Эмма вздрогнула, когда ей на живот нанесли гель. Хотя она и знала, что он весьма холодный, но каждый раз не могла сдержать дрожи. Она откинула голову назад и уставилась в белый кафельный потолок, вспоминая, как здесь оказалась.
После того, как она с трудом успокоила Генри, к ним присоединились ее родители, и они вместе собрались идти домой, но, едва она встала с лавки, у нее в глазах все потемнело, после чего Эмма больше ничего не помнила.
В следующий раз, когда она открыла глаза, то первым делом услышала ровное гудение флуоресцентных ламп и почуяла ненавистный запах антисептика.
«Я в больнице», — тут же поняла Эмма и начала подниматься с койки, чтобы понять, как сюда попала.
Но тут руку пронзила боль, и, посмотрев вниз, она увидела иглу, к которой была прикреплена длинная трубка, ведущая к стоящей около кровати капельнице.
В ней все больше стал нарастать ужас, в панике ее другая рука метнулась к животу, но тугой изгиб утробы, к которому она так привыкла, был все еще на месте, но все же это могло ничего не значить.
«Только не ребенок… Только не ребенок…»
— Шериф Свон? — из панических мыслей ее вырвал голос подошедшего Вейла. — Как вы себя чувствуйте?
— Ребенок?.. — тут же спросила она его хриплым голосом.
— Все в порядке, — ответил он, не отнимая глаза от блокнота. — Что-нибудь болит? Какие-нибудь жалобы?
Несмотря на его слова, Эмма отнюдь не успокоилась.
— Точно? Вейл, если ты сейчас же не поднимешь свой чертов взгляд от блокнота и нормально мне не скажешь, что со мной произошло и что с моим ребенком, я тебя пристрелю! — угрожающе приподнявшись на локтях, прорычала Эмма, указывая на него пальцем.
Тот от ее рыка дернулся и, наконец подняв взгляд, сказал:
— Вы потеряли сознание посреди улицы, вас доставили ваши родители. Мы взяли анализы и провели диагностику, все в принципе в порядке, — и, снова глянув в блокнот, добавил: — Скорее всего, это от перенапряжения и пониженного сахара в крови. И поэтому мы продержим вас здесь до утра. Но…
— Но?.. — протянула Эмма, все больше жалея, что у нее под рукой нет ее верного пистолета. —
Вейл…
— С ребенком по первым впечатлениям все в порядке, но для полной уверенности нам нужно сделать УЗИ…
— Ну так делай! — снова рявкнула она и откинулась на подушку.
Вейл закатил глаза и пошел за медсестрой.
Едва он вышел, в палату зашли ее перепуганные родители вместе с заплаканным Генри.
«Бедный ребенок, сначала Реджина его предала, а теперь я его так перепугала…» — подумала Эмма, когда сын, увидев, что она очнулась, тут же забрался к ней на кровать и прижался к ее плечу.
— О, Эмма… — выдохнула Мэри Маргарет, быстро подходя к кровати. — Мы так испугались…
И это еще мягко сказано!
— Не ты одна, — целуя в макушку притихшего Генри, сказала Эмма.
— Что сказал Вейл? — с неприязнью к бывшему кавалеру своей жены спросил Дэвид.
— Что это от перенапряжения и пониженного сахара в крови, и что меня здесь задержат до утра, на всякий случай.
— Эмма… — немного укоризненно сказала Мэри Маргарет. — Ты опять плохо ешь? Ты же знаешь, что голодание в твоем состоянии…
— Знаю, знаю, — отмахнулась Эмма и, указав глазами на Генри, добавила: — Просто сегодня было как-то не до этого.
Но тут вошла медсестра, катя за собой аппарат УЗИ, и попросила остальных пока покинуть палату.
Дэвид и Мэри Маргарет с неохотой пошли на выход, ведя за собой Генри, который за все время так и не сказал ни единого слова и который с трудом оторвался от нее.
И вот теперь она лежала и с тревогой ждала, что ей скажет медсестра, которая последние пару минут молча водила датчиком по ее животу.
