Послесловие

      Темно и что-то давит на плечи. Горячая хватка, тяжёлая опора, как-то дышать тяжело и всё внутри пульсирует разрастающейся дрожью, похожей на дрожь лихорадки, идущей изнутри, сжирающей по кусочкам, отдающей металлом на кончике языка.       Что снится Хиггсу?       Выстеленная дорогая из тел, расползающихся под его ногами, превращающихся в чёрную массу, в горы неподвижного мяса, по которому он идёт и не может до конца дойти, не может разобрать дороги, спотыкается, падает, вязнет между распятых рук и переломанных ног. Он на самом деле и не знает своей конечной цели и все эти тела, все эти люди — они все мертвы, все бездыханные. Они даже не кричат, не стонут, не молятся о пощаде или о помощи. Они молчат, их глаза вылиты из стекла, их языки отрезаны, их разумы далеко и даже не обратились в тварей. Монаган бредёт по трупам, пытаясь что-то найти, в окружении людей, которые никогда не смогут ему помочь.       Хиггсу снится он сам, сидящий в углу небольшой комнаты, в самом тёмном и закрытом от посторонних глаз, которых не существует. Запах, ещё не сильный, но уже ползущий щупальцами-присосками по стенам, отравляющий воздух, наполняющий горьким напоминанием содеянного совсем недавно, совсем близко, на руках кожа стянута и так противно зудит, зудит, чешется, что-то под черепом чешется тоже, наружу лезет, через кожу просачивается.       Страшно. Вот что зудит. Страх чисто человеческий, ужас, желание найти хоть кого-то, кто смог бы защитить и помочь, объяснить и сказать: ты сделал все правильно, ты не виноват, ты совершенно не виноват.       Но никто не придёт, потому что никого у него больше нет, единственного, кто был, он зарезал собственными руками и на коже кровь стянулась в красные перчатки, навсегда въедающиеся в его кожу, кровь на полу и давно уже должна была высохнуть, но Монаган может поклясться — она бурлит, кипит, разливается и затапливает, поднимается всё выше, окрашивая стены в алое, алое, алое, заставляя хлебнуть сполна.       В уголках губ и правда застыли кровавые сгустки.       На чужом теле, на чужой одежде, на мёртвом теле. Мёртвом.       Хиггсу снится страх и попытка сбежать, пальцы, цепляющиеся за закрытую дверь и пальцы, цепляющиеся за его горло, сдавливающие до слёз, и он зовёт маму, хотя даже не помнит, как она выглядит, просто знает, что всегда нужно звать маму, когда тебе страшно.       Хиггсу страшно было часто и часто хотелось к кому-либо обратиться, чтобы этот страх убрать, но он был один. Совершенно один. Это тотальное одиночество, когда нет даже намёка на кого-то, понимаете? Никого.       И если кто-то мелькал, то слишком быстро уходил.       Умирал или же просто отворачивался.       Хиггсу снится дождь, захлестывающий и болезненно бьющий даже через ткань одежды, лицо, закрытое в несколько слоёв какой-то ткани чтобы ни капли не попало, очки, через которые уже ничего не видно и что-то большое на спине, тяжёлое, кажется, будто дышащее и тихо шепчущее проклятья и то, что Хиггс навсегда останется один. Пытающееся вырваться и опрокидывающее его на землю, мокрую, вязкую, как горы трупов, как неровный грунт.       Но всё это не правда. Всего лишь сон. Как и руки, утаскивающие его во всё ту же комнату, запертую на замки и давящую на каждую нервную клетку, вывернутую наружу, растянутую от стены до стены, как ниточки, прикреплённые к фотографии.       И так по кругу.       Комната, путь под дождём и путь по трупам, которые не зовут по имени.       Хиггсу снятся кошмары.       Сэму снится ничего.       Не в плане чёрного экрана, а скорее чёрной комнаты, в которой и правда ничего нет. Только голоса.       Голоса бывают объёмнее картины перед глазами, которые давно уже перестали верить в происходящие. И их можно закрыть. Закрыть глаза намного легче, чем полностью уничтожить звук, ведь даже если ты закроешь уши, то отрывки всё равно просочатся сквозь пальцы, зальются в раковины, проникнут в мозг, совьют там сети из образов, всплывут на веках, ослепят своим существованием.       Сэму снится голос Люси, голос Амелии, Сэму снится звук, гул, нарастающий с каждым ударом сердца, громче и громче, переходящий в оглушительный и знакомый до боли звук взрыва, звук выплеска, звук уничтожения и чего-то рвущегося, как натянутая до края нить, хотя скорее, натянутая жила, вена, лопающаяся и разливающаяся жидкостью почти чёрной, попадающей в глаза, в уши, в нос, в горло.       Сэму снится кратер, на его дне лежит тело и сколько бы он не пытался спуститься вниз, он никогда до дна не добирался, видя его так же далеко, как и раньше, а после замечая то, что тело прижимает ещё одно, маленькое тельце.       Тело вибрирует, оно и женское, и мужское, оно двоичное, неоднородное, соединяющее два обрыва прошлого.       Сэму снится звук и кратер, разбитый и разломленный, блеск ножа и кровавые воды, выстрел и бульканье лёгких, Сэму снится крик, оглушающий существование, превращающийся в звук взрывающейся бомбы и треснутых надежд.       Сэму снятся собственные шаги в оглушающей тишине, в очертаниях разрушенного города, в очертаниях тысячи человек, погибших из-за него и по его вине.       И двух, которых он мог спасти и спасти всех остальных по инерции.       Сэму снится чёрная комната, у которой нет двери и даже нет пути, тупик и крики, тупик и смерти, тупик и что-то мелькающее на периферии.       Только лишь мерещащееся присутствие чего-то за спиной, но темнота не позволит увидеть кто это.       Кто-то зовёт его по имени.       Сэму не снятся кошмары, потому что он их не боится. Сэму снится прошлое.       Поэтому он всегда просыпается первым.       Так и сейчас, открыв глаза он осматривается по сторонам, медленно, щурясь от приглушённого света — тот всегда остаётся включённым и видит, что Хиггс спит у него на плече, на разворошенной постели и дыхание у него не совсем спокойное, руки холодные, мысли видимо далеко, слишком глубоко, чтобы пытаться разбудить, а попытка убрать пряди, свалившиеся на чужое лицо приводят к мысли, что лоб горячий и Сэм вздыхает, понимая, что тот всё же заболел.       Что снится Хиггсу?       Одиночество.       Липкое и многогранное, как множество рук, хватающих за оголённую кожу, и вроде бы прошлое, но на самом деле — страх за будущее, почти что детский, почти что нечеловеческий.       Что снится Сэму?       Потеря. И пустота, оставшаяся после этой потери. Ров глубиной в собственное сердце.       Хиггс разлепляет глаза в тот момент, когда Сэм находит таблетки и пьёт их без вопросов, потому что в мыслях всё ещё в той самой комнате, а на кончике языка и правда кровь, потому что зубы сжал слишком неудачно.       В его взгляде тоже кровь, но застывшая, и они не говорят ни слова, потому что в глазах Сэма пустота.       Они ложатся спать, Монаган вновь жмётся к Портеру и кровь затапливает чёрную комнату.       Сэму не снятся кошмары.       Поэтому он вполне готов принять чужие.       Хиггс же боится ими делиться.       Потому что боится, что Сэм оставит его одного.