Ночь

      Снаружи было много чего: стереотипы, долги, обязанности, репутация. Внутри — только непомерное чувство усталости. Гавриил не ожидал, что оно делится между ними двумя поровну, не ожидал, что согласится на предложение оставить людей на Её произвол. Разве не должен был он, следуя внешнему миру, воспротивиться, упрекнуть, напомнить, что они здесь делают? В конце концов, он ангел Господень, правда на его стороне. Только в словах Вельзевул была истина. И теперь у них обоих было больше свободы — то, к чему демоны так отчаянно стремились, чего ангелы не понимали.        Гавриил огляделся. Таверна, в которой они встретились по очередным рабочим вопросам, доверия не внушала. К себе возвращаться не хотелось. Хотелось просто уйти, желательно, из этого мира, выкинуть из головы все мысли и вернутся чистым. Вельзевул оттёрла с рукава камзола пыльное пятно.       — Выше по течению река разливается широко. Там прозрачная вода, а недалеко в лесу есть заброшенный дом. Мы могли бы задержаться там на вырученное время.       Слова звучали слишком складно. Но обычно вслед за чем-то подобным должны идти многочисленные «почему», «зачем», «с какого перепугу» — и Гавриил не мог ответить на это. Вельзевул только подозрительно хмыкнула и выдавила напоказ недоверчивое:       — Могли бы.       Он ждал какого-нибудь «но». Но его не последовало. Ещё он опасался, что Вельзевул спросит, чем они будут там заниматься. Чем можно заниматься с представителем оппозиции кроме работы? Чем можно заниматься с Вельзевул кроме работы — в домике на окраине реки, вдали от всего людского и оккульно-эфирного.       До домика они шли молча. Ожидая подвоха, пытаясь понять мотивы друг друга и отыскивая собственные, потом — просто наслаждаясь тишиной. Вдруг оказалось, что не нужно отвечать перед другим за необходимость в покое. Но более важной была необходимость в понимании — среди еловых лап, голых сосен, вдоль дороги с прибитой сумерками пылью и серебристым течением реки. Её разлив походил на озеро, чистое, почти ледяное в русском ноябре и, верно, глубокое. К середине уже не было видно дна, но начинало отражаться небо, низко гудящее и тяжёлое.       Вельзевул подошла к самой кромке воды, носки сапог тут же утонули в мокром песке и промокли. Она поёжилась и начала стягивать одежду.       — С ума сошла? — криво усмехнулся Гавриил.       На вопрос она не ответила. Посмотрела, чуть склонив голову и спросила, верно, зная, что получит в ответ — но искренне надеясь. Он чувствовал это.       — Хочешь со мной?       — Боже, нет.       Гавриил остался на берегу, наблюдая, как Вельзевул неспешно заходила в воду — и он заметил, что по её коже поползли мурашки, — как она нырнула с головой и долго не выплывала, верно, перебирая руками песок и водоросли на дне. Её одежда валялась на земле, и зачем-то Гавриил сел рядом, в виде исключения чудеснув покрывало, и стал аккуратно складывать брюки и камзол с рубашкой, потрёпанные, как будто застиранные, но вряд ли эта ткань когда-то знала воду и мыло.       — Точно не присоединишься? — крикнула Вельзевул, показавшись из воды. Солнце опускалось за кромку леса, едва-едва последние лучи пробивались сквозь тучи, причудливо золотя всё, до чего дотягивались. Скоро наступит ночь, безлунная, беззвёздная — часы демонов, греха и откровений.       — Точно нет.       Она оскалилась и откинулась на спину. Вода держала её, беззастенчиво показывая бледную кожу, проступающие рёбра и тазовые косточки, округлости грудей и рваную паутину ожогов. Гавриил догадывался, как должно выглядеть её тело, но никогда не думал об этом осознанно — и никогда не видел. Он наблюдал за ней, сейчас безмятежной и расслабленной, наблюдал, как она наблюдала за переменой красок в небе, вслушивалась в шуршаще-шепчущие звуки леса и рассеянно перебирала зеркальную гладь ногами; не то небо, не то адские врата. Он наблюдал за ней, спокойно дожидаясь на берегу, как будто охраняя от течения, уносившего Вельзевул вниз — в бездну, но не скрывая из виду.       