Это напомнило ей о том времени, когда она носила Генри. С этими УЗИ она тоже справлялась в одиночку и под полное молчание медперсонала.
Тут она краем глаза заметила за стеклянной стеной движение и, полностью повернув голову, увидела, как, открыв прозрачную дверь больничной палаты, внутрь вошел…
Голд собственной персоной.
Сказать, что Эмма была в шоке, это ничего не сказать.
«Как он-то здесь оказался?» — думала Эмма, втайне чувствуя… радость, что он здесь.
— Что ты здесь делаешь? — спросила Эмма одновременно с медсестрой, которая хотела было возмутиться, что посторонние врываются в палату, но поняв, что это сам
Темный, заткнулась. И неудивительно, ведь взгляд его почерневших глаз мог любого заставить чувствовать себя ничтожеством.
Тем временем Голд, почти не помня, как он добрался до больницы, будучи вне себя от беспокойства, быстро пересек палату и слегка подрагивающими пальцами прикоснулся к ладони Эммы.
— Ты в порядке? — тихо спросил он ее.
— Да…
После чего Голд повернулся к медсестре, которая широкими от страха и любопытства глазами смотрела на них, и рявкнул:
— Ну?..
И махнул головой в сторону монитора.
Эмма пристально смотрела в его бледное лицо, его челюсти были крепко сжаты, а глаза были черны, как уголь.
«Кажется, я тут не одна с ума схожу от беспокойства», — подумала она и сжала его руку в ответ.
Медсестра откашлялась. Одновременно их взгляды переключились на монитор, где на экране появилось нечеткое изображение. Хотя это было уже не первое ее УЗИ, Эмма едва могла оторвать взгляд от экрана, где шевелилось маленькое существо. Когда она увидела, что ребенок двигался, на нее нахлынуло
такое облегчение.
— Вот он, — заметила медсестра, проводя рукой в латексной перчатке по экрану. Голд крепче сжал ее руку, и она просто знала, что он был загипнотизирован, как и она, видом их ребенка.
— Судя по всему, все в порядке, ребеночек жив здоров, — сказала медсестра, продолжая скользить датчиком по животу Эммы, и внезапно они увидели более четкие очертания маленького тельца, уютно устроившегося глубоко внутри нее.
—
Наша маленькая девочка, — благоговейно прошептал Голд, который чуть не рухнул от облегчения, поняв, что с Эммой, как и с их ребенком, все в порядке. А едва он завидел изображение на мониторе, у него внезапно перед глазами пронеслось краткое видение будущего, в котором он мельком увидел улыбающуюся Эмму, держащую белокурую девочку в объятиях, которой — теперь он абсолютно уверен — была их
дочка.
Эмма, услышав его слова, только улыбнулась. Было еще слишком рано говорить, был ли малыш внутри нее мальчиком или девочкой, но что-то ей подсказывало, что Голд, как и Генри, который с самого начала утверждал, что это девочка, были правы. И у них будет именно девочка,
их маленькая девочка.
Медсестра продолжала еще что-то говорить, но Эмма почти ничего об этом не слышала. Все ее внимание было сосредоточено на экране, пока ультразвук не закончился.
— Я оставлю вас наедине, — сказала медсестра, выключая аппарат, после чего стремительно покинула палату.
Едва она ушла, Эмма обернулась к Голду, в глазах которого все еще был призрак изумления, как будто образ ультразвука отпечатался в его сознании.
— Девочка, да? — с легкой улыбкой на губах спросила она, погладив большим пальцем его руку, которой он продолжал сжимать ее ладонь.
Он только выдохнул, внезапно сгреб ее с кровати и крепко прижал к себе, уткнувшись носом ей в макушку.
Эмма сначала от неожиданности тихо вскрикнула и уперлась рукой ему в грудь, но почувствовав, как быстро стучало его сердце, расслабилась, поняв, что он испугался за
них.
