Эмма вошла в пустой бар, обнаружив, что Нил уже заказал два пива и занял себе место за стойкой. Она глубоко вздохнула и направилась к нему.
— Ты с самого начала знал, кто я? И откуда? — тут же задала Эмма вопрос, что больше всего тревожил ее по пути сюда.
— Знал бы — и близко бы не подошел, — ответил Нил и, выразительно махнув рукой, добавил: — Я слишком долго в бегах от… своего
чудесного прошлого.
— Даже если не знал, все равно использовал… — положив руки в карманы, сказала Эмма, чувствуя, как к горлу подступают слезы. — Подставил, повесив на меня кражу пары часов…
— И в мыслях не было, поверь, — наклонившись чуть ближе к ней, сказал Нил. — Сначала я был не в курсе, а потом узнал. Твой знакомец рассказал…
— Кто? — недоуменно спросила Эмма, уже ничего не понимая, и села на стул, ощутив легкое головокружение.
— Август, кажется, так его звали… — ответил Нил, сделав глоток из стакана.
Эмма в шоке открыла рот.
—
Пиноккио?! Ты бросил меня, потому что тебе так сказал
Пиноккио?..
«Если раньше Август мне просто не нравился, то теперь я жалею, что его не пристрелила, когда был шанс!..»
— Я тебя любила… — тихо закончила Эмма, не замечая, как у нее по щеке скатилась слеза.
Нил растерянно застыл и начал тихо бормотать:
— Я… я просто… хотел помочь тебе…
—
Помочь?! — гневно воскликнула Эмма. — Помочь в чем? Засадить меня в тюрьму?
— Мне жаль…
— Тебе
жаль?! Тебе жаль… — поджав губы, сказала Эмма. — Ты хоть представляешь, что
ты со мной сделал?
— Эмма… Я не хотел, правда… Но знаешь, у моего старика мало достоинств…
«Я бы поспорила!»
— …но он всегда меня учил, что совпадений не бывает. И все, что происходит, — не случайно…
«Уж мне ли не знать!»
— …и наша встреча могла положить начало чему-то новому.
«Генри».
— Я так не думаю, — стиснув зубы, сказала Эмма, не желая, чтобы этот человек даже дышал рядом с ее сыном. — Я лишь срок отсидела, и
все. Но это в прошлом, как и ты.
— Но ты носишь мою подвеску, — сказал он, указав на цепь на ее шее.
И правда, она носила этот кулон вот уже
одиннадцать лет… Как напоминание о единственном человеке, которого она любила, так как считала, что больше никогда и никого не полюбит… Но все же она полюбила, да так, что она не думала, что сможет теперь без него жить, несмотря на его скверный характер, дурные привычки и прочее… И он, она знала, любит ее и любит дитя, что она носила под сердцем…
«Не бросай меня», — вспомнила Эмма, как не так давно отчаянно шептал ей Голд, смотря на нее с
такой любовью в своих темно-карих глазах, что даже сейчас от одного воспоминания у нее начинало все дрожать внутри… У человека, что сидел напротив, который когда-то был ей очень дорог, были такие же глаза — глаза, что унаследовал ее сын, но сейчас, глядя в них, Эмма ничего, кроме обиды и злости, не чувствовала: несмотря на их схожесть, они были совершенно разными.
Голд положил жизнь на то, чтобы найти сына, которого потерял и который сейчас сидел перед ней, и отныне он только таким для нее и будет — просто сын человека, которого она…
любит. И
все.
Без сожаления Эмма сорвала подвеску с шеи, положила ее на стойку перед Нилом и сказала:
— Я носила ее лишь в напоминание о том, что ты со мной сотворил, чтобы помнить. Но сейчас как раз самое время вернуть ее тебе.
После чего незаметно, как бы невзначай, прикоснулась к своему животу, словно набираясь сил, и добавила:
— А теперь пошли. Я обещала твоему отцу встречу с тобой, и я привыкла держать свои обещания.
