***
С трудом распрощалась Эмма с Голдом, которого после пережитого ужаса не хотела отпускать, но выбора у нее не было. Ей, и вправду, нужно было увидеть мать, забрать Генри у Руби, да и придумать куда спрятать кинжал, который сейчас лежал у нее во внутреннем кармане пальто, давя непомерным грузом. От этой вещицы зависела жизнь ее любимого мужчины, и у нее не было права на ошибку, она просто не может его потерять. Опять. Как раз, когда она уходила из ломбарда, пришел Нил, которого Кора телепортировала в пару кварталов отсюда. Увидев, что с отцом теперь все нормально, он, немного помявшись, спросил, где ближайшая гостиница, в которой он мог переночевать. Ведь одно дело примириться с отцом в связи с его приближающейся гибелью, но совсем другое, когда он теперь вновь жив и здоров. Все прежние обиды вновь всплыли на поверхность, и он просто не знал, как теперь себя вести с ним. Голд, с сожалением смотря на сына, не стал настаивать на том, чтобы Бей переночевал у него, или на чем-либо еще. Он знал, что теперь, когда опасность и угроза миновала, все их прежние разногласия, которые отнюдь никуда не делись, снова встали между ними, наверное, даже острее чем раньше, ведь теперь Бейлфаер знает о его отношениях с Эммой и о их будущем ребенке. Но, честно говоря, он был даже рад, что сын все знает. Голд не хотел прятать свою будущую дочь или любимую женщину, как какой-то грязный секрет. Он знал, что у них впереди тернистый путь с сыном, в конце которого, скорее всего, его не будет ждать прощение, но все же Румпельштильцхен по крайней мере его нашел и может попытаться хоть что-то исправить между ними. «Только не отбирай у меня их…» — тихо про себя молился он, смотря в спину уходящего сына, который вышел вслед за Эммой. Он не мог не заметить блеска в глазах сына, который появлялся, когда он смотрел на Эмму, явно свидетельствуя о том, что чувства Бея по отношению к ней еще не все иссякли. Румпельштильцхен не мог подавить вспышку страха в себе при мысли о том, что сын в качестве залога своего прощения попросит его бросить Эмму с малышкой и держаться подальше от Генри. Он этого не переживет. С тяжким вздохом он закрыл лавку и растворился в фиолетовом облаке, не имея ни сил, ни желания идти до дома пешком. Но, несмотря на дикую усталость, Голд так и не смог уснуть, как не старался. Он полночи промучившись, слушая, с каждой минутой становившуюся все более невыносимую тишину, что буквально давила на его плечи неподъемным грузом, он не выдержал и спустился в подвал, где до самого рассвета просидел за прялкой. Он понимал, что не только тишина дома не давала ему уснуть. Скорее это было потому, что он скучал. Казалось, с каждым прошедшим днем, он все меньше мог держатся подальше от Эммы, особенно сейчас, когда он, наконец, услышал из ее уст заветные слова, которые окончательно уверили его в том, что он все же не столь проклят, и судьба сочла его после стольких лет страданий и боли достойным истинной любви. Румпельштильцхен хотел, чтобы она жила с ним, он хотел засыпать рядом с ней… Но пока об этом можно было только мечтать. Эмма едва нашла своих родителей и вряд ли так скоро захочет с ними расстаться, да и юный Генри еще не столь тепло к нему относится, чтобы жить под одной крышей, но в отличии от Бея, его внук, во что он все еще с трудом верил, был мальчиком с большим сердцем, в которое он был готов впустить даже такого, как он. И первые шаги для этого были уже предприняты, и Румпельштильцхен искренне надеялся, что Генри однажды его примет и не пожалеет об этом. С первыми лучами солнца он, облачившись в черное, отправился на кладбище, чтобы лично засвидетельствовать, что Кора мертва, а заодно узнать, в каком настроение находится Реджина, чтобы знать, к чему стоит готовиться, когда она отойдет от своего траура. Он справедливо полагал, что Сторибрук ждет очередная эпичная истерика Злой Королевы, главными мишенями которой скорее всего станут уже по традиции чета Прекрасных, а вместе с ними и Эмма с малышкой, да несчастный Генри, которого, словно канат, никак не может перестать перетягивать на себя Реджина. В былые времена это было даже нормально и подчас его не тревожило, по крайней мере, до тех пор, пока это служило его цели — наложить проклятие. Но теперь все изменилось, клан Прекрасных вырос, и значительная часть его новых членов были связаны непосредственно с ним, так что отныне проблемы глобального масштаба, которые могут затронуть все семейство, касаются и его. Спустившись в склеп, где он был уверен чахла над материнским телом Реджина, Голд прошел по коридору и в одной из комнат этого мрачного лабиринта и нашел её, рыдающую над гробом, где было написано имя Коры. Остановившись в проходе ведущем в комнату, он остановился и, опираясь на трость, сказал: — Черный всегда был вашим цветом. Реджина резко подняла на него влажные от слез глаза и рыкнула: — Я здесь, чтобы похоронить свою мать, так что, если вы пришли позлорадствовать… — Я пришел… Чтобы засвидетельствовать свое почтение, — оборвал ее он и поднял розу, которую держал в руке так, чтобы она могла ее видеть. Реджина смотрела, как он подошел ближе и осторожно положил цветок на каменную поверхность гроба. — Хотя меня не могут не удивить ваши слезы. Она вас никогда не жалела. И это было правдой, сколько бы Реджина не пыталась это отрицать. В тот миг, когда Кора вырвала сердце, все окружающие для нее стали лишь марионетками для достижения единственной важно для нее цели — стать королевой. И Реджина с самого начала была лишь одним из инструментов для достижения этой цели, не более. — Это неправда, — попыталась отрицать очевидное Реджина, но было видно, что даже она сама в это слабо верила. — Нет, это так. И вы это знаете, — безжалостно сказал Голд, смотря на поникшую Злую Королеву. Та вскинула голову и с текущими по щекам слезами, со злостью в голосе сказала: — А вы только рады… Пришли понаблюдать за моими страданиями? Втереть мне в лицо тот факт, что меня даже собственная мать была не способна любить? Голд на миг ощутил прилив жалости к этой женщине, но лишь на миг. Общество Прекрасных плохо на меня влияет… — Не только вас. Кора вообще никого не способна была любить… — … потому что вырвала свое сердце, — перебила его Реджина и с ненавистью добавила: — Которая эта… Белоснежка, воплощение якобы добра, не задумываясь, раздавила… Значит все-таки заметила… — Даже вы понимаете, что она сделала это неспециально. Кора хотела убить ее дочь, и… — Ах да, как я могла забыть, вы же теперь на их стороне, а точнее… Их дочурки, — сказала и, полностью развернувшись к нему, ехидно добавила: — Интересно, как отреагируют горожане, когда узнают, что их бесценный спаситель не только спит с Темным, — тут она наклонилась к его лицу и довольно угрожающе закончила: — Но и носит его ребенка. Ярость Голда росла с каждым сказанным королевой словом и достигла своего пика, а едва последняя фраза сорвалась с ее уст, его глаза заволокло красной пеленой, и, схватив ее за шею, он прижал Реджину к каменному саркофагу, после чего прошипел ей в лицо: — Если ты хоть слово кому-то скажешь… — Так это правда?.. — шокировано просипела Реджина, вцепившись в его руку. Когда один из ее бессердечных шпионов сообщил, что Эмма Свон беременна, она не очень-то поверила, как и в то что Голд из всех людей является будущим папочкой, но теперь, видя его реакцию, она уверилась в правдивости информации одного из своих шпионов. Голд понял, что тем, как он отреагировал, только подтвердил ее, судя по всему, лишь догадку, но ему было плевать. Все и так уже скоро узнают. Но угрожающий тон, которым эта дамочка говорила об Эмме и их ребенке, вывел его из себя, он, сильнее сдавив ее шею, прорычал: — О, да. Но если по вине твоего длинного языка кто-либо еще узнает об этом… Или ты додумаешься угрожать Эмме. Я тебя убью. И стукнув ее спиной о саркофаг, Голд отпустил ее шею. Реджина, упав на колени, закашлялась и, обхватив шею, прохрипела: — Пока ваша драгоценная спасительница меня и не волнует, а вот ее мамочка… Она сполна заплатит за то, что натворила. Голд