— Все в порядке, с нами все в порядке, — успокаивающе шептала ему Эмма, поглаживая его грудь. Голд только крепче прижал ее к себе и еще раз как-то судорожно вздохнул.
Эмма с беспокойством подняла глаза и увидела, как из-под его крепко зажмуренных век по щекам скользили слезы.
— Румпель… — тихо позвала его Эмма, используя его настоящее имя, убрала руку с его груди и бережно вытерла его слезы. — Ну что ты, не плачь…
Голд открыл свои все еще черные от беспокойства глаза и, перехватив ее руку за запястье, поцеловал в ладонь, после чего уткнулся в нее носом, продолжая все так же молчать.
Если честно, он просто не мог вымолвить ни слова. Пока он мчался сюда, у него в голове успели пронестись самые худшие варианты того, что с Эммой могло случиться, а сейчас адреналин отпустил, и внезапно на него навалилась
такая усталость вперемешку с облегчением, от которых он просто хотел заползти в кровать, желательно в его доме, желательно с Эммой в его объятиях, и проспать целую вечность. Хотя нет… Кое-что он все же хотел сказать, и с поразительной легкостью с его губ сорвалось хриплым шепотом:
— Я люблю тебя…
Эмма застыла в изумлении, не веря в то, что он говорил. Да и как? Любовь — это не то, чем ее часто баловали в жизни.
«Как и его…» — прошептало что-то внутри нее, видя, с какой неуверенностью и болью он смотрел на нее, будто он уже заранее был уверен в ее отказе.
В это время та старая часть Румпельштильцхена, человеческая его часть, которой являлся трусливый и потрепанный жизнью прядильщик, подняла свою голову и начала причитать:
— Почему она не отвечает взаимностью? Неужели он так ужасен, что его так трудно любить?..
Хотя чего он ожидал? Когда даже собственный сын хотел убежать в другой мир, считая, что это его изменит…
А Эмма — она ведь прекрасное создание истинной любви, герой и спаситель, зачем ей вообще нужен такой извращенный, порочный и отвратительный монстр, как он? Старый дурак! Скажи спасибо за те чудесные моменты, которые она тебе дала, и ребенка, которого ты не заслуживаешь, но которого она все же решила оставить, которому она подарит жизнь…
И в тоже время что-то внутри него умоляюще шептало:
Не отгораживайся от меня, Эмма…
…Будь со мной…
…Я все для тебя сделаю…
…Только не бросай…
— Эмма? Скажи что-нибудь… Мне так трудно понять, о чем ты думаешь, душа моя… — прошептал он, наклоняясь к ней. Их лица были всего в дюйме друг от друга, и все, что он мог видеть, были эти широко раскрытые зеленые глаза.
— Если ты хочешь, чтобы я сказала это… сегодня… то я просто не могу, — сказала она ему, и на ее лбу появились морщинки разочарования и смущения. Какая-то часть ее хотела, чтобы эти слова достигли ее языка… но Эмма всегда была плоха в выражении эмоций.
С трудом выдохнув, словно горло стянуло удавкой, он начал отступать от нее, чувствуя, как его сердце было вновь разбито, но в этот раз было больнее, чем когда-либо…
«Кажется, я понимаю теперь, почему Кора вырвала свое сердце…»
Вдруг Эмма схватила его за рукав. Он посмотрел на ее руку, сжимающую его пиджак, не желая встречаться с ней взглядом…
Чего еще она от него хотела? Он только что отдал ей всего себя.
—
Румпельштильцхен… Мне трудно выразить это
словами, — подчеркнуто сказала Эмма, выжидательно глядя на него.
И тут он все понял.
Он же имел дело с Эммой Свон, с женщиной, которая никогда не тратила время на пустые слова или споры. Не тогда, когда принятие фактических мер в ее понимании могло оказаться намного более эффективным.
—
Эмма… — Ее имя, словно молитва, слетело с его губ за секунду до того, как он поцеловал ее медленно и неспешно, стараясь через этот поцелуй передать всю глубину его чувств.
