Радость

Холодный осенний ветер трепал тонкую не по погоде одежду, ерошил короткие тёмные волосы и обдавал леденящим дыханием блёкло-зелёные и каштановые пряди более длинных. Это был один из немногих дней, когда солнце всходило над мрачным городом. — Почему ты не позвал сюда Софи? Ей бы точно понравилось, и вы бы наконец помирились, — сквозь полудрёму предложил Брюс. Свет мягко ложился на его лицо, скрывая не так давно появившиеся тёмные круги под глазами. Новая ночь обернулась для него такой же кошмарной, как и предыдущая. Вместо того, чтобы последовать примеру оставшейся на вторую ночевку Селины и немного поспать, он выполнял школьные задания при свете настольной лампы, стараясь хоть чем-то занять себя до утра. Но, в отличие от полусна на диване прошлой ночью, эту он закончил на крыше. Джокеру понадобилось лишь взять его за руку и повести за собой, ничего не говоря и не обещая, как Брюс без раздумий отправился за ним. И всё же не зря, вид с крыши действительно будоражил тело и мысли. Первые лучи игрались в догонялки на окнах, озорливо стучались к спящим горожанам, энергично перепрыгивали по стенам домов в причудливом танце. Обычно серый и невзрачный Готэм приобретал яркие цвета рассвета. Город понемногу просыпался после очередной долгой ночи. Машины внизу, точно игрушечные, гоняли по ещё пустым дорогам, изредка на улице появлялись люди. Не так много, ведь наступили выходные дни. Джокеру стоило бы почаще использовать заветный ключ от всех дверей, скрытый под видом обычной скрепки, ради таких пейзажей. — Только этой стервы здесь не хватало…хотя… Такую голосистую ведьму и не грех поджарить пусть и не на костре, так на свету, — Джокер брезгливо фыркнул, поправив на себе плед, а затем как бы невзначай провёл рукой по тёмным волосам, играясь с ними, как ветерок. Брюс вряд ли чувствовал разницу между его касаниями и тем, что делал ветер, просто лежал на выступе на самом краю крыши, склонив голову на колени шутника, и наблюдал за восхождением дневного светила, щурясь от обилия света. — Она пыталась поблагодарить тебя за помощь, а ты назвал её ужасной матерью и истеричкой. Конечно же после такого она расстроилась и накричала на тебя, — мельком напомнил о произошедшем Брюс. — Она к тебе с добрыми намерениями, а ты вот так… — Хорошие родители исчезают без ведома и приходят, как взбредёт в голову? Я присмотрел за её дочуркой, как никак приготовил завтрак, нашёл ей компанию по интересам, показал, что делать с горящим маслом на сковороде, — может в половине этого Джокер и не был прямым участником, любезно отдав заботу о девочке таким же детям, чтобы провести весь день с муками головной боли, но он чувствовал необходимым присвоить себе половину заслуг за то, что вообще благородно ввязался в это безобразие. То, что он просто пытался выспаться, а орущий в другой квартире ребёнок ему отчаянно мешал, как и двое других, надумавших искать голос в ночи, его не особо волновало. Здоровый эгоизм у него на языке приобретал значение бескорыстной помощи, за которую его обязаны были отблагодарить. — И после этого ко мне ещё есть претензии? Ты вообще видел её? И как ОНА так много о себе возомнила! — А Артуру она понравилась, — сонно прошептал Брюс куда-то в домашние штаны шутника. — Но он почему-то побоялся к ней подойти, и я изображал обморок, чтобы она сама подошла к нам. Только они не стали общаться. Софи хотела позвонить в больницу, а Артур просил у неё антисептик. Ну вот как с ними быть? Джокер цокнул языком, гортанно усмехнувшись. Его теория по поводу непроходимой тупости Флека всё больше находила своё подтверждение. Лажать даже в таких простых вещах — это нужен талант, талант быть полной бездарностью. Ничтожество. Это он должен был занять место тени неповторимого химика, чудо-воспитателя и неуловимого мстителя в гриме, разящего шестёрок обнаглевших