— Ты заключила с ним
сделку? — в ужасе воскликнул он. — Эмма… Тебе не обязательно…
— О нет, не увиливай. Ты пойдешь со мной, и это не обсуждается.
И Эмма была твердо уверена, что он
пойдет с ней и встретится со своим отцом, даже если ей придется тащить его силком.
Впрочем, он, что удивительно, пошел сам, вероятно, поняв, что Эмма абсолютно серьезна.
Они в полном молчании дошли до жилого дома, где, судя по всему, сейчас жил Нил, но уже около входа он затормозил.
— Эмма…
— Нет, Нил, Бей, или как там тебя, — сразу поняв, что он пытается увильнуть от разговора с отцом, рыкнула Эмма, резко обернувшись к нему и ткнув пальцем ему в грудь. — Ты пойдешь и поговоришь с ним, понял?
— Да ты хоть представляешь, что он со мной сделал? — начал злиться Нил, всплеснув руками. — Да он…
— …потратил многие годы, чтобы найти тебя, — закончила Эмма и, жестом остановив его новые возмущения, добавила: — Уже без разницы, что он сделал, сейчас он здесь, и твой отец заслужил хотя бы раз поговорить с тобой. В конце концов, один разговор с ним тебя не убьет!
— Вот уж не уверен, — нервно оглядываясь, пробормотал он. — Он наверняка сломал бесчисленное количество жизней, лишь бы сюда попасть. Так что извини, если я не в восторге от встречи с этим человеком.
Эмма не стала ни соглашаться, ни отрицать его слова. Ведь в чем-то он был прав, но… Разве она сама бы не сделала того, что сделал Голд, если бы подобная участь настигла ее детей? Конечно бы сделала. Может, она еще только учится быть матерью, но та яростная потребность защитить, беречь и любить, что в ней зажглась с ее приездом в Сторибрук, где она узнала своего сына, которого и не мечтала увидеть, а уж тем более после того, как узнала, что вновь беременна, она уверена, не погаснет в ней, да и как? Если день ото дня, которые она проводит с сыном, а ее живот становится все больше, эти чувства и инстинкты становились все сильней и сильнее? Так кто она такая, чтобы судить?
— Но он же вырастил тебя.
Один. Так неужели у тебя нет каких-либо теплых чувств к своему отцу? — с любопытством спросила Эмма.
Нил замялся и, стараясь не смотреть на нее, ответил:
— Эмма… Тот человек, что меня вырастил… Да, его я любил… — Он посмотрел на нее и, стиснув челюсти, добавил: — Но в тот момент, как он стал
Темным, этот человек
умер. Понимаешь? Все, чем был мой
папа, пожрала тьма и оставила после себя лишь оболочку, имеющую отдаленное сходство с ним, полную жажды власти и злобы. Он стал
чудовищем.
«Неудивительно, что Голд так уверен, что его никто не может полюбить, если даже собственный сын считает его чудовищем…»
Если честно, в этот момент сердце Эммы сжалось от жалости к Румпельштильцхену, ведь она знала, что он не такой. Да, он ужасный интриган, манипулятор, и характер у него чаще всего отвратен, и он довольно часто бывает просто невыносим, но… Какое чудовище потратит годы на поиски сына? Или будет плакать, узнав о предстоящем отцовстве, и каждый раз с таким благоговением и нежностью гладить ее живот или целовать его, стоя на коленях посреди пристани, терпя ужасную боль в искалеченном колене, наплевав на то, что его может кто-то увидеть? Или, если уж на то пошло, стал бы закрывать от пули, что хотел всадить ей в спину чокнутый пират?
Нет, Румпельштильцхен был неидеален, она бы даже сказала, чрезвычайно неидеален, но
чудовищем… Нет, чудовищем он не был.
— Даже чудовища могут меняться, Нил… — сказала Эмма.