Зарывшись пальцами в ее волосы, он, не разрывая поцелуя, положил Эмму обратно на кровать и сел рядом. Наконец оторвавшись от ее губ, Голд одной рукой уперся в кровать, а другой ласково погладил ее по щеке и губам, любуясь ее раскрасневшимся лицом, потемневшими зелеными глазами и едва заметной улыбкой.
— Ты — самая прекрасная на свете… — тихо и абсолютно честно сказал Румпельштильцхен, смотря на нее словно завороженный.
Эмма покраснела, смутившись от такого внимания к себе, ведь еще ни один мужчина не смотрел на нее с таким благоговением.
— Я думала,
самая прекрасная — это моя мать? — приподняв бровь, так же тихо сказала Эмма.
Он засмеялся и поцеловал ее в нос.
— Ну, кажется, теперь ей придется подвинуться с этого пьедестала, потому что я абсолютно уверен в своей оценке и не собираюсь ее менять. — После чего вновь поцеловал ее сначала в висок, в покрасневшую щеку и губы.
***
Мэри Маргарет и Дэвид, оставив дочь, решили отвезти совсем поникшего внука в кафетерий, пока Эмме будут делать УЗИ. Но Мэри Маргарет не могла усидеть на месте и поэтому, попросив Дэвида присмотреть за Генри, пошла обратно в палату дочери.
А ведь она так испугалась, когда та рухнула… И с тех пор места себе не находила, даже когда им сообщили, что это просто перенапряжение, беспокойство ее не оставляло. Как раз когда она собиралась повернуть за угол, за которым была палата Эммы, она услышала до боли знакомый стук трости о кафель и, сделав шаг назад, спряталась, и как раз вовремя, так как мимо нее с удивительной для хромого человека скоростью прошел Румпельштильцхен с лицом чернее тучи, даже не заметив Мэри Маргарет.
«А он-то что здесь делает?»
Нет, конечно, она знает, что он здесь делает, это очевидно, но, если честно, ее все еще не перестает удивлять тот факт, что этот человек, судя по всему, заботится о ее дочери.
Любил ли он Эмму? Она не знала, да вообще способен ли
Темный на любовь? Но вот что между Эммой и колдуном определенно было притяжение, поспорить трудно. Стоит только вспомнить, в каком виде они с Дэвидом застали их днем… Румпельштильцхен всегда — что до проклятия, что во время него, — был безупречно одет, и даже небрежность его облика была намеренной, но сегодня… сегодня она впервые увидела его с растрепанными волосами, босого, в наполовину распахнутой рубашке, и в тот момент Белоснежка поняла, что никогда, даже будучи под проклятием в бытность учительницей, не видела этого человека столь…
счастливым. Он буквально светился в тот момент от счастья, при этом он почти не отводил взгляд от ее дочери.
Еще пару минут постояв, она решила все же дойти до палаты, как тут мимо нее пронеслась медсестра, с перепуганным видом везя перед собой аппарат УЗИ. Не нужно быть гением, чтобы понять,
кто ее напугал. Покачав головой и сложив руки на груди, Мэри Маргарет сделала последние пару шагов и замерла за ширмой, которая стояла неподалеку от стеклянной стенки, откуда ей открывался прекрасный обзор палаты, где лежала ее дочь, при это ее саму было трудно заметить.
— …я люблю тебя… — услышала Белоснежка, как сказал Румпельштильцхен, ужасный темный маг, которого опасались во всем Заколдованном лесу, преданно смотря в глаза ее дочери, которую он одной рукой обнимал, а другой прижимал ее запястье к своей щеке.
Мэри Маргарет в шоке зажала себе рот.
Но Эмма, вероятно, не ответила на его чувства, потому что, сказав ей еще пару слов, которые Белоснежка не разобрала, он с искаженным от боли лицом уже хотел было уйти, но тут ее дочь схватила его за рукав.
— …мне трудно выразить это
словами, — опять с трудом разобрала она голос дочери, продолжая наблюдать за этой душераздирающий картиной.
