Ночь

      Гавриил следует за неисповедимым Планом и не ищет специально того, чью боль чувствует, и не тоскует в одиночестве ощущений, но точно знает, что родственная душа у него есть. Наверное, это самый неуклюжий ангел из всех, самый любопытный. Синяки и ссадины с прекрасного тела архангела не переводятся, отвлекая от работы своей внезапностью, хоть он сам и не пытался выяснить, какая твёрдая вода, если упасть с высоты полёта, или какие на ощупь иглы у странного зверька, какие острые у них зубы и какие на вкус плоды у растения, чей ствол покрыт шипами. Зачем вообще что-то пробовать на вкус? Гавриил аккуратен, стараясь не повредить Богиней данное тело лишний раз. И беспокоить своего ангела не хочет.       Его же, кажется, ничего из этого не волнует.       И уж точно ничего не волнует Вельзевул. Она похожа на одно из своих прелестных созданий, только сделанная из огня и света и, не под стать другим серафимам, смешливая и простая, задающая так много вопросов, рассказывающая об увиденном долго и увлечённо. Она смотрит на Гавриила, чуть склонив голову на бок, улыбается коротко и щурится в лучах заходящего солнца, и он сам не хочет больше ничего — только искать в её глазах Божественное, любящее — что-то такое близкое Ей и одновременно невозможно далёкое. Они волею Господней много времени проводят вместе: за благим трудом и просто так, но Гавриилу всё чудится, что едва придуманное время утекает сквозь пальцы, а он упускает что-то невыносимо важное.       Иногда он ловит себя на мысли, что окажись Вельзевул его родным ангелом — он был бы самым счастливым созданием на свете. И тут же тушуется, не понимая, отчего бы ему грустить под Божьим светом. Ей он об этом не говорит — Вельзевул его воодушевления по поводу родных совсем не разделяет. Она совсем одна, бойкая и яркая, словно гордится или прячется за этим, вслух говорит неуважительное и странное. Будто бы от скуки наполняет совместные долгие вечера и перерывы между слаженной работой колкими словами и горькой усмешкой.       — Зачем иметь какого-то особенного ангела, если мы все равны в своей любви? Хотя бы внутри чина.       Гавриил искренне не знает — и не пытается тревожить сокровенное, что выше его понимания. Пути Господни неисповедимы.       — Почему это кто-то определённый Ею? Разве это честно? Любимого сына Она-то выбирала сама.       Вельзевул как будто бы ревнует, и тогда он впервые замечает на самый первый её вопрос:       — Может, затем и нужно его иметь.       Она выгибает брови:       — Чтобы друг другу Её заменять? — почти смеётся, и Гавриил отшатывается в испуге. Крамольные мысли посещают его голову, крамольное говорит Вельзевул, и он одёргивает её раз за разом, не понимая, отчего так быстро сменяются чувства внутри, сея смуту.       — Какой смысл в том, чтобы чувствовать боль, если вокруг должна быть благодать? Не думаешь о том, что будет после? Какой План?       Гавриил просит её оставить эти разговоры, говорит, что она должна Верить — она же ангел! Говорит иногда грубо, резко и топорща перья на крыльях, смотрит строго. И чувствует непонятную тяжесть в груди.       Когда Вельзевул становится ближе к Люциферу, они начинают видеться реже. Они говорят меньше, разделённые несогласием, и больше возмущённо молчат — всё дальше друг от друга, и будто бы становится холоднее. Гавриил знает, что Богиня эти собрания и громкие возгласы против людей не одобрит, но Она молчит и ждёт. Он тоже ждёт, тоскует и боится, что будет уже поздно, что случится непоправимое. И солнце скрывается за первыми тучами, когда Михаил обнажает меч против брата, подошедшего слишком близко, когда с яростным криком две толпы ангелов перемешиваются в кровавой битве. Когда он видит Вельзевул в числе противников.       