***
Марта продолжала носить повязку, снимая её иногда, чтобы взглянуть на состояние отёкшей и потемневшей кожи. Рука после этого не только болела, но и вяло болталась вдоль тела, отдавая болью, как вечером после утренней перепалки. Марта и не сразу придала этому значение. — Немного стукнулась, — скучающе проговорила она, когда её травму заметил Томас и поинтересовался, где в этот раз она успела пораниться. — Перила жёсткие. Как она не обратила внимания на травму, также отстранённо приняла помощь в виде пакетика льда поверх бинтов, закрывающих царапины ещё после порезов о розовые кусты, а затем и повязку для более успешного заживления. Ушиб предплечья правой руки навязчиво давал о себе знать, когда ей требовалось привести себя в порядок, сменить одежду, убраться. Посуда падала на пол и разлеталась осколками, вещи она тоже роняла и подолгу пыталась разобраться с ними, не покидая спальни. Согнутая в локте рука мешалась, будто жила своей гадкой жизнью, желая изловчиться и сбить вазу с полки или опрокинуть сразу всю полку. — Ты стала часто забываться, но это нестрашно, только будь немного аккуратнее в следующий раз, — просил её Томас, удачно проходя мимо падающего предмета интерьера. Успевал его поймать в последний момент. Или обнаруживал запутавшуюся расчёску в распущенных волосах жены, которую ей не удавалось найти некоторое время. Марта протягивала грубые садовые ножницы, Томас откладывал их на тумбу и терпеливо распутывал светлые локоны, вынимая из них гребешок. Иногда она действительно могла забыть. Забыть надеть верхнюю одежду и обувь прежде, чем выйти в заснеженный двор, забыть про сон и всю ночь слоняться по дому одноруким привидением, про еду, хотя продуктовые запасы достигли минимума на крупах и законсервированных овощах, но и в их адрес Марта посылала равнодушные взгляды, не притрагиваясь к пище, пока ей об этом не напоминали. В этом случае женщина всё же что-то проглатывала, не утруждаясь пережёвывать. Подобное поведение вызывало резонные вопросы у Артура и Альфреда. Джокер предпочитал сторону нейтралитета, отмалчиваясь после очередного необдуманного поступка женщины. Его собеседники вряд ли бы поняли, если бы он сказал вслух, что всё ещё очень славно. Свои неопределённые ощущения и разочарование Марта пока переносила на саму себя. Да и её странности не заходили за грань разумного, в конце концов рано ещё было прятать острые предметы и убирать спички подальше. Мало ли, забудет повернуть конфорку на плите, как дом взлетит на воздух от одной искры. — Это выглядит страшно, наверно, так и есть, но каждый по-своему волен переживать сложные моменты, — заверил Томас после того, как в очередной раз привёл с улицы в дом замерзшую жену. Марта сидела в гостиной с поникшей головой и отогревалась в одеяле, в то время как Томас посчитал верным решением проверить Артура и Альфреда и успокоить их. — Вы оба к этому не причастны, в этом будьте уверены точно. Всё наладится, ей станет легче…со временем. А теперь подойдите ближе, — Артур и Альфред переглянулись, однако ответили на просьбу, за которой последовали объятия. — Вот, — приговаривал Томас, притянув к себе обоих. — Не нужно бояться, всё наладится, всё будет хорошо. И если Артур ещё попробовал неловко приобнять Уэйна одной рукой в ответ, то Альфред прижал обе руки вдоль тела и не поднимал, ни за что не позволил бы себе их поднять и ответить на обращённую к себе теплоту после страшного обвинения в возможной смерти ребёнка. Пенниуорт запрещал себе принимать заботу. Не заслужил, сделал слишком много ошибок, так сильно подвёл.***
Поздно ночью на весь мэнор пронёсся шум, подобный звуку тысячи разбившихся в один момент зеркал. — Помнишь, ты говорил, что эта люстра слишком шатается и вот-вот рухнет? Так…она упала. И пока вся гостиная была засыпана множественными осколками, Марта спокойно стояла рядом, теперь благополучно травмировав вторую руку, а заодно и ступни, пройдясь по битому стеклу, оставшемуся от 33 фунтовой махины, когда её попросили отойти подальше от погрома. Уже после Томас вынимал видимые осколки из кожи пинцетом, обрабатывая раны заживляющей мазью, в то время как подоспевшие Артур и Альфред вызвались убирать остальное стекло у лестницы и в гостиной. Все разошлись по комнатам ближе к утру. Томас отнёс Марту в спальню, пусть сначала она упёрто пыталась идти сама с болтающими у щиколоток повязками, но ближе к лестнице едва не упала, зашипев от боли, а затем проверил комнату дворецкого, повторив то же, что сообщил до этого: «Вы к этому не причастны». Затем зашторил окна и тихо удалился. Что-то треснуло. Уэйн оглянулся назад, но позади не оказалось никого. Томас прошёл дальше и остановился у одной из дверей, протянул руку к ручке и очень медленно повернул в сторону. Сердце в груди замерло, когда он попробовал дёрнуть дверь на себя. Он прикрыл глаза, но… Дверь так и не открылась. Единственная запертая комната в доме продолжала быть таковой, а треск и хруст напоминали о себе, как и белый снег периодически окрашивался алыми пятнами, в которых лежало бездыханное тело ребёнка.***
