Ночь

      Уже слишком поздно — и становится не важным, почему они с Вельзевул в операционной лишь вдвоём. Гавриил более чем уверен, что весь оперблок пустует, и дышит лишь спиртовыми растворами на каждой поверхности и прохладным гудением стерилизатора. В тусклом свете, даже после стольких лет работы, подчас непрерывной, всё кажется причудливо незнакомым, будто из иной реальности, где бродит смерть и холодные души умерших на операционном столе. Вельзевул похожа на смерть, сейчас молчаливая. Она почти прекрасна, когда не говорит, чтобы он прекратил отсвечивать и придумывает тысячи нелепых метафор его дежурной улыбке, когда не критикует его методы лечения и не вспоминает все его промахи. Сейчас все дела закончены; он улыбается слабо и хочет напоследок обсудить с Вельзевул какую-нибудь ерунду. Но в голову ничего не идёт, и Гавриил касается её локтя, не думая, как начать разговор.       Она тоже не думает. В её глазах блуждает лёгкая усталость и толика привычного безумия. Она не спрашивает, что ему нужно, но кладёт руку на плечо, провожая движение взглядом, смотрит на лицо Гавриила. А потом они целуются, и он уже не вспомнит, кто первый начал и почему.       Гавриил, как минимум, сходит с ума. Это громкое заявление, но он ни за что не поверит, что обыденный недосып и внезапно приятный сумрак пустой операционной могут сделать Вельзевул желанной. Что месяцы воздержания и своеобразный, но чрезвычайно близкий эмоциональный контакт имеют к этому отношение. В конце концов, он нейрохирург высшего уровня, он хотел идти на профессора, он хладнокровный и рациональный человек, прекрасно контролирующий своё тело… И сейчас он с хирургической точностью касается каждого сантиметра кожи Вельзевул, не делает ни одного нежеланного движения… Он совершенно точно обезумел.       Они до неприличного жадны в своих ласках и почти агрессивны. Вельзевул не царапает, но жёстко впивается пальцами, словно пытаясь залезть к нему под кожу; целует до опухших губ в первую минуту и не сдерживает гортанного стона от того, как крепко он сжимает её талию и плечи, как давит своим языком и тянет, словно хочет высосать душу.       Гавриил проникает под резинку штанов и белья — почти по инерции. Оглаживает внезапно прохладные ягодицы и приспускает одежду, чтобы в следующую секунду подхватить Вельзевул под бёдра и усадить на операционный стол, уравнивая разницу в росте и стаскивая одежду окончательно. Вельзевул тут же прижимается ближе всем телом, сучит пятками по его ногам, избавляясь от носков. Она шарит руками по его широкой спине под хирургичкой, улыбаясь от удовольствия прощупать каждую напряжённую сейчас мышцу — и осознания, что происходит. Они одни и полностью поглощены друг другом, могут остаться хоть на всю ночь — но всё равно времени кажется слишком мало, чтобы растягивать прелюдию. Пустота внутри никогда не ощущалась так остро — и заполнить её хочется чужим теплом и крепкими поцелуями прямо сейчас.       Вельзевул стаскивает с него штаны вместе с боксерами до колен, не стесняясь совершенно; он гладит её острые лопатки, задрав спортивный топ — она же не занимается… — и сминает груди, ласкает меж пальцев сосок. Вельзевул стонет легко и тихо, будто бы случайно, запрокидывает голову, подставляя шею под поцелуи и полностью отдаваясь в руки Гавриила на долгие мгновения, пока он наслаждается её телом, её горячей близостью. Он входит почти грубо, подтянув её к краю стола, она усмехается и зарывается пальцами в его волосы, подаваясь бёдрами навстречу. Ощущения смешиваются в их прерывистом дыхании, в касании рук и губ — к губам, в низменном порыве обладать и отдаться, забыться в друг друге. Весь мир становится сумрачным, смазанным пятном с неясными звуками, вспышками томительного удовольствия под закрытыми веками. Стоны тонут в долгих поцелуях и быстрых толчках.       После оргазма операционная постепенно остывает. Гавриил упирается лбом в плечо Вельзевул, руками — в мягкую обивку стола, пережидая минуту приятной слабости. На смену страсти приходит тихая, но такая же всеобъемлющая нежность. Хочется долго водить пальцами по ещё разгорячённой коже, едва касаться губами скул и кромки волос. Когда Вельзевул шумно вздыхает, переводя дыхание, Гавриил открывает глаза, и всё это кажется неуместным. Он отходит в сторону и садится на стол рядом с Вельзевул, не касаясь её.       