— Да что ты его так защищаешь, а?! — непонимающе воскликнул он.
— Вот уж не твое дело! — рявкнула в ответ Эмма. — Я зайду первая, а минут через пять ты, понял? И не смей сбежать, поверь, я тебя найду, где бы ты ни был.
Он только стиснул еще крепче челюсти и, сунув руки в карманы, демонстративно облокотился на стену около входа.
Эмма закатила глаза на его ребячество и вошла в фойе жилого дома, уверенная, что Голд и Генри ждут ее там. И была права: они оба сидели на скамейке, но при виде нее Голд тут же встал.
— Эмма, — вздохнул он с облегчением.
«Его хромота более заметна, чем обычно», — с беспокойством подумала она, когда он подошел к ней.
— Ты не… — начал было он, но Эмма тут же остановила его словами:
— Нет, он здесь, но сначала мне нужно тебе кое-что сказать.
А потом она повернулась к Генри и, махнув головой на дверь, сказала:
— Тут в двух шагах есть кафе, иди и подожди меня там, хорошо? Только никуда не убегай, понял?
Дождавшись его утвердительного кивка, она с надеждой, что он пойдет прямо в кафе и не умудрится заговорить со стоявшим на улице Нилом, смотрела, как он выбегает на улицу, после чего перевела взгляд на Голда.
— Эмма… Что случилось? — обеспокоенно спросил он, положив руку ей на локоть.
Сжав кулаки, Эмма посмотрела ему в глаза, собираясь сказать о том, что Нил, то есть Бей, — отец Генри, и…
не смогла.
Румпель тем временем заправил ей за ухо прядь волос и двумя пальцами приподнял подбородок.
— Душа моя…
— Поцелуй меня… — выпалила Эмма, вдруг страстно желая узнать, изменилось ли что-то от того, что она узнала, или нет.
То ли причиной было что-то в ее глазах, то ли его собственное беспокойство оттого, что буквально через минуты он встретится с сыном, но он просто не стал спрашивать, в чем дело, и, обхватив ее щеку рукой, притянул к себе и поцеловал. Это был не тот горячий, голодный поцелуй, который требовал от них быстрого перехода на следующий уровень. Это был тот случай, когда он просто изливал свою любовь к ней с обещанием, что она всегда будет принадлежать ему. Она всегда будет держать его сердце в своих руках.
Едва его губы коснулись ее губ, привычное тепло и наслаждение растеклись по телу Эммы вместе с пониманием, что
нет, ничего не изменилось. Казалось, ее чувства к нему стали только острее и сильнее.
Когда их губы наконец разомкнулись, они оба тяжело дышали, он прислонился лбом к ее лбу и спросил:
— Что-то ты мне недоговариваешь, дорогуша…
Эмма сглотнула.
— Так и есть… Но я… я просто не могу сейчас сказать. Просто… поверь мне, что… что бы ни случилось, между нами это ничего не изменит, понял?
— Эмма… — предостерегающе протянул он.
Она только прижала пальцы к его губам.
— Пожалуйста… — тихо сказала она, если честно, даже не зная, о чем конкретно она его умоляет.
Голд прищурился и, убрав ее пальцы со своих губ, спросил:
— Ладно… Но после того, как я поговорю с Беем, ты мне расскажешь? Или… это как-то связано с ним?
Тут заскрипела дверь, и она поняла, что Нил вот-вот будет здесь, и, резко отойдя от Голда, так ничего и не сказав, развернулась и пошла на выход.
— Эмма!.. — крикнул ей вслед Голд, но она, сдерживая слезы, что грозили политься ручьем из глаз, выскочила на улицу, столкнувшись при этом с Нилом, который как раз входил внутрь, но на него она тоже смотреть не стала, а быстрым шагом пошла в сторону того кафе, куда отправила Генри.
