, — эту мысль Вельзевул обдумывает долго, и предупреждая её следующий вопрос, Гавриил добавляет, повторяя её же слова: — Мы ебём друг другу мозги, а не то, что нормальные люди.       Вельзевул хихикает.       — Да-а!.. — улыбается.       В такие моменты она забывает, как сильно ненавидит Гавриила. Он редко вспоминает, как она раздражает его.       Вельзевул внезапно хмурится, поджимает губы, о чём-то задумавшись.       — А т пом-нишь, г-де я-а иву?       — Помню, — мягко улыбается.       Вельзевул затихает ещё минуты на три.       — А-а па-чму я зво-ю те? — в её голосе звучит неподдельный интерес.       — Я не знаю этого, Вель. Когда протрезвеешь, тогда ответишь сама.       — Я не пья-аная!       — Когда в тебе станет меньше алкоголя.       Этот разговор повторялся каждый раз почти в неизменном виде. Каждый раз у Гавриила сердце заходилось от вопросов и ответов и невозможности что-то исправить, сказать что-то другое, самому о чём-то спросить. Возможно, это стоило сделать. Но будет ли оно иметь смысл?       Периодически Гавриил посматривает на Вельзевул. Она ещё не спит: после приставаний и выяснения всех обстоятельств начинались долгие рассуждения о великом, потом слёзы и, наконец, сон. За пятнадцать лет знакомства Гавриил выучил её наизусть, но знания свои применял с трудом.       — Ты в порядке?       Он мог бы и не спрашивать: Вельзевул сидит бледная, насупившаяся и глубоко дышит. Она бурчит что-то, что можно счесть за согласие. Гавриил съезжает на обочину, достаёт из бардачка целлофановый пакет.       — Я в порят-ке!       Через секунду её вырывает в заботливо подставленный Гавриилом пакет.       До дома Вельзевул они добираются ещё через десять минут. Она больше не сопротивляется помощи Гавриила и умывается, не возражая против его наблюдения. Потом, не раздеваясь, укладывается в кровать на одеяло.       Гавриил считает свой долг выполненным.       — Я пойду, Вель, — говорит он, ещё раз осматривая её. Уставшую, грустную Вельзевул, которую, кажется, придавливает чем-то тяжёлым.       — Останься, — внезапно просит она на выдохе, смотрит на Гавриила печальными глазами.       Он привычно вздыхает и садится на пол у изголовья кровати.       — Не, ла-ажись, — хлопает рукой по одеялу рядом с собой и чуть двигается к краю. Гавриил смотрит вопросительно, не понимая причины такой просьбы. — Ложись! — настаивает.       Он ложится. Чувствует её лёгкий отголосок перегара, смесь духов и шампуня, чувствует тяжесть её тела — к которой так привык, и кожу жжёт от фантомного тепла и прикосновений. Слишком близко для супругов в разводе, слишком далеко для тех, кто хочет быть рядом.       — Ду-ац-кая это бла идея, — шепчет Вельзевул. Всё ещё хмурится.       — Какая именно?       — Ра-асвес-тись, — она говорит спокойно, Гавриил же вскидывает брови, не веря своим ушам, не веря адекватности Вельзевул. Он приоткрывает рот, но она его опережает: — Эт-же можно исп-ис-пра-авить, ага? Жен-иться двашты на-тном чел-веке никто не запе-рща-ал, — она моргает, смотрит Гавриилу прямо в глаза. — Ты вый-тешь за меня?       — Ты же женщина, Вель, на женщинах женятся, — голос у него срывается.       — А. Тог-да т женшься на-а мне?       Гавриил прикрывает глаза, скрывая дрожь внутри. Ему так хочется, чтобы Вельзевул говорила это серьёзно, а не в пьяном угаре, чтобы она завтра стыдливо не выкидывала всё сказанное сегодня. Гавриилу нестерпимо хочется её поцеловать и прошептать тихое «да» в ответ.       — Спроси меня об этом, когда…       — В-мне с-тант меньше а-лголя, слышла-же, — бурчит недовольно и отворачивается, сжимается в комок.       — Ты плачешь? — Гавриил приподнимается на локте, шуршит одеялом; не гадает, что именно её обидело.       — Не, — голос звучит ровно. А в таком состоянии Вельзевул не умеет скрывать слёзы. Гавриилу всё равно хочется её успокоить, обнять, прижать к себе, но у него больше нет на это прав, а прямо сейчас их ещё меньше. Он не станет пользоваться тем, что Вельзевул не может адекватно воспринимать реальность.       С другой стороны: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке?.. Может, все эти звонки и разговоры — один большой намёк, которого Гавриил не понимает?       — Зачем ты мне звонишь? — спрашивает прямо сейчас. Настойчиво, уверенно. — Почему звонишь мне? Почему ведёшь себя так, словно ничего не случилось?       Вельзевул сопит. Она сама не знает, думает Гавриил, прямо сейчас — так и вовсе. А спроси он её трезвую — ни за что не ответит. Гавриилу это всё надоедает резко.       — Почему, Вель? — тормошит её за плечо.       Она вскакивает с кровати резко, словно и не пила ни грамма, но через пару шагов уже врезается в стену. Гавриил оказывается рядом в один миг, подхватывает под локти. Вельзевул вырывается, снова чуть не падает, рычит и бьёт Гавриила в грудь. Он прижимает её к себе, успокаивая, и слышит сдавленные всхлипы, чувствует, как Вельзевул вздрагивает в его руках.       — Расскажи мне, Вель, — просит тихо, гладит её по волосам, перебарывая в себе раздражение и тревогу.       — Я п-ра-асила тебя остаться, а не-прашивать меня, — шепчет зло, отстраняясь, смотрит исподлобья. Выворачивается мягко — и Гавриил больше её не держит. А потом она говорит с запалом, чётко и ясно, и в темноте кажется, что щёки её горят: — Я хочу, чтобы мы снова были вместе. Я хочу быть счастлива с тобой, я устала выяснять отношения, устала быть без тебя одна, устала быть злой!..       Она больше не плачет, но выглядит так, словно Гавриил вспорол её и забрал сердце без спроса. Его медленно затапливает чувство вины и за только что сделанное, и за всё, что было до. За то, что привело их к этому моменту. Он думает, что теперь точно пора уйти, но Вельзевул бросает жёсткое: — Ложись.       И Гавриил не может этого не сделать, не хочет.       Она возвращается в кровать тоже, пялится в потолок, сложив руки на груди. Молчит долго, и если бы Гавриил не смотрел на неё, подумал бы, что уже уснула. В этот раз всё идёт не так. Можно ли счесть разговор о женитьбе за кухонную философию? Он боится думать о других её словах, от которых грудную клетку рвёт на части.       — Мне остаться до утра? — спрашивает тихо.       Вельзевул только кивает головой — знает, что он смотрит, — и из уголка глаза скатывается слеза. Она сглатывает, снова отворачивается от Гавриила и подтягивает колени к груди. Он осторожно вытягивает одеяло из-под неё, укрывает и ложится рядом, пытается спрятаться от самого себя. Словно прыгнул в бездну и застрял посредине, зная, что дальше не полетит.       Просыпается он, как всегда, раньше. Вельзевул мирно сопит, сложив руки у лица. Гавриил бредёт сначала в ванну, потом на кухню: отыскивает таблетку для Вельзевул и возится с завтраком. На некоторое время ему кажется, что не было этих двух лет, что они с Вельзевул не разбегались, не собачились, что жизнь прекрасна и полна маленьких уютных радостей. От этих мыслей сердце тоскливо сжимается. Из комнаты доносится шуршание, и Гавриил понимает, что Вельзевул проснулась. Он выжидает ещё несколько минут, но она только ворочается в кровати, никуда не вставая. Взяв таблетку и стакан воды, он возвращается в комнату.       — Хреново? — спрашивает, протягивая всё Вельзевул. Она приподнимается на локте и, выпив таблетку, укладывается обратно.       — Не-а, — и смотрит на Гавриила пронзительным взглядом; голубизна глаз обращается в лёд.       Гавриил не знает, что на это ответить — чувствует, что не в похмелье дело.       — Я оладьи сделал. И у тебя есть мёд.       Она вздыхает прерывисто. Он садится на край кровати, и Вельзевул садится тоже, спрашивает осторожно, не поднимая взгляда:       — Ты же слышал, что я вчера говорила? — он кивает: нет смысла лгать.       — А ты всё помнишь? — на всякий случай.       Она морщится.       — Да не сильно пьяная я была, — и на его немой вопрос продолжает: — Дурацкая идея притворится в зюзю, чтобы ты не надумал себе лишнего. Дурацкая, — повторяет, и Гавриил по голосу понимает: ей самой от этого тошно. И с каждым последующим словом он чувствует, как долбаные русские горки всё ускоряются, как дробятся кости, а внутренности готовы вывернуться наружу.       — А ты про женитьбу серьёзно говорила?       — Нет. Знаешь, как ребёнок, рассуждающий о покупке питомца с родителями, но точно знающий, что этому не бывать.       Гавриилу хочется сказать, что она ошибается; хочется поцеловать её, доказывая, что она не права.       — А про остальное?       Вельзевул кивает, насупившись сильнее.       — Дерьмо, скажи?       Гавриил качает головой, набирает воздуха, чтобы ответить — как чувствует, как думает, в неровным ритм сердца. Но Вельзевул кривит губы в ухмылке, склабится. В ней словно что-то дёргается, трескается и рвётся — сгорает-падает. И вместе с этим падает Гавриил на самое дно.       — Нужно перестать напиваться, — говорит, смотрит на него искоса.       — И звонить мне, — бросает Гавриил в ответ, чувствуя, как бессильная злость с бешеной скорость расцветает внутри. — Мне пора.       Они не прощаются, Гавриил уходит быстро, словно желая нагнать вчерашний вечер: не расспрашивать или заставить рассказать всё, уйти раньше или не приезжать вовсе. Хочется выкинуть два года разлуки и пять лет брака — вернуться в день, когда всё было простым, когда были силы прощать, не замечать, когда было место лёгкости и теплу. Но это время ушло давно и навсегда.       На столе одиноко стынут политые мёдом оладьи.