мафий, а не наоборот. — Джей, — окликнул его Брюс, завозившись. Кроме них на крыше не было никого, но ему слишком приелось это сокращение имени. Он приподнялся, устроившись рядом с Джокером под пледом, — я нашёл в спальне одну вещь. Шутник свесил голову набок, опустив взгляд. Уэйн достал из кармана порванных джинсов смятую фотографию и протянул её Джокеру. Взгляд зелёных глаз немного потупился. — Это ведь она здесь жила, да? Что с ней стало? Яркий свет режет глаза, когда он понимает, что держит в руках подушку. В серой палате пахнет медикаментами и приторно сладкими духами, а ещё смертью. «Что ты наделал?! ЧТО.ТЫ.НАДЕЛАЛ?!» — бьётся в голове шутника, когда он быстро стягивает наволочку с подушки и прячет под одежду, затем в спешке хватает пачку влажных салфеток и тщательно протирает пластиковые трубки и проводки, потом и саму пачку, запихивая использованные салфетки по карманам. Он мечется между мыслями, будет ли это подозрительно или нет. «В больнице! В больнице, дурья ты голова! ТЫ ЧЕМ ДУМАЕШЬ?! ЗДЕСЬ ПОВСЮДУ ЛЮДИ!» — но ответа привычно не следует. И после смерти эта женщина смеет портить ему жизнь. Ну нет, сейчас он сообразит, как в такой ситуации принято поступать. Закричит на помощь, упадёт на колени и разрыдается якобы от боли утраты. Да, так он и поступит, отведёт подозрения к своей причастности. Она всё равно утыкана проводами, может сердце подвело, приступ там во сне, да хоть что, но ОН не причастен. Она мертва из-за чего угодно, но не из-за него. И теперь в этом нужно убедить врачей, надавить на их сочувствие и сострадание, позаботиться о том, чтобы не оказаться взаперти по минутной прихоти одного кретина, подставившего их обоих. — Тяжело заболела и умерла. Поверь, это не стоит внимания, — как не стоит внимания разглашать подробности смерти, но запомнить их можно и всякий раз теперь напоминать о них Флеку, если он только попытается стать третьим в их славном дуэте. Чужая ладонь взяла его собственную в свою, слегка сжав в знак поддержки. — После истории о Снежке мне особенно грустно, что она ушла, так и не ответив за то, что с вами происходило в этой квартире. С тобой, Артуром и бедной мышкой. Вы заслуживаете большего. — Что я могу сказать, в жизни всякое бывает, хотим мы этого или нет. Иногда подобной херни просто не избежать. — Не согласен. Переверни фотографию. Там сзади инициалы. Я прежде видел такие на письмах. Мы с Альфредом нашли целую шкатулку и… эти же инициалы. Абб… аббр… аббревиатура. Джокер немного напрягся, но сделал, как его попросили. Всё же пока его начинало немного потряхивать от резкой смены сочувствия к чему-то, что было свойственно женщине в белом. Твёрдости в голосе и скрытому посылу — «либо по-моему, либо никак». T.W. Глядя на них, приписанных на обороте фотокарточки с блондинистой мерзавкой, Джокер не мог понять одного — ему, Брюсу, до сих пор не рассказали об их родстве? То есть, его или их, впрочем неважно, отец отдал его на временный присмотр почти что человеку с улицы, а тот оказался и не против? Да ребёнку 10 лет, а его уже передают из рук в руки. Но по явному недоумению, читаемому во взгляде напротив, и тому, как мальчик стал беспокойно гладить плед, выдавая лёгкое волнение, шутник понял — правда не рассказали. — Ты говорил обо всех тех страшных вещах, а потом письма и фото, этот человек мог знать, что происходит, но не вмешался, — заговорил младший Уэйн более решительно. — Ведь, вмешайся он, и с тобой, и с Артуром всё было бы нормально. Без ободранного пола, без кошмаров, мелков. Вот Артуру 25 лет, да? И это, — указательный палец взметнулся в воздух. 25 лет, в году 365 дней, значит, — 9125 дней ужасов здесь и на улице. В лучшем случае 4562. Я прожил с тобой меньше недели, и уже весь в бинтах! 7 дней против почти девяти-пяти тысяч! — Лучше бы тебя так научили элементарной химии. Знал бы, что вода тяжелее горящего масла. Опускается вниз, мгновенно нагревается и бабах в виде пара устраивает огненное шоу, — цыкнул Джокер. Сначала происшествия на улице, потом подворотня. Цепочка продолжала выстраиваться. Вместо вопроса «Ну и зачем тебе этот человек?» шутник сразу спросил: — Допустим, найдёшь ты его, ну и что ты сделаешь? Это покоробило прежнюю уверенность Уэйна, но он не думал быстро сдавать позиции. Он выдернул фотографию из тонких пальцев Джокера и бодро вскочил на ноги, встав в боевую стойку. — В законе должно быть что-то! — заявил он на повышении голоса. — Он должен ответить по закону! Вы были в огромной опасности из-за него, а он ни разу не появился! Я не знаю кто это, но я уверен, что кем бы он ни был, в городе нет человека хуже, чем он! Он настоящее гнусное и бессердечное чудовище, которое должно быть наказано! — на последних словах Брюс уже не выдержал и закричал, спрыгнул с возвышения на площадку крышу, шумно топнув по ней. Его лицо горело от переполняющей всё тело злости. Хотелось ударить что-нибудь или подобрать камешек и швырнуть в окно соседнего здания. Ему бы только дорваться до T.W., а дальше ух, даст жару посильнее, чем полицейскому. И всё-таки эта природная глупость в упор не видеть очевидного, как определил Джокер, шла тонкой нитью через всех Уэйнов. Просчёт одного мог определить следующее отношения к нему. Будет ли это ненависть на десяток другой лет или же все будут сосуществовать мирно. Нет, Томас Уэйн взял его, Джокера, и без его согласия устроил на неделю в своём особняке. Выкрутился ли он после этого? Быть может, каплю. Так пусть выкручивается снова. А Джокер посмотрит, хватит ему смелости во всём сознаться и стать гнусным и бессердечным чудовищем или он найдёт лазейку, чтобы избежать разоблачения. Это уже не заморочки для шутника. — В общем-то, — громче обычного позвал Джокер намеревающегося спуститься обратно в квартиру мальчика, — мне побоку кто это и где обитает. Я без понятия, что это за человек, и знать не хочу, не интересно, но одно скажу — вся информация на меня перекочевала от лакея к твоему папаше. Вот у него и спрашивай. Не после их миленькой беседы по телефону. — А я спрошу! — вопреки ожиданиям бросить затею, заявил Брюс, обернувшись. — И найду владельца этой аббреви, — заплетающимся от сложного слова языком пытался досказать он, — инициалов! Как только вернёмся, спрошу! Шаги всё удалялись, как и жёсткая тень, пока не исчезли совсем. Между тем солнце поднялось уже достаточно высоко. Оно рассеяло пыльную дымку и чётче выделило контуры многоэтажных зданий. Где-то вдали всё небо заволокли густые тучи плотного дыма. Что-то серое разносилось ветром. Как пыль оседало на фонарных столбах и пешеходных дорожках. Джокер вытянул руку, поймав одну такую пылинку. Пепел. Он навеял воспоминания об обгоревших до чёрной копоти и костей телах в морге больницы, о сделке с Уэйном по поводу их игры в счастливую семью ради любви и оваций прессы. Кстати о ней, Томас говорил что-то об официальном вечере или приёме по телефону. То ли они отправятся туда в день встречи в больнице, то ли на следующий для того, чтобы воплотить план в реальность. Только что потом станет с ним, Джокером, после исполнения своей части договора? Понятно дело, его ждёт щедрое вознаграждение за отведённую роль в спектакле, может, ему повезёт и перепадёт что-нибудь из элитной недвижимости, о которой зарекался Томас. Но...выходит, они просто разойдутся? Всё, его отправят обратно в город, заплатив? Больше не будет сотни идиотских вопросов про самочувствие, порывов заслонить его от особо опасных людей с оружием, раз он отыграет своё, и в вынужденной заботе больше не будет былой необходимости? А что если...что если он, Джокер, не захочет уходить? Как быть тогда? Странное у Готэма было представление о первых ноябрьских осадках.