«Надеюсь, этот поцелуй был не прощальным…»
***
Дойдя до кафе, Эмма на секунду задержалась на улице, чтобы по мере возможности собраться с силами и вытереть от слез лицо, после чего, сделав глубокий вдох, вошла.
К счастью, в этот раз Генри не ослушался и спокойно сидел за одним из столиков, болтая ногами и рассматривая меню.
«Этот ребенок в последнее время просто не может перестать есть…» — слегка улыбнувшись, подумала Эмма.
— Эй… — позвала она его, тяжело опустившись на стул напротив Генри и сложив подрагивающие руки перед собой.
— Как все прошло? Какой он, ну, Бейлфаер? — тут же с возбуждением спросил он, оторвав глаза от меню.
— Пока не знаю, малыш, они еще только разговаривают. А насчет того, какой… — закусив губу, сказала она и, собравшись с духом, добавила: — Генри, мне нужно кое-что тебе сказать.
Она протянула руки через стол и крепко сжала его ладошки. Как она могла сказать Генри, что его отец вовсе никакой не герой?
«Ну хоть ему-то я должна сказать…»
Он поморщился в замешательстве, пока она пыталась подобрать слова. Его терпение было благословением.
«Пожалуйста, пойми», — подумала она, наконец посмотрев ему в глаза. В его такие знакомые карие глаза…
«И как я раньше этого не заметила?.. Дура!»
— Это… это насчет твоего отца, — едва слышно выдавила она, крепче сжав его руки, словно боясь, что сын сейчас от нее сбежит.
— Моего… моего отца? — растерянно спросил Генри. — А причем здесь он? Ты же говорила, что он был пожарным и погиб? Так причем… Ты что, солгала мне?
Обвинительная нотка в его голосе задела Эмму.
— Генри, я хочу, чтобы ты понял, что мне нелегко говорить об этом. Это деликатный вопрос, очень сложный. Ты пойми, я просто… Я просто хотела защитить тебя. Я никогда больше не собиралась встречаться с ним. Он… он разбил мне сердце. Я не хотела, чтобы он сделал то же самое с тобой, понимаешь?.. Он далеко не герой, он предал меня… И единственное хорошее, что вышло из нашей встречи, — это
ты.
Генри балансировал на канате, раздумывая, верить ей или нет. Он тихо прикусил губу, размышляя.
— Он здесь, да? — а потом еще больше нахмурился и добавил: — Он… он — Бейлфаер?!
— Я знала его только как Нила, но да, это он, — тихо ответила она.
Генри вновь замолчал. Она дала ему время разобраться в своих мыслях. На его лице отразилось множество эмоций: недоверие, гнев, смятение, печаль. Каждая из этих эмоций была словно ржавый нож, воткнутый ей в сердце.
«Не ненавидь меня…»
— Мне не нравится то, что ты солгала мне и не доверила правду… Реджина все время так делала.
Именно этого она и боялась больше всего.
— Я знаю. Мне очень жаль, Генри, — горячо извинилась она. — Я солгала не потому, что хотела причинить тебе вред, я просто… просто хотела, чтобы у тебя была надежда, вера в то, что хоть один из твоих родителей — герой…
— Ты — тоже герой, — возразил Генри, несмотря на обиду за ее за ложь. — И… и спасибо, что все же сказала мне правду, — смягчился он и слегка сжал ее руки в ответ. Тут его глаза расширились. — Стой, если… если Бейлфайр — мой отец, то… Румпельштильцхен —
мой дед? И… и он отец?.. — не закончив, он выразительно махнул рукой куда-то в сторону ее талии.
Эмма подняла брови и, сжав губы, сказала:
— Нда… Все
очень сложно.
Генри усмехнулся.
