Радость

«Он опоздал на день, он опоздал на день», — с завидным постоянством повторялась одна и та же мысль при неотрывном рассматривании фотографии в газете, крупного шрифта «Надежда ещё есть!» и даты, приписанной в самом низу обложки. Уэйн без конца перечитывал заголовок, глядя на снимок, точнее снимки. На обложке был удачно запечатлён момент, когда человек на крыше брал за руку кого-то намного ниже и младше себя, стягивая с опасного выступа, а уже на следующей за обложкой странице работник прессы сделал кадр, подойдя почти что вплотную к силуэтам тех двух. И если ребёнок в руках взрослого демонстративно отвернулся от камеры, почти не показав личика, уткнувшись куда-то в ворот водолазки своего спасителя, то лицо героя вышло более чем чётким. Этого человека Томас не спутал бы ни с кем. Его образ так и маячил перед глазами с того самого дня, как он разбил ему нос и пригрозил более серьёзной расправой, накануне наслушавшись от бывшего дворецкого Уолтера ужасов о незнакомце, что сначала чуть ли не с ножом накинулся на Брюса, угрожая ему через прутья ограды ворот, а после в том же припадке ярости начал душить и самого дворецкого, попытавшегося защитить ребёнка от злостного негодяя. Разве что финал той истории вышел весьма сомнительным. Правдивости рассказа о нападении неизвестного препятствовала широкая улыбка и искрившиеся от избытка эмоций глаза Брюса. Пребывая почти год в состоянии апатии, он с невероятной лёгкостью и интересом начал бегать вдоль ворот, стараясь высмотреть за ними того же незнакомца, и резво носиться по этажам, донимая нескончаемым потоком вопросов сначала Пенниуорта, в тот злополучный день сопровождавшего Уэйна в городе, следовательно, также пребывающего в неведении от произошедшего у ворот, а после и Томаса, к которому ворвался в кабинет посреди важного телефонного разговора и не намеревался никуда уходить после настоятельных просьб подождать. Ребёнок, которому бы действительно угрожали, уж точно не вёл бы себя подобным образом, не радовался и не скакал, точно резиновый мячик, отталкиваясь от всевозможных поверхностей, тем самым приводя себя в движение. Что-то в истории с незнакомцем шло не так. Чтобы понять тот случай и расставить всё по местам, Уэйну пришлось опросить обоих «пострадавших» для дальнейшего сопоставления версий произошедшего. Альфреду Томас велел попридержать пыл и побыть слушателем, не встревать в его независимое расследование. Версии и впрямь кардинально разнились и далеко не в пользу оставшегося от прошлого хозяина Уолтера. После подтвердившийся дезинформации слова про излишнюю строгость, придирки по пустякам, о которых с завидным постоянством твердил ему Брюс, умоляя вмешаться, затравленно смотря каждый раз, когда отец не придавал его историям должного значения, заиграли новыми красками. «Вы правда рассчитывали, что этот садист, не давший ещё вам житья, перевоспитается и будет более сдержанным в отношении вашего ребёнка? Нет, вы серьёзно так полагали?» — уже после мрачной беседы с последующим увольнением вспылил Пенниуорт. И ведь Томас действительно верил в это, в изменения. Тешил себя мыслями, что в этом городе люди ещё не настолько погрязли в трясине безразличия и ненависти, что все способны меняться, быть лучше. Но при всём этом не ожидал, что человек с газетной обложки обойдёт в этом деле многих других. К тому времени, как за покрытым слоем пыли и мелкими трещинами окном такси пронёсся выгоревший сквер, приближающий скорое появление здания больницы, Уэйн отложил в сторону газету, обменявшись взглядом с до сих пор ошарашенным таксистом. Эдди, нет, Эдвард, как быстро поправил он, запоздало сообразив, кто оказался в салоне его авто, долгие красные сигналы светофоров никак не мог