Она не спрашивает, что теперь делать; ждёт, пока пройдёт нега, и идёт за салфетками. Конечно, за марлевыми из не до конца использованного бикса, который теперь уж точно придётся стерилизовать. И стол тоже неплохо бы заново обработать… Это вызывает в груди нервный смех. Гавриил представляет, что они прямо сейчас в таком виде: в хирургических рубашках без штанов, босые, пойдут отыскивать в санитарной дезрастворы и ветошь и примутся наводить порядок.       Вельзевул как будто читает его мысли, вытирая с бёдер лишнюю смазку и сперму:       — В следующий раз нужно выбирать не настолько стерильное место.       Хочется пошутить в ответ, уточнить, что за следующий раз — словно с надеждой, но в голову ударяет другое.       — Мы забыли о контрацепции.       — Есть экстренная, — отмахивается Вельзевул и тон её до странного обыденно глухой. Одевается.       Гавриил сворачивает грязную марлю в несколько раз, не спеша натянуть болтающуюся на щиколотках одежду. Приходится — под вопрошающим взглядом Вельзевул. Они убираются вместе молча, и это не то, чем хотелось бы заниматься. У них был просто секс, просто полчаса для того, что резко стало необходимым. Теперь пелена спала, все желания были исполнены и нужно вернутся к привычным себе. Завтра у них смена…       Когда в операционной не остаётся следов их маленького безумия, на часах половина второго. В раздевалке лампа гудит слишком громко, и мысли спутываются друг с другом в один неясный ком смятения вперемешку со стуком дверец шкафчиков, шуршанием ткани и струящейся воды. Душ нисколько не отрезвляет.       У Гавриила всё ещё теплится что-то в животе, горят поцелованные Вельзевул места, по отпечаткам её пальцев он мог бы прочертить контурную карту своего тела. У Вельзевул краснота заливает щёки и спускается под вырез хирургички, а и без того полные и искусанные губы припухли ещё больше. Этого кажется слишком много, чтобы просто разойтись.       Вельзевул медлит с одеванием как будто бы специально, и Гавриил зачем-то отворачивается. Её это веселит:       — И чего ты не видел?       — На самом деле, ничего не видел, — говорит, быстро надевая рубашку, но пуговицы всё равно требуют времени.       Вельзевул хмыкает. Конечно, им было не до того, чтобы рассматривать друг друга.       — Тогда поворачивайся. Если хочешь.       Он хочет. Смотрит на неё, показательно замершую с руками над головой и без топа. Вельзевул действительно прекрасна, и Гавриил любуется ею, пока есть возможность: запоминает бледность кожи и просвечивающую сеть вен, родинки по левой стороне груди и рёбер, вздернутые от холода или недавнего возбуждения соски, до болезненного острые ключицы и впалый живот. Хочется коснуться, очертить невесомо контуры, изгиб груди и талии, обнимать, согревая…       Гавриил вздыхает глубоко и наконец произносит:       — Ты очень красива.       Она медленно подходит к нему и внезапно оказывается слишком близко. Ведёт рукой по ещё не скрытой рубашкой груди, — Гавриил и не заметил, что его руки безвольно повисли в воздухе, — маленькой грубой ладошкой по напряженным мышцам, и уходит куда-то в бок, прижимаясь щекой неровно, почти целуя. И он, наверное, снова срывается, ловит её за плечи, впивается в губы. Так не целуются случайные любовники, но оба расслабляются быстро — как будто привычно. Вельзевул отвечает, приподнимаясь на мысочках и обнимая Гавриила за шею. И они снова не видят ничего, кроме хорошо выученных образов друг друга, всплывающих из памяти в темноте.       — Теперь ты признаешься мне в любви? — ехидничает Вельзевул ему в губы, дышит глубоко и радостно.       — А ты?       Шутка заставляет ослабить объятия и отвести взгляды.       — Мне не нравится думать, что это было случайностью, — признаётся она и опускает руки, кажется, впервые за всё время их знакомства не уверенная настолько, но Гавриил ловит её пальцы.       — Мне тоже не нравится так думать, — выдыхает он и сам удивляется своему облегчению. — Но и признание будет звучать слишком громко.       Его голос становится тише. Всё не может быть так просто после стольких лет знакомства — и так до тошнотворного категорично. Вельзевул смотрит исподлобья, но её глаза горят. Иногда на сложные вопросы можно найти до смешного простые ответы.       — Тогда давай проверим. В эту субботу в четыре «У Джони»?       — Это приглашение на свидание?       Теперь кажется, что оно должно было прозвучать давно. Вельзевул натягивает топ, что до сих пор держала в руке, откидывает волосы со лба и только потом отвечает, возвращая взгляд глаза в глаза:       — Да.       — Да, — Гавриил улыбается.       Они смеются. И Вельзевул оставляет лёгкий поцелуй на его губах, как будто уже знает всё наперёд.