Гавриил чувствует в руках тяжесть чужих движений, словно не с мечом сражается, и на это трудно не отвлекаться — не думать о том, с кем бьётся его ангел и на чьей он стороне, не чувствовать уколы совести, что так и не нашёл его раньше — может, смог бы уберечь, может, сейчас было бы проще… Гнев обуревает его, разжигает ранее неизведанные силы и слепит ясный взгляд.       Гавриил отражает удар Люцифера, спасая Михаил, и разворачивается, краем глаза заметив новую угрозу. Сталкивается с копьём Вельзевул внезапно, и, видя её запятнанное кровью лицо, теряется на долю секунды. Она только успевает ткнуть его древком в живот и в тот же момент сгибается пополам вместе с ним. Гавриил вдыхает глубоко и слышит, как такой же вдох делает Вельзевул, от неожиданности упавшая на колени. Неужели у неё тоже есть ангел? Она пытается встать, нападает снова, но мажет, и Гавриил, движимый не утихнувшей обидной и праведным гневом, обрушивает меч на её крылья, пронзая насквозь.       Неистовая боль тут же сводит спину, и он падает вместе с Вельзевул, роняя меч и чувствуя, как кровь стекает меж лопаток, как немеют кончики двух пар крыльев, которых у Гавриил никогда не было. Вельзевул тянется за своим оружием и скрипит зубами от новой вспышки боли, и Гавриил, жмурясь, не может сдержать болезненно-сокрушённого стона. Он смотрит на Вельзевул, замершую в одной с ним позе и шепчет поражённо:       — Так это ты!..       — Нет у меня никого, — сплёвывает она, даже не спросив, что именно Гавриил имел в виду, и морщится. Поднимает на него взгляд, превозмогая боль. — Я никогда не чувствовала…       — Я был осторожен.       Ему хочется улыбнуться, но сил не хватает. Вокруг шумят и толкаются, а они говорят так, словно забыли кем являются и где находятся. Вельзевул всхлипывает и жмурится.       — Ненавижу тебя!.. — выдыхает. — Ненавижу!       Её лицо искажается горьким отчаянием в довесок к рези в спине и крыльях, но слёз Гавриил не видит, хоть и чувствует, как ноет её Суть, и рушится мир. Он хотел бы сейчас взять её за руку, обнять и радоваться, что наконец-то нашёл свою душу, что его душа — это она, Вельзевул! Только она пошла против, а он остался, и они уже скрестили оружие, так глубоко ранив друг друга. Гавриил глушит в себе страх каждой новой минуты.       Он слышит крик Люцифера. Всё замирает, и облака под Вельзевул рассеиваются, больше не держа. Она не кричит — горло перехватывает от шока и страха, и Гавриил чувствует, как сжимается всё внутри неё, как ужас пронзает её с порывом ветра и невозможностью взмахнуть крыльями. Она Падает, падает, неумолимо приближаясь к земле беспомощной, бессильной точкой. Падает в расщелину, вслед за Люцифером, пробившим твердь, и разбивается о нечто, лежащее в самом низу. Вскрикивает, и пригвождённый её страхом к облакам Гавриил кричит вместе с ней, хватаясь за спину. Он знает, что крылья её переломаны, что жуткий огонь обхватывает её тело, сжигая плоть и ангельскую Суть, что обугливается кожа и перья, что из глаз текут кровавые слёзы. Он корчится на Небесах, в безопасности, но агония пожирает его изнутри, словно он Пал вместе с Вельзевул, расцветает переломами и ожогами, чёрно-алыми росчерками. Он не слышит воплей и плача других ангелов, не различает громогласные слова Богини, и только сквозь слёзы и звенящие болью стоны может шептать «Прости».

***

      Вельзевул лежит в грязи и сере ещё какое-то время, дожидаясь, пока конечности перестанут неметь от боли, вслушиваясь в отголоски чувств Гавриила и смаргивая отчаянные кровавые слёзы. Нутро молчит, больше не ощущая ни света, ни тепла, ни его ран — потому ли, что она теперь демон, или же ей стоит радоваться, что с ним всё хорошо? Должно ей быть до него хоть какое-то дело, когда он всё твердил о родных ангелах, а ей было плевать? Ему было плевать на неё — очевидно; слуга Господня. Но она оказалась слишком низко, чтобы горевать о чём-то прямо сейчас, а едва придя в себя, ей приходится ввязаться в новую битву — против других Падших за место, чуть менее дерьмовое, чем достанется сброду. И в короткие минуты передышки голова полнится противоречивыми мыслями, грудь раздирает от тоски, обиды и злобы. Вельзевул путается в мыслях и связях, и старается выбросить ненужное из головы, чтобы не мешало выживать. Здесь и без того слишком много тяжёлого, а сказки о благословенном единении двух душ — уже совсем не про них. Наводя в Аду подобие порядка, Вельзевул старательно отсекает прошлое, собирает себя новую из обломков костей и чёрных перьев, чтобы никогда уже не разбиться — чтобы не думать о Гаврииле, не ощущать горечь и тоску. Совсем не понятно чью.

***

      Гавриил прячет увечья под расшитым золотом и фиалкой хитоном. Он ловит взгляды ангелов — то сочувствующие, то с оттенком уважения, то со скрываемым презрением, но сам стыдится лишь того, что стал причиной шрамов, что не уберёг — её. Что каждый день становится испытанием: он чувствует это по саднящим локтям и коленям, по не утихающей боли в спине, по синякам на боках и кружению головы, по капле крови, что иногда застилает взгляд. Знать, что эта боль — Вельзевул, невыносимо до перестающего биться сердца в оболочке, да прерывающего дыхания.       Иногда он останавливается посреди облаков и смотрит на солнце, стараясь разглядеть Её, ненароком желая найти ответ на вопрос, о котором никогда раньше и не подозревал, который звучал иначе и безобиднее. «За что?» — молит он Небеса, снедаемый бессилием перед исходом, но те отвечают тишиной. С ней сливаются ангельские голоса и ветер, скатывается в серый тяжёлый комок где-то за грудиной. Гавриил продолжает идти — помогает Михаил и всё ищет способ спуститься на Землю, не имея терпения дождаться, пока заживут крылья. Михаил вручает ему несколько свитков, в том числе с Великим Планом, просит встретиться с Той Стороной, с Лордом Вельзевул, и со вздохом указывает на Джомолунгму.       Впервые в жизни Гавриил не обращает внимания на камни и коряги, что путаются у него под ногами, и думает, что взлететь можно и вот так: широкими шагами скользя по склону вниз, стирая ступни и обрывая подол одежд. Он исправляет всё небольшим чудом, когда видит тёмную фигурку в низине — и невольно замедляется, не зная, что она скажет, что спросит. Последними словами она изливала на него ненависть, как можно тогда так сильно желать встречи сейчас?       Ему бы ненавидеть её в ответ, как полагается, сокрушаться, что не сгинула в Геенне, что вообще существует… — как думал, ринувшись в бой, занося над ней меч. Он вздыхает глубоко и натягивает на лицо улыбку.       — Специально в такую даль заставили тащиться? — скалится Вельзевул, оборачиваясь, и даже не старается скрыть недовольство. Больше ничего не говорит.       — Извини. Эта гора — единственное место, по которому я мог спуститься на Землю.       Он знает, что ей тяжело тоже.       Они смотрят друг на друга не долго, подмечают новое. Гавриил видит в её глазах удивление — неуверенное, сам подмечает, как много теней стало вокруг неё, как обострились черты.       — Я скучал, — шепчет он, не выдерживая, и улыбка становится легче. Вельзевул будто хочет что-то сказать — открывает рот машинально, но лишь поджимает губы.       — Дела, — напоминает строго, возвращая взгляд глаза в глаза, и её молчание — о них — хуже любой ненависти. Гавриил отчаянно хочет поговорить.       — Они могут подождать.       — Неужели?       Вельзевул удивляется совершенно справедливо, и он не может её винить. Сам чувствует угрызения совести, но не знает, сможет ли удержать её после.       — Это правда, — соглашается с выгнутыми бровями и едкой ухмылкой. Голос становится тише. — Мне жаль, что всё закончилось Падением, — теперь она смеётся — горько и безжалостно, не верит. — Вы не заслужили этого.       — Да что ты знаешь вообще?..       Гавриил чувствует её горячую злость, но собственная скорбь сжирает всё без остатка.       — Я знаю, что вам пришлось вытерпеть — тебе. Я знаю не в полной мере, но некоторую часть, — он хочет взять Вельзевул за руку, но она одёргивает, и Гавриил просто оголяет своё плечо — показывает знакомый шрам от ожога, рубец на предплечье от распоротой собственной костью кожи. И на ладони можно различить маленький шрам от укуса змеи, полученный сразу после её создания. — Ты не всегда рассказывала, что с тобой случалось, но, оказывается, я всегда знал.       Вельзевул вздыхает прерывисто. Она слишком привыкла к мысли, что родного у неё нет, и беречь никого не нужно; долгие месяцы в Аду лишь укрепили это знание — каждый сам за себя. Сейчас осознание, что Гавриил кричал где-то там, в Небесах, вместе с ней, оглушает внезапно и сильно.       Разве Она не позаботилась о тех, кто остался, кто Её защищал?..       — Я не хочу, чтобы между нами стояла ненависть, — заключает Гавриил и смотрит на Вельзевул с надеждой.       Возмущённый гнев поднимается внутри неё хлёсткими волнами.       — Тогда какого чёрта? — только и может процедить, сглатывая болезненные «Вовремя вспомнил», «Почему занёс меч?» и «Решил сейчас пойти против Её воли?». Гавриил перед ней — больше не воплощение Божественного, лишь оттенок, уже не яркий, но более глубокий, и Вельзевул задыхается от его чувств, от сумятицы тяжёлых мыслей. Спрятанные крылья тянут к земле, и что-то ледяное гложет Суть. Она не даёт Гавриилу ответить, спрашивает тихо, и голос дрожит больше с каждым словом: — Если бы твоим родным ангелом оказалась не я, чтобы ты сделал? Чтобы ты сделал, если бы пронзив мои крылья, не ранил свои?       Ему хочется сказать, что тогда бы он смог прилететь и нашёл её раньше. Но это было бы огромной ложью. Гавриил заставляет себя смотреть на Вельзевул прямо и говорить чётко.       — Если бы мой родной ангел не Пал, я бы никогда не завёл этот разговор, не зная, что случилось с тобой на самом деле, не имея сочувствия. Я бы постарался забыть всё хорошее, что было между нами на Небесах, потому что теперь это бы не имело значения из-за воли Богини. Вы пошли против Неё, и мы не должны иметь с вами связи, — он переводит дыхание, стараясь не сломаться под испытывающим взглядом Вельзевул, под голубым, что похож на клубящиеся тучи. Внутри него самого ползёт всё сильнее дрожащая тревога. — Если бы мой родной ангел Пал, я бы мог прийти и извиниться, но не больше того. В любом случае я бы не смел пытаться быть ближе к тебе, потому что Она не назначила нас друг другу. Я бы стал ужасным ангелом или же Пал, вечно сомневаясь, раздираемый желанием быть с тобой и Её волей, Её Планом, Её предрешениями… Вель, я… Прости… — теряется окончательно, не зная, куда деть все чувства и сомнения, что давили столько времени, делая таким уязвимым; Вельзевул перебивает:       — Молчи, — шепчет и обнимает его, приникает к груди, желая утешить. Извиняясь тоже. — Я поняла. Я всё поняла.       Гавриил обнимает её в ответ, смаргивая слёзы.       — Я чувствую тебя, — продолжает она. Эмоции выплёскиваются судорожным касанием ладоней по спине, нервным сжатием пальцем. Она ведь всегда так сильно хотела быть рядом с ним, чтобы сейчас злиться дольше возможного, так сильно любила… Но сказать вслух больше ничего не может.       Гавриил понимает и её: почему она ушла, отчего бежала и почему злилась. Чувствует её нутро как своё, делит боль эмоций тоже. И Суть щемит, потому что вся горечь и кровь поделена между ними двумя, и по одиночке никому страдать не придётся. Потому что пусть они по разные стороны, пусть сломаны их крылья, пусть страданий в мире напьются сполна, но они никогда не будут одиноки.       И Гавриил тихо шепчет в Небеса «Спасибо» — за то, что имеет возможность любить целиком и полностью именно Вельзевул.