Тут лицо Румпельштильцхена разгладилось, глаза засияли и наполнились такой
любовью, что у Мэри Маргарет против воли навернулись слезы. А от последующего за этим поцелуя все еще живущая глубоко внутри нее романтичная учительница буквально запищала от восторга.
«Кажется, в ближайшем будущем я обзаведусь зятем… Которому давно перевалило за триста», — как-то равнодушно подумала Мэри Маргарет, утирая слезы.
— Я оставил Генри в кафетерии, и… Снежка?... — внезапно раздался голос ее мужа, отчего она резко обернулась и притянула его к себе за ширму, при этом шикая на него.
— Что?... — удивленно спросил Дэвид, но его супруга только еще громче зашикала на него и высунулась за ширму, за чем-то наблюдая. Он выглянул вслед за ней и увидел Темного, который как раз уложил его дочь на кровать, при это довольно страстно целуя.
Дэвид возмущенно открыл было рот, но его жена дала ему под дых.
—
Что он здесь делает? — прошипел он, потирая живот, в который она ему заехала.
— Признается нашей дочери в любви, — с мечтательным видом продолжая смотреть на происходящее в палате, ответила Белоснежка.
—
Что?!.. — воскликнул Дэвид.
— Тихо, — одернула его супруга и махнула рукой в сторону палаты. —
Ты только посмотри на них.
Как раз в этот момент Румпельштильцхен, прекратив целовать их дочь, спустился ниже и уткнулся лбом в живот Эммы, поглаживая ее бока.
— Оууу, — умиленно протянула Белоснежка.
Дэвид, поняв, что его жена, кажется, потеряна, только сложил руки на груди и закатил глаза.
Понаблюдав еще немного и поняв, что Голд явно не собирается покидать сегодня их дочь, Мэри Маргарет и Дэвид пошли за внуком, которому давно пора было спать, чтобы отвести его домой, оставляя их наедине.
***
Эмма давно не чувствовала себя такой
умиротворенной. Даже несмотря на то, что она была в больнице, которые ненавидела всей душой. Приятный вес головы лежащего на ее животе Голда, чьи волосы она лениво поглаживала, ей нисколько не мешал.
Ей было так хорошо.
Вдруг он приподнялся, оперевшись на руки по обе стороны от ее талии, и, посмотрев ей в глаза, тихо сказал:
— Я закончил его.
Сначала Эмма озадаченно нахмурилась, но потом ее озарило внезапное понимание, о чем о говорил.
Зелье, чтобы пересечь границу, не потеряв при этом память. Он мог наконец найти своего сына — единственное, к чему он стремился веками, заключая сделку за сделкой и создавая это проклятие.
— Теперь я могу найти своего сына, — пробормотал он с сильным акцентом из-за переполнявших его эмоций.
— Ох, Румпель… Я так рада, что тебе удалось, — искренне сказала Эмма, снова садясь и обнимая его за плечи.
— Я хочу, чтобы ты отправилась со мной, когда я поеду искать его, — прошептал он в мягкую ткань ее больничного халата. Эмма нерешительно отстранилась, чтобы посмотреть в его горевшие надеждой глаза. — Пожалуйста, Эмма. Считай, что это та самая услуга, которую я прошу в счет нашей сделки.
Сначала Эмма не была уверена, что это хорошая идея: в конце концов вряд ли его сын обрадуется, что его отец скоро заведет другого ребенка, будто тем самым заменяя его. Но затравленный, умоляющий взгляд этих карих глаз просто убивал в ней всякое сопротивление. Тогда-то она и поняла, что это было исключительно для его пользы, для моральной поддержки. Воссоединение с сыном было моментом, которого он одновременно ожидал и боялся.
И Эмма решилась, она сделает это, но не из-за их сделки, а ради него. Легонько поцеловав его в губы и отведя упавшую ему на глаза прядь волос, она сказала:
— Я пойду с тобой. Ради
тебя.
Широкая улыбка, которая осветила его лицо, когда он услышал ее ответ, только еще больше укрепила решимость Эммы.