засмеялся. — Ох, мы оба знаем, что ее убийство будет стоить вам того, чего вы хотите больше всего… Генри. К тому же, неужели вы еще не научились на собственных ошибках? Вы уж наложили целое проклятие, и что? Много оно вам счастья принесло? Реджина обвинительно ткнула в него пальцем и сипло сказала: — Это было ваше проклятие. — Но наложили-то его вы. Однако, судя по всему, вы так и не выучили урок, который когда-то пришлось выучить Коре. Реджина с трудом встала и, прислонившись к гробу матери, спросила: — Какой еще урок? Оперевшись на трость, Голд угрожающе навис над отшатнувшейся от него Реджиной и прошипел: — Нельзя иметь все и сразу. И развернувшись, пошел на выход из склепа. Но тут Реджина, не желавшая оставлять за ним последнее слово, крикнула ему вслед: — Я найду способ вернуть своего сына и получить все, что я захочу. Голд затормозил и, обернувшись, пристально посмотрел в ее блестящие сумасшедшим блеском глаза, зная, что она говорит правду. Она совсем с ума сошла. А безумцы в своем бреду могут быть опасны… — Это мы еще посмотрим… После чего он ушел, наконец, из склепа и направился прямиком в квартиру Прекрасных…***
После того раза в ломбарде малышка больше ее не тревожила своими пока еще едва ощутимыми движениями, но Эмма подозревала, что все дело в том, что поблизости не было некоего колдуна, чей неповторимый акцент побуждал в ее дочуре жажду движения. И почему я не удивлена?.. Вернувшись вчера домой, Эмма было попыталась поговорить с матерью, но ни ей, ни отцу та ничего не говорила, лишь лежала на кровати, вперив взгляд в стену, и молчала. С Генри оказалось все проще. Едва она забрала его от Руби, он тут же завалил ее вопросами, главным из которых был: все ли в порядке с Румпельштильцхеном? Она уверила с беспокойством смотрящего на нее Генри, что с Голдом все в порядке, и он определенно будет жить. Тот с таким облегчением вздохнул, что даже забыл спросить, как именно он исцелился, чему Эмма, если честно, была даже рада. Ведь одно читать и слышать про истинную любовь, а совсем другое осознавать, что всю жизнь лишенная даже малейшей привязанности женщина вдруг смогла обрести подобное чудо. Всю ночь Эмма не могла уснуть, ведь едва она закрывала глаза, ей начинал сниться один и тот же кошмар: бездыханный Голд. Вот только, сколько она его не целовала, сколько не шептала ему о своей любви, в этом сне он все так же оставался бледным и… мертвым. С первыми лучами солнца она сдалась и просто лежала, рассеяно гладя живот, дожидаясь звонка будильника. И вот теперь она сидела за стойкой рядом с хрумкающим своими хлопьями Генри, который все еще не знал, почему его бабушка прибывала в подобном состояние, и смотрела, как Дэвид безуспешно пытался заставить свою супругу поесть. — А что случилось с бабушкой? — проследив за ее взглядом, с любопытством спросил Генри. Эмма открыла было рот, чтобы сказать что-нибудь успокаивающее, но в последний момент остановилась, не желая больше лгать ребенку, и, наклонившись к нему, тихо сказала: — Кое-что произошло, Генри. Смерть Коры… Мэри-Маргарет была отчасти ответственна за это… вот поэтому она так расстроена. — Нет, — неверующе сказал Генри. — Она не могла… Она же… Она же Белоснежка… Тут к ним подошел хмурый Дэвид. — Ничего не съела, да? — спросила Эмма. Ее отец только покачал головой. Эмма снова повернулась к Генри, который качал головой, уже без аппетита возюкал ложкой по тарелке. — Генри, она не специально это сделала… Но для нее это все равно тяжкий удар. И сейчас мы должны ее поддержать и помочь смириться с этим, хорошо малыш? Генри хмуро посмотрел на свернувшуюся в калачик бабушку и, решительно кивнув матери, сказал: — Хорошо. Тут в дверь постучали, и Дэвид пошел открывать. — Что вы здесь делаете? — воскликнул он. — Я тоже рад тебя видеть, принц, — с сарказмом ответил Голд, стоящий по ту сторону двери. — Я могу войти? И не дожидаясь разрешения, вошел. Эмма тем временем, едва услышав голос Голда, тут же почувствовала уже знакомый трепет в животе. Она встала со стула и, легонько похлопав себя по животу, мысленно обращаясь к ребенку, сказала: «Да, да, я уже поняла, что папочка твой пришел, можешь не брыкаться…» Неожиданно Генри подскочил с места и, подбежав к Голду, запальчиво обхватил его поперек талии. Дэвид, как и Эмма, удивленно замерли. Голд тоже замер, после чего неуверенно погладил мальчика по макушке. — И тебе доброе утро, Генри, — с едва заметной улыбкой сказал Голд, пораженный таким проявлением чувств по отношению к себе, но на сердце у него потеплело. Генри отстранился и, закусив губу, при этом потирая заалевшие щеки, пробормотал: — Извините, я просто очень рад, что с вами все в порядке… — Иди доедай свой завтрак, — сказала Эмма, развернув смущенного своей выходкой Генри в сторону стойки, где его все еще дожидались недоеденные хлопья. — Дэвид? — вдруг тихо позвала мужа Мэри Маргарет, и тот сразу пошел к ней, перестав сверлить взглядом Голда. Как только ее отец отошел, Голд, подняв бровь, тихо спросил: — А от тебя я сегодня объятия получу? Эмма даже не стала спорить или ругать его, слишком уж еще было свежи воспоминания о вчерашнем дне, и с готовностью бросилась в объятия. Его руки легли ей на поясницу, и он запечатлел теплый поцелуй у нее на виске. — Здравствуй, душа моя. Надеюсь, ты спала лучше, чем я, — поприветствовал он ее. Именно тогда Эмма отстранилась и посмотрела на его изможденное лицо. В его голосе явно слышалась усталость, казалось, он с трудом держал глаза открытыми, а его лицо все еще сохраняло следы вчерашней бледности. Когда она положила руки ему на плечи, то почувствовала, как они окаменели от напряжения под его костюмом. Эмме не нравилось, что он так страдает. С ее точки зрения, он уже достаточно настрадался за свою жизнь. — Ты вообще сегодня спал? — спросила его Эмма без надежды на положительный ответ, ласково погладив Голда по щеке. Молчаливый и несчастный взгляд его карих глаз был более чем красноречивым ответом. — Страдалец ты мой, — печально вздохнув, сказала Эмма. — Как твоя мать? — спросил Голд, кивнув в сторону кровати, на которой лежала Мэри Маргарет. — Плохо, — сказала Эмма, сложив руки на груди и положив голову ему на плечо. — Как бы жестоко это не звучало, но она должна как можно скорее понять и осознать, что это был несчастный случай и не более, — сказал Голд, рассеяно гладя ее по волосам. Подошедший Дэвид при виде Голда, столь близко стоящего к его дочери и касающегося ее волос, нахмурился и резко сказал: — Легко вам говорить. Голд прищурился и, покрепче приобняв Эмму, которая не желая разжечь между ними очередной конфликт хотела было от него отойти, сжав зубы, сказал: — Реджина окончательно разума лишилась и теперь желает две вещи, которые она хочет получить во что бы то не стало: Генри, который, как я спешу тебе напомнить, принц, так как ты вероятно забыл, такой же мой внук, как и твой, и… — при этом он выразительно махнул в сторону кровати, где лежала Мэри Маргарет. — …голову вашей бесценной супруги на золотом блюде, желательно с искаженным от страданий лицом. — Она, правда, хочет убить бабушку? — грустно спросил Генри, который незаметно подкрался к ним и слышал весь их разговор. — Генри… — тихо сказала Эмма, чье сердце разрывалось от вида грусти в глазах сына. В этот раз Голд не стал ее держать, когда она отошла от него, чтобы обнять Генри. — Боюсь, юный Генри, в этот раз твоя приемная мать ни перед чем не остановится, чтобы получить то, что она желает… — с сочувствием глядя на внука, сказал Голд. — … то есть меня? — сильнее прижавшись к Эмме, спросил мальчик. — Не беспокойся, она тебя не получит, — твердо сказал Голд, смотря в карие глаза внука, что были столь похожи на его собственные. Потом он перевел взгляд на Дэвида и добавил: — Я полагаю, нам лучше приступить к выяснению ее планов и как можно скорее. Дэвид еще больше нахмурился, но все же согласно кивнул, кинув мимолетный взгляд на Генри, который сильнее прижался к матери. — Хорошо, с чего начнем? — спросил Дэвид. — С ее зловещего подвала на кладбище, естественно, — с усмешкой ответил Голд.