прийти в себя, всё беспорядочно копошился руками по карманам испачканной горчицей джинсовой куртки и оглядывался в кривое зеркало заднего вида, думая, не подвело ли его зрение в тот момент, когда светловолосая женщина спрыгнула с края пешеходной дорожки, в одно движение преградив ему путь, вынудила с силой вжать педаль тормоза едва не словившего сердечный приступ водителя. Подумать только, Уэйн и в его машине. Досадно, что камеры нет, так скажешь коллегам, в жизни не поверят. Эдвард и не знал, что чувствовать. Стоило, наверно, прибрать салон или протереть стёкла, не каждый день ведь подвозишь кого-то получше компании пьяных клерков или крикливую афроамериканку, трясущуюся за каждый цент. — А вы не подскажите, чем провинился главный ведущий телестудии, у которой вы затормозили? — непривычно доброжелательно для Эдварда спросила женщина, облокотившись на соседствующее с водительским сидение впереди себя. — В последнее время не доводилось смотреть телевизор, приходится узнавать всё в последний момент. Таксист подумал и, ещё чувствуя себя не на своём месте рядом с влиятельным человеком, робко заговорил. Что так и так недавно вечером шёл выпуск ток-шоу, где ведущий вновь припомнил парня, завалившего своё выступление в клубе для любителей помериться шутками, а потом на следующий день он как раз подбирал пьяниц у «Пого», того прославившегося из-за хохочущего весь выпуск недотёпы клуба, как туда забежала девчонка лет 11 и раскидала по залу листовки. То же она провернула и на улице, призывая всех комедиантов не выступать в ужасном месте, а посетителей не позориться своей идиотской натурой. Сказав «идиотской», он на миг замолчал, испугавшись, а потом, удостоившись слабого кивка миллиардера, продолжил в более спокойном темпе. У студии юная бунтарка агитировала всех на бойкот телевидению так рьяно и пылко, запрыгнув на капот чужой машины, что народ начал подтягиваться, смотреть листовки. Ну и до прессы дошло, вон, с плакатами штурмуют студию. Добилась чего хотела, проказница. — Моя Элис как сегодня газету купила, так все уши прожужжала, что в городе пока ещё не перевелись нормальные люди. Бегала на службу в церковь помолиться за того чудака, сам не особо верю в весь этот религиозный бред, но может хоть так тому бедолаге со смехом повезёт по Божьей воле, и журналисты не съедят его за пару интервью, — Эдвард хотел продолжить, оглянувшись на своих пассажиров. Уэйн покровительственно кивнул, с вниманием вслушиваясь в слова водителя. — Мне вообще парнишку жаль, как бы малец в приют не угодил или того хуже. Пока ловит симпатии, к нему все уже тянут ручонки, а как ещё чего стрясётся, могут и на улицу выкинуть. Правда ведь потом найдут где-нибудь тушку в водостоке, много ведь таких ребятишек по округе шатается, того гляди с крыш попадают… Водитель почти подскочил на месте от звонкого стука позади себя. Прижал ладонь к насквозь промокшей от волнения рубашке, удержавшись, чтобы потом не поправить свою рыжую гриву. Ему ничего не ответили, молчание его напрягло, благо машина уже вывернула к парковке медицинского учреждения. Эдвард думал, как бы он не наболтал лишнего, неизвестно что на уме у этих людей. Таксист совсем растерялся, получив в руки сумму, равную той, сколько, в лучшем случае, заработал бы, разве что выиграв куш в лотерею. — Не забивайте голову новостями, лучше приглядывайте за своими близкими, чтобы не вышло, как в газетах. Время трудное, — на удивлённый возглас водителя спокойно произнёс Томас, хотя после слов о бедолаге со смехом и парнишке с приютом очень хотел закурить или выпить что-нибудь гораздо крепче кофе. Он делал так прежде, но ни за что не сделал бы сейчас. Не после новостей, наконец вернувших его в нормальное состояние.