Марта ничего не говорила о случившемся. Несколько дней она почти не вставала с кровати, закрывшись ото всех под одеялом. Также отказывалась от предложенной в постель еды и воды. Её состояние оставалось подвесным. Ни хорошо, ни совсем плохо. Пока она лежала в спальне она не калечилась, но и не ела, смиренно пережидала смену бинтов и новый эпизод повисшей в спутанных волосах расчёски. Из этого состояния её ненадолго вывел Пенниуорт. Вопрос о самочувствие от него встал Марте поперёк горла. И если бы в тот момент она не лежала на диване, устроив голову на коленях мужа, то Альфреду пришлось бы снова пройти через стадию непослушного ребёнка. — Как будто это меня сбила машина, а потом меня облили горючей смесью и подожгли. — А как бы ты себя чувствовал, если бы тебя спустили с лестницы? Проверим сейчас? Марта сказала вслух: — Поправлюсь, и ты поправляйся. Но в льдинках пустых глаз мелькал один из неозвученных ответов, а ещё вид разлетевшийся вдребезги люстры в аккурат в том месте, где находился дворецкий. Её губы непроизвольно растягивались в слабую улыбку. Марта подняла взгляд выше к площадке второго этажа, откуда за ней неотрывно смотрели ядовито зелёные глаза, разве что наблюдатель не спешил улыбнуться в ответ, пальцы его правой руки отбивали нервную дробь на деревянной перегородке. «Это не таблетки, Флек, это она», — не говоря, сообщал он.***
Альфред сдался после ещё нескольких дней в таком режиме. Резко перестал убирать снег на улице, он, сцепив зубы от невыносимой боли в раненной ноге, сорвался, вбежав по лестнице на второй этаж в верхней одежде. Пенниуорт не мог сдержать потока слов. Он заведённо твердил о необходимости дать огласку полиции Нью-Йорка. — Да, в этом нет никакого смысла и логики, да, скорее всего, мы ничего не найдём. Но пожалуйста, пожалуйста, давайте свяжемся с ними! Только полицейскими и никем больше! Эти новости, вдруг те же люди были в Готэме во время протестов. Нам нужно проверить все теории! Нельзя ставить точку в этом вопросе! Пожалуйста, больше невозможно ждать! Пенниуорт уже не требовал, вкладывая язвительные интонации в свои слова, не предлагал уравновешенным спокойным голосом, он умолял на коленях в близком к истерике состоянии. Ещё не срывался на слёзы, но уже не мог сдержать требующие выхода эмоции из-за страха неопределённости. Дворецкий изводился главным вопросом, своего рода табу в стенах дома. Жив или мёртв? Всё же погиб или нет? И томительное ожидание этого ответа выводило его из и без того расшатанного душевного равновесия. Альфред бился в стенах мэнора от незнания, кричал от ночных кошмаров посреди дня и постоянно балансировал на грани нового гневного приступа и готовности разрыдаться от новой ссоры или приближения её, той растущей напряжённости, которую особенно чутко осязал между собой и Мартой. — Альфред, у полиции было достаточно времени, чтобы обыскать каждый уголок Готэма, а теперь ты хочешь проделать ту же процедуру с Нью-Йорком? Сначала Уэйн попытался поднять его, но Пенниуорт воспротивился. Замотал головой, затрясся, неверяще, и подался вперёд, схватившись цепкими руками за брюки Томаса в новой мольбе. «Мне нужны не полицейские, я хочу связаться с полицией, но не иметь с ней никаких дел», — внутри себя повторял Альфред, и перед ним вставал образ жуткого незнакомца с телеэкрана. К нему он хотел обратиться, наплевав, какими бы законными или нет методами он высвободил кучу беспризорников, в том числе со сбитой насмерть малышкой Дженнифер. — Альфред… — снова сделав попытку поставить дворецкого на ноги, повторил Томас. Пенниуорт не выдержал. Заорал во всё горло. — Нью-Йорк! Нью-Йорк! — кричал в агонии дворецкий и не переставал трясти Уэйна за ткань брюк, стоя на коленях. — Нью-Йорк! А когда обессилел, то упал на холодный пол и всё же проронил несколько слёз в рукав кофты. Три года назад он также выпрашивал успокоительные. Кричал, кидался на стены и ударялся. Лежал на полу с кровоподтёками, не давался их обработать, а если и давался, то обязательно потом срывал бинты и снова орал, требуя таблетки, способные стереть ему часть памяти на час, на два. Какая разница? Кратковременные пробелы в голове — путь к исцелению от травматичного прошлого в настоящей жизни. Слишком буйный нрав требовалось усмирить чтобы в первую очередь не ранить его самого, а потом уже и окружающих. Томас не делал Пенниуорту поблажек из благих побуждений не травмировать того ещё сильнее и вылечить, насколько это вообще представлялось возможным. Никаких сильнодействующих препаратов, ничего, вызывающего скорое привыкание, максимум лёгкие успокоительные и чайные настойки, что разлетались осколками, влетая в стены. После них кипяток разливался по полу. — Я подниму этот вопрос у департамента по поводу сотрудничества с нью-йоркскими коллегами, — в этот раз Уэйн был вынужден согласиться. — И нас завалят письмами и ложными находками, — тише произнёс Томас ту самую неприятную деталь последствий от вовлечения полицейