Послесловие

      Дождь в последнее время был частым явлением и по многу часов непрекращающимся предзнаменованием осени. Люди не любили осень. Мало кто по-настоящему ей радовался, потому что природа плакала и некое время назад этот плач был страшнее самого ужасного взрыва, который мог бы прогреметь над землёй.       Холодный ветер, грозовые облака, вода, сбивающая спесь с земли и человеческих лиц, обнажающая большее, чем видимость. Размазанный по лицу карандаш, капли, размывающие прошлое, превращающие её в расплывчатое пятно.       Хиггс пытается стереть с лица разводы, но кажется, лишь больше уничтожает иллюзию нормальности, которая должна была застыть на лице привычной маской, высеченной на бледной коже. Ладони скользят и соскальзывают, пальцы давят на веки, глаза пытаются через них увидеть что-то более важное, чем сейчас и теперь. Шаги тяжёлой поступью по сырой земле, наматывание кругов вокруг бункера, отсчитывание капель, падающих за шиворот и скользящих ниже, между лопаток, между рёбер, касающихся сердца, оглаживающих его изнутри.       Дождь становится сильнее, разводы становясь чернее, что-то перед глазами вспыхивает алыми кругами.       Он устал.       Наверное, звучит слишком трагично? Даже слишком жалко, уж для самого Монагана точно.       Он ничего не делает чтобы по-настоящему устать. Сидит с Лу — в этом и вся его работа — может быть, еда, уборка, пока Сэм пытается незаметно достать самое необходимое у выживальщиков, которые всё ещё не слишком-то любят связывать себя с UCA. Ему же дорога закрыта, слишком уж явные опознавательные знаки да и риск не оправдывает ожидания.       Но Хиггс устал. Эта та самая усталость, у которой нет объективной причины и она похожа на оползень, придавивший в переправе без шанса на спасение. Сдавливающие лёгкие камни и страх, лишь искрами разносящийся по телу, хотя скорее, тут уже отчаяние, потому что, как говорилось, выхода-то нет.       Пальцы скользят по коже выше, сжимая в руках мокрые волосы, пропуская их между, пытаясь распутать запутанное, и дело тут не только в прядях на голове.       Усталость — она липкая, похожа на хиралий и кровь и если закрыть глаза, то может показаться, что именно это и течёт по векам, по коже, проваливается в выемки татуировок, проникает внутрь, травит, уничтожает, заменяет обычную кровь.       Именно она, а не дождь, касается сердца и сердце гниёт, ударяясь по рёбрам с замедленной скоростью, с дикой неохотой, со скрипом неисправных механизмов, покрытых ржавчиной.       Усталость.       Хиггс ощущает себя беспомощно и это раздражает его с особенной силой. Пережёвывает по кусочкам с хрустом костей и выплёвывает с отвращением, оставляя одного под грудой камней и ощущений. Которым раньше просто не было места в голове.       Одиночество.       Когда остаёшься один — это всегда игра, в которой нет положительного финала, ты всё равно споткнёшься в чан собственной головы и увязнешь по горло, а после и целиком.       И в уши, нос, глаза потечёт яд вызывающий паралич и непонимание такое банальное.       Хиггс ненавидел себя.       Ненавидел собственное отражение до скрипа зубов и ощущал отчаяние от желания уничтожить его. Эта необоснованная ненависть, вот бы врезать себе по лицу или лучше врезаться в зеркало с размаху и чтобы осколки в стороны, в кожу впиваясь, рассекая видимое, лучше уж полностью урод, чем частично.       Он видит в зеркале перекошенное лицо ярости, слишком вытянутую форму, небольшие глаза, большой лоб, исчерченный надписями, он ненавидит всё это, он хочет уничтожить или закрыть каждый чёртов сантиметр.       Он видит в отражении отпечаток тяжести, будто бы груз камней из оползня переместился под кожу и она вот-вот лопнет. Он видит под ней рваные раны внутреннего и хочет впиться ногтями в веки, пытаясь разорвать себя самого в клочья.       Он каждый день рисует карандашом стрелки, чтобы самому себе доказать, что он может быть красивым и полноценным. Он смотрит на свое отражение уже более спокойно, когда половина его лица, кажется, покрывается чернотой. Ему так просто легче жить.       Маска, отливающая золотом, исчезнувшая в пучину небытия, не исчезла вовсе. Ведь ее просто нельзя снять и выбросить. Нельзя просто вот так с ней распрощаться, в каком мире вы живёте? Открытость и честность — Хиггс в это просто не верил. Даже если по сути быть честным нужно, скорее, перед самим собой.       Он растирает чёрный карандаш по лицу, стоя под уже никого не убивающим дождём, и ощущает каждую каплю, что ударяется по его голове и скатывается вниз, потому что каждая капля разрушает его изнутри.       Сэм замечает его исчезновение не сразу, слишком занят укачиванием Лу, а когда замечает, ощущает укол мимолётного страха, потому что с Хиггсом могло произойти всё, что угодно, стоило лишь на секунду отвести взгляд. Это же Хиггс.       Но всё оказывается, наверное, не так страшно, как должно было быть, и он смотрит на мужчину, стоя в проходе на улицу, оглядывая с ног до головы, хмурясь тому, что кажется, понимает в чём причина и что вряд ли сможет помочь. Уж точно не словами «все будет хорошо». Кому-то, когда-то помогали эти слова?       Сэм был человеком, который застал немного больше, чем этот мальчишка, выращенный в клетке и изоляции и в этом и была причина.       У Хиггса были проблемы.       Много проблем с рождения, поданных, как нормальная реальность, а не нечто искажённое и неправильное и кто бы мог его научить обратному?       Сэм смотрит на него, стоящего под дождём, со сложенными руками на груди и думает о том, что человека перед ним теперь никогда не сможет представить как врага, потому что узнал лучше, чем хотел бы, и видит в нём столько сломанного, что наверное и сам бы попытался уничтожить мир, не зная, как в этом мире жить. Выбросите котёнка, всегда жившего в доме, на улицу, выживет ли он? Может инстинкты и помогут, так же, как они и помогли Хиггсу, только вот он не котёнок и проблемы у него были серьёзнее, чем найти еду, и жил он, конечно, не в комнате, а скорее, в клетке.       Портер это понимал неожиданно четко и психологом, оказывается, быть не надо, только как ты тут поможешь, когда даже не знаешь, что именно нужно сказать.       Но для начала Монагана надо было затащить в дом. Достать лекарства будет тяжело, если тот заболеет.       Портер выходит под дождь быстро, но всё равно ощущая дикий холод, скользящий по обнажённой коже цепкими пальцами, хватает за плечи не сопротивляющегося мужчину и утягивает его без малейшего возмущения.       Хиггса буквально толкают на диван, заставляя приземлиться на него, всё так же игнорируя поднимающееся постепенное возражение. Мокрый Монаган на теперь тоже мокром диване, смотрящий глазами, которых почти не видно из-за черноты и нежелания показывать больше. Бриджес подходит к нему с полотенцем и набрасывает на голову, просушивая волосы несколькими резкими движениями и приводя прическу в жуткий бардак. Не отпуская его, скользит ниже и стирает чёрные полосы на щеках, плавно, но четко, без слов и вопросов. Он стирает черные подтеки, убирает скопление в уголках глаз, крепко удерживая за плечо, не давая двинуться, шевельнуться, кажется, даже думать.       Он стирает с него не просто чёрные разводы — что-то более важное, сдирая с кожи, пытаясь избавить человека перед собой от чего-то въевшегося под неё, похожего на скопление червей мыслей.       Свет мигает пару раз, кажется, снаружи началась гроза.       Сэм покачивает головой и его слова не звучат как нечто чужеродное. Они скорее гром после молнии, а не среди ясного неба.       — Ты разбил свою маску, но так ее и не снял — бормочет Портер, оттирая особенно въедчивый цвет прямо под глазами. — И вместо того, чтобы избавиться, пытаешься замаскировать сколы. Пачкаешь их, давишь на них, царапаешь кожу до крови, а лучше не становится. — Он переворачивает полотенце на чистую сторону и наклоняется ближе, смотря в глаза цвета пасмурного неба. Этот цвет Хиггсу подходит. Органично вписывается во внутреннее состояние. Ему и чёрный подходит, только вот использует мужчина его не так. Не как дополнение, а как полную замену.       Хиггс ощущает себя раздавленным. Он ощущает себя распятым, раскрытым, раздробленным. Голова почти не держится прямо, желание упасть и закрыть глаза превалирует, только бы не видеть перед собой чужое лицо, не слышать слова, которые что-то значат, не видеть, не чувствовать, оттолкнуть и выбежать вновь под дождь, в желании чтобы тот вновь стал темпоральным и уничтожил его. Потому что так сильно устал.       Сэм касается его щеки, Сэм касается его души, Сэм, сам не замечая, запускает в неё руки, сжимая, скручивая, выжимая хиралий, забившийся в углы, который разрушает и жжёт.       Сэм заставляет его смотреть на себя, приподнимая за подбородок, вызывая у Хиггса желание зажмуриться. Но он этого не делает. Смотрит, лицо подрагивает от напряжения, дёргается уголок рта.       — Я ненавижу себя, Сэм. И ты меня ненавидеть должен. — выдыхает будто бы отрывает, с хрипом и треском, что-то ломается.       — Я почему-то всем что-то должен. Сам решу, кого ненавидеть. — Раздражение скользит в тихом голосе. Он смотрит на него внимательно, касаясь щеки уже пальцами, а не полотенцем и смотрит так пристально в душу. А после вздыхает и касается губами лба, чуть выше татуировок.       — Я не смогу заставить тебя полюбить себя, Хиггс. Никто тебя заставить не сможет. Надеюсь, ты это понимаешь, хотя не думаю, что кто-то тебе когда-то это говорил. — Бриджес садится рядом, он смотрит теперь со стороны и на самом деле вид не меняется. Он всё ещё видит Хиггса, человека, которому просто не объяснили, как жить.       Монаган смотрит на него глазами цвета алого моря, белок покраснел от попавших в глаз капель дождя, у самых глаз всё ещё виднеются чёрные полосы, и ничего не говорит, просто хмурится так непонятливо и, кажется, потерянно, утыкаясь в грудь Сэма отчаянно, который обнимает его и не даёт вновь уйти далеко внутрь собственного саморазрушения.       Сэм обнимает его, как дикое животное, которое само не знает, как верить, знать, понимать элементарное собственное состояние. Животное, которое боится, но понимает, что ему могут помочь.       Хиггс не говорит, сейчас все слова показались бы бессмыслицей, потому что и ответить ему нечего, всё слишком очевидно, поэтому он просто сползает вниз, укладывая всё ещё мокрую голову на чужие колени и закрывая глаза.       Сэм не может обещать ему понять себя, Сэм не обещает ему научить того любить самого себя, Сэм ему ничего не обещает. Он просто перебирает пряди мокрых волос, замечая, как по щеке Хиггса течет чёрная капля, и думая, что он не обещает, но, наверное, попытается.       Потому что ради чего-то и ему стоит бороться и жить. Не обязательно ради тепла и уюта, он уже не раз жил ради борьбы за чужую жизнь, чем это хуже?       Хиггс не умеет жить, потому что никто его этому не научил. Потому что на самом деле зверь дикий, что постоянно был в состоянии погони и наконец остановившись, понял, насколько же сильно устал.       Сэм ему ничего не обещает.       Но обязательно попытается.