— Надеюсь, бабушка больше не будет задавать мне сделать генеалогическое древо как домашнее задание… Боюсь, даже мне трудно сейчас учесть всех своих родственников и мои с ними связи…
Эмма улыбнулась, и тиски на ее сердце немного ослабли от того, что если Генри и злился на нее, то хотя бы не ненавидел. Она старалась не думать,
как Румпельштильцхен отреагирует на эту новость. А в том, что он узнает, Эмма не сомневалась: казалось, от этого человека мало что можно утаить. И что это будет означать для их отношений? Неужели, узнав, он ее бросит, не желая портить отношения с сыном еще больше? Вдруг ему будет стыдно или… мерзко оттого, что он спал с девушкой, с которой когда-то встречался Бей? А что насчет ребенка?.. Или Генри?
О, боже… У нее от всех этих мыслей начала болеть голова.
— А что это будет значить для тебя и Румпельштильцхена? — тихо спросил Генри. Он же не дурак, он сразу заметил покрасневшие глаза матери, когда она вошла.
— О, Генри, — печально вздохнула она. — Если бы я только знала…
Генри вздохнул.
— Надеюсь, он теперь не передумает…
— Кто не передумает? Насчет чего? — нахмурившись, спросила она.
— Мистер Голд, то есть Румпельштильцхен, он… Пока тебя не было, он сказал, что хочет подружиться со мной… — пробормотал Генри, задумчиво посмотрев в окно.
На душе Эммы потеплело, когда она услышала, что Голд хочет сблизиться с ее сыном. Она знала, что Генри уже был ему по-своему дорог; возможно, это было оттого, что он так напоминал ему Бея, что, как выяснилось, и неудивительно… А может, из-за чего-то другого, но она искренне надеялась, что, что бы ни случилось после этого, Голд не разобьет Генри сердце…
— Я тоже надеюсь…
***
Оставив Генри за столиком, Эмма на минуту отлучилась в ванну, чтобы позвонить матери.
Мэри Маргарет почти тут же ответила, словно только ее звонка и ждала, хотя, скорее всего, так и было.
— Эмма! Все в порядке? Вы на месте?.. — она тут же начала засыпать Эмму вопросами.
— Воу! Воу! Потише, — попыталась остановить этот поток Эмма. — Я в порядке, — но взглянув на себя в зеркало, что висело в уборной, и увидев там свой всклокоченный вид, красные глаза, бледное лицо и синяки под глазами, поправилась: — Ну,
почти.
—
Почти? — опять затревожилась Мэри Маргарет. — Эмма, что случилось? Твой голос мне совсем не нравится…
— Он — отец Генри! — выпалила Эмма, оперевшись на раковину.
— Что?! Я не совсем понимаю…
— Бейлфаер. Он — отец Генри, ну то есть когда мы познакомились, он сказал, что его зовут Нил, но…
— Стой! Стой, стой… Подожди, — воскликнула явно не совсем еще пришедшая в себя Мэри Маргарет и шокировано уточнила: —
Сын Голда —
отец Генри? Но как? То есть я знаю,
как, но… Ты же беременна от Голда!
— Да ладно?! — с сарказмом сказала Эмма. — Спасибо, что напомнила, а то я как-то забыла…
— Прости! Прости, просто… — не зная, что на это сказать, пробормотала Мэри Маргарет, переваривающая новость, что у нее, оказывается, не один внук от Темного, а
два. — А Голд об этом знает?
— Нет! Как я ему скажу? Я же не знала, что отец Генри — его сын! И что мне теперь делать, мам?
Она вдруг превратилась в беспокойную девочку-подростка, несчастную в любви и отчаянно нуждающуюся в совете матери.
— Ты назвала меня мамой, — проворковала Мэри Маргарет.
Эмма закатила глаза.
— Сосредоточься. Что мне делать? Помоги, ты же вроде как воплощение добра…
— Конечно, спасибо за комплимент, но я тоже неидеальна, — с усмешкой в голосе сказала ее мать, а потом тяжело вздохнула и уже серьезно добавила: — Ладно, ты права. Во-первых, ты собираешься сказать об этом Генри?