***

— Сэр, санитары пытались его усмирить, но он угрожал им горлышком разбитой бутылки и всё требовал вас. Дженсен уже и петлю из провода удумала сделать, когда ваш секретарь сказала, что вас нет! Сэр, он был не в себе! Как с цепи сорвался! Наверно, стресс, вы же видели, что в газетах пишут?! «Это определённо был не Артур», — про себя подумал Уэйн, застыв на пороге своего кабинета. Мебель была опрокинута, запрятанная подальше в стол бутылка виски для особых случаев, как если бы в больницу снова завезли десятки обгоревших до костей тел, растеклась по полу янтарной жижей вперемешку с десятками осколков стекла. Сверху на них расположились официальные бумаги, папки с диагнозами пациентов для плановых операций. Человек из морга добрался и до растений на подоконнике, вывалив всю землю до последнего комочка на пол. Медсестра так и продолжала неловко переминаться с ноги на ногу, пока Томас жестом руки не выпроводил её, оставшись в кабинете наедине с собой. Марта не заходила в больницу. Они успели недолго поговорить на парковке, пока рыжеволосый таксист немного приходил в себя, готовясь к новой поездке. — Это может сработать, публика от него восторге. Город не спасти, но оттянуть его гибель представляется возможным. Попробуешь заявить всё, как хотел изначально, нам не дадут и шагу ступить. Отдадим все «лавры» ведущему, а Артур или Этот человек пусть говорит без подготовки, людям нравится искренность и чистый полёт мысли без суфлёра. Альфред скоро приедет и доставит одежду на вечер. Задержитесь, если нужно, я как-нибудь выкрою время для вас. И…когда этот ужас закончится, обещаю больше не сбегать. Пригляди за ним, за ними обоими, сейчас моё появление только всё усугубит, но после вечера…не думайте от меня избавиться, — она говорила очень чётко, явно обдумав и взвесив все «за» и «против» во время их недолгой поездки, но очень спешила. Взгляд беспокойно бегал по парковке и окнам на втором этаже больницы, и это притом, что детское отделение расположилось на первом, но Марте всё же удалось сдержать порыв в ту минуту сорваться с места и проведать главных героев прессы. У них всех появился шанс улучшить свою ситуацию и общее положение в городе, а, значит, ей нельзя всё испортить. Она вернётся домой, но не тогда, когда от её появления будет зависеть так много. Так, она отправилась в машину такси, а Томас поспешил в больницу, морально готовясь к худшему из сценариев общения. Бардак в кабинете только подтвердил закравшиеся сомнения по поводу мирных переговоров. Не-Артур зол, возможно, напуган и находится в состоянии стресса, значит, стоило бы вести беседу как можно спокойнее и поменьше реагировать на резкие выпады в свою сторону. Томас не знал, что именно послужило катализатором событий на крыше, опасался думать, что творящееся там не было дурачеством его младшего сына или сомнительной игрой. Хотя в таком случае кривляющийся человек имел полное право выместить весь свой скопившийся стресс на его кабинете. Он опоздал на день, ему, Томасу было неведомо, что испытывал человек, учинивший бардак, пока ждал его. В одном он был уверен точно — как бы тот человек себя не повёл, а ему требовалась помощь, больше психологическая, чем физическая, поддержка, возможно, немного слов, способных укротить его страх. — Какая палата? — бегло спросил Уэйн, выйдя в коридор. Медсестра, терпеливо ожидающая его возле двери, вздрогнула, однако опомнилась, сообразив: — 211, Сэр. Они оба в полном порядке и, вероятнее всего, ещё спят. Он успокоился только к утру, вышел в холл и начал разглядывать себя в зеркале. Как бы головой не ударился, пресса ведь… Томас оборвал её на полуслове. — О прессе в этих стенах ни слова. Достаточно газет, лучше бы за пациентами так смотрели, как за новостями. Девушка быстро закивала и поспешила удалиться, поняв скрытую претензию по поводу работы в отделении. Уэйн же направился в сторону 211 палаты. Стоя возле двери, он потянулся к ручке, желая наконец открыть её, только человек по ту сторону опередил его. Томас сделал шаг назад, посмотрев вниз. Брюс замер напротив него, сонно потирая глаза, явно ещё не до конца понимая, кто перед ним. Руки мальчика были сплошь в бинтах, на щеке красовался тот же пластырь с торчащей из-под него хирургической ниткой. Волосы на голове слиплись и будто немного подгорели, неровная стрижка чёлки указывала на полное отсутствие ножниц в этой работе. — Привет, — зевая, произнёс он, придерживая стерильно белую дверь. — Ну здравствуй, — сказал Уэйн, немного пригнувшись, и протянул руку вперёд. Брюс не сдвинулся с места, но посмотрел на отца с такой враждебностью, что Томас положил ладонь на собственное колено, отступив. Рано. — Я снова опаздываю, да? Брюс помотал головой. — Им плохо и больно, давай лучше поговорим подальше, не хочу, чтобы они слышали, — а затем, не дожидаясь ответа, поступил в точности так, как обычно поступила бы его мать. Юркнул под рукой Томаса, призывая того пойти за ним в сторону словно повстречавшегося с природным катаклизмом кабинета хирурга. Артур или кто-то очень похожий на него в это время спал на больничкой койке, прикрывшись тонкой простынью. Его глаза немного жмурились от проходящего сквозь створки жалюзи солнца, а тонкие пальцы рук едва-едва сжимали простынь в беспокойном сне.