Она вышла на берег, когда полностью стемнело, чуть дрожа и приоткрыв посиневшие губы. Гавриил не отрывал от них пристального взгляда, осматривал Вельзевул полностью, подмечая все изъяны, все слабости, такие обычные для людей и слабых демонов, неспособных контролировать человеческую оболочку. Он протянул ей чудеснутое полотенце.       — Зачем ты чувствуешь холод?       Она хохотнула нервно.       — Ещё спроси, зачем я вытираюсь Голос и руки её подрагивали, и стояла на ногах ровно она только усилием воли.       — Эти вопросы имеют общий смысл, и мне нет нужды спрашивать практически одно и то же, так как ответ на них будет одинаков.       — Зануда, — беззлобно выдохнула и промокнула волосы. — Какой же смысл? Только коротко и по делу.       Гавриил поджал губы и нахмурился.       — Зачем ты намеренно причиняешь себе человеческие неудобства?       Теперь долго на него смотрела Вельзевул, забыв про одежду, про озноб и беззаботность.       — Он оставил нас в этом поганом мире с людишками. Здесь совершенно нечего делать.       Её голос затих, смешавшись с ночным пением леса, и Вельзевул начала одеваться.       — Эти тонкие ткани тебя не согреют.       — А это купание должно было меня развоплотить.       — Я настаиваю, чтобы мы пошли в дом, где есть камин и еда, ведь всё это поможет тебе согреться и чувствовать себя нормально.       — К чему такая забота, белопёрый?       — Это… правильно.       Синева на коже и губах, дрожащие руки и голос смотрелись удивительно правильно в этой ночи, вблизи озера и с мокрыми от воды волосами. И лёгкий румянец на щеках от огня, успокоившееся дыхание выглядели бы тоже закономерно правильно. Вельзевул выгнула бровь. Он лишь кивнул сам себе.

***

      В ветхом доме было тепло, сухо и спокойно. Камин Вельзевул разожгла сама, и Гавриил радовался, что ему не было необходимости находится к огню близко. Демон же сидела с ним совсем рядом, чуть ли не руки опускала в пляшущее от сквозняка пламя. Оно отражалось в её глазах, теперь уже не льдисто-голубых, но таких же таинственных как озеро в сумерках. Пронзительные, проницаемые — сможет ли Гавриил рассмотреть её душу? Он усмехнулся подобной мысли, но всё же смотрел на Вельзевул, вглядывался глубже.       Она чувствовала, передёрнула плечами, точно скидывая его взгляд, но не обернулась, ничего не сказала. Гавриил представил, что через пару сотен лет им придётся посмотреть друг другу в глаза. Вокруг будет золотая кровь и скверна, крики, выбившиеся перья, затухающие огни человеческого мира — словно восставший из-под земли Ад… Кто-то умрёт. Она или он, кто окажется более удачлив, силён или быстр, и на губах другого замрёт последний вздох, окрашенный в тепло. Вельзевул будет скалится и непременно добьёт его из последних сил — копьём ли, что Гавриил так напрасно не откинет от неё подальше, или голыми руками, чтобы почувствовать живое и горячее, забрать себе. А Гавриил… Что сделает он, когда она проткнёт его грудь, когда он осядет в пыль и чужую смерть? Будет ли её лицо злорадно, восхитительно ужасно, когда она добьётся своего? Будет ли им больно?       — Не порть вечер, — тихо отозвалась Вельзевул. Гавриил сел рядом с ней и подтянул колени к груди. Костюм чудесным образом не сковывал его движений.       — Мы сразимся в Великой Битве, чтобы победить, потому что таков План. Суть последней войны, Армагеддона заключается в том, чтобы осталась лишь одна сторона. Но скажи мне, Вельзевул, если должна остаться одна сторона, зачем нас было разделять? Если же должно восторжествовать зло на этой бренной планете, почему демоны не победили ещё тогда?       — А ты умеешь выбрать тему для разговора.       Гавриил не ответил. Ждал, когда ответит она. Вельзевул сидела, широко расставив ступни и положив согнутые в локтях руки на колени, утыкаясь подбородком в предплечья, — в просторном исподнем, но укутавшись в старое одеяло. Она смотрела на огонь — лишь малую часть Ада и грядущего. И не нужно было быть очень внимательным, чтобы заметить волну её колючего раздражения.       — С чего ты вообще стал спрашивать, а? К нам захотелось?       — Я не знаю.       — Так я тоже не знаю, к чему всё это. Знаешь, полёт с Небес как-то отбил охоту размышлять о непостижимом.       — Мне жаль.       — Неужели? — она повернула голову в его сторону, и Гавриила не смог сдержать грустной улыбки. Ему правда было жаль. Но это не значило, что он не будет снисходительным. Ведь каждый сделал свой выбор. Каждый сделает шаг, когда потребуется. — Во всяком случае, — она тряхнула головой. С волос как будто посыпался пепел. — Может, Она просто не определилась, кто должен победить?       — Твои слова не похожи на правду. Если бы твоё предположение было верным… то ничего из того, что было, есть или будет, не имеет смысла.       Он не ощущал себя по-человечески, но по коже пополз колючий холод, и что-то внутри сковало спазмом.       — Не переживай, Гейб. Ты всё равно ничего не узнаешь. Просто наслаждайся.       Вельзевул зевнула и склонилась вбок, прикрывая глаза. Легла ему на колени, заставляя выпрямить ноги, в его руки, и будто это было самым правильным. Будто им не придётся узнать самим, кто должен умереть — раня друг друга оружием, заставив тело рассыпаться прахом под трубный зов Небес.       Гавриил отвёл с её лба жёсткие волосы. Они высохли давно и теперь лежали ещё большим беспорядком, чем обычно.       — Чем я должен наслаждаться?       — Жизнью, идиот.       — Учитывая сказанное тобою раннее и твоё поведение, я полагаю, ты имеешь в виду, что я должен наслаждаться человеческой жизнью? Это в высшей степени не логичное утверждение после Восстания. Вы ревновали к людям, вы их ненавидели.       Вельзевул нахмурилась.       — Разве это не очевидно? — она посмотрела на него снизу вверх. Глаза в глаза. За переливчатой, сумрачной радужкой и правда было что-то огромное, сильное, горячее и неспокойное, тени причудливо лежали на округлых щеках и глазницах. Гавриил задержал дыхание — всё остальное стало неважным. — Мы не люди, но на самом деле мы похожи на них куда больше, чем привыкли думать, чем Она сказала. Только для нас нет подходящего места. Так что позволь себе чувствовать холод, голод и усталость, и сразу станет веселее. Потому что на сон люди тратят почти треть своей жизни. Треть вечности…       — Ты меня искушаешь.       — Нет. Я… говорю с тобой как с равным, с которым мы можем друг другу доверять. Я не навязываюсь, но советую.       В груди что-то глухо заныло от её слов, от всё ещё прямого взгляда и глухого голоса. Отчаянно и болезненно — до слепого желания никогда не отпускать Вельзевул, не уходить из этого дома; потому что не было у Гавриила того, кому можно было довериться на равных. Потому что лежащая в его объятиях Вельзевул, разомлённая и открытая, была самой желанной. Словно иначе и быть не могло.       Он склонился к ней, обнимая одной рукой, запечатал чувства поцелуем на её лбу, на щеке — сильнее, замер над губами. У людей это считалось слишком близким жестом, у демонов — неприемлемым. У ангелов не существовало и мысли о нём.       Вельзевул напряглась всем телом.       — Что ты делаешь?       — Я показываю, что ты дорога мне. Я позволяю себе чувствовать как человек.       Она провела пальцами по его щеке, задержалась на подбородке, мягко оглаживая.       — Слишком много благодати в твоих поцелуях.       Слишком далеко от человеческой страсти. Чужое дыхание обжигало кожу, переворачивало Суть и заставляло желать ощутимых касаний, кожа к коже, сильно, долго…       — Я ангел.       Вельзевул поцеловала его сама. Сдвинула руку на затылок, притягивая ближе, скользнула языком в неумелый рот, захватывая. Гавриил не пытался сопротивляться, блаженно следовал за её движениями, принимая, отдавая — заключая нерушимый союз, что был важнее всего непостижимого.       В камине трещал своевольный огонь.