— Я уже сказала.
— Молодец! — гордо сказала Мэри Маргарет. — И как он это воспринял?
— Вроде нормально. Он обиделся, и это понятно, но он меня не ненавидит, — с облегчением ответила Эмма.
— Хорошо, это хорошо. Во-вторых, ты все еще любишь его, отца Генри?
— Мам… — протянула Эмма.
— Эмма, — предостерегающе сказала Мэри Маргарет, явно больше не собирающаяся отвлекаться на тот факт, что ее дочь назвала ее матерью.
Она прикрыла глаза.
— Нет, не люблю, — твердо сказала Эмма. Единственное, что она чувствовала в отношении Нила, — это боль и гнев. Она не простила ему того, что он посадил ее в тюрьму. Он разбил ей сердце, а такого рода эмоциональные раны редко заживали, и после них всегда оставались шрамы. — Я злюсь на него, даже после всех этих лет… Знаешь, я думаю, что, не попади я тогда в тюрьму, плевать, даже если бы он меня бросил, я бы… я бы не отдала Генри, и…
— Эмма… — с болью в голосе сказала Мэри Маргарет, как никогда сильно желая оказаться рядом с дочерью, чтобы обнять ее и утешить.
— Я знаю, знаю. Прошлого не воротишь, и все такое, — вытирая слезы, что вновь потекли у нее из глаз, сказала Эмма. — В этот раз я такой ошибки совершать не стану, даже если…
— Голд тебя теперь бросит? — закончила Мэри Маргарет. — Эмма, извини за вопрос, но
его, его-то ты любишь?
Эмма старалась не думать об этом слишком много. Все ее предыдущие отношения ничем хорошим не кончались, и все то, что связано с любовью, у нее прочно ассоциировалось с болью, но… стоило только подумать о Голде, как у нее в груди тут же возникло ошеломляющее чувство привязанности и тоски.
— Да. Я люблю его, — сказала она без тени сомнения. — Но мы живем в реальном мире, а не сказочном, и здесь порой одной любви мало… А что если он меня бросит, когда узнает, что я когда-то встречалась с его сыном, и Генри я родила именно от него? Я… я не знаю, что тогда буду делать…
На том конце провода Мэри Маргарет печально вздохнула из-за того, как мало ее дочь верила в лучшее.
— Эмма, милая… Несмотря на то, кем Голд бы в Заколдованном лесу, я уверена, что он очень заботится о тебе. Стоит только понаблюдать за тем, как он смотрит на тебя, будто в комнате больше нет никого, достойного его внимания, как будто ты — единственный источник света, который освещает комнату. Я помню, как тогда, когда ты попала в больницу, видела, как он буквально бежал по коридорам на пути к тебе, явно сходя с ума от беспокойства, и как он тебя целовал, и с каким благоговением на тебя смотрел…
Она сделала паузу, вспоминая, как внук ей рассказывал о кулоне, который Голд сделал для него, чтобы управлять огнем в мире снов, причем
бесплатно, а вот уж чего Темный никогда не делал, так это
бесплатных подарков.
— К тому же я думаю, что он сделает все, чтобы защитить Генри.
Грудь Эммы согревалась с каждым произнесенным матерью словом.
— Он пытался с ним подружиться, ты знаешь?
— Правда? — радостно спросила Мэри Маргарет. — Вот видишь. Не беспокойся, просто… просто верь, что все уладится, слышишь? И перестань столько нервничать — это плохо для ребенка. И поскорее возвращайся домой. Мне ненавистна сама мысль о том, что ты и Генри так далеко от меня, там, где я не могу до вас добраться.
Улыбка тронула уголки губ Эммы.
— Мне бы твой оптимизм… Но все равно спасибо. Пока, надеюсь, скоро увидимся.
— Пока, милая. И помни, что я тебе сказала, хорошо?
Эмма усмехнулась.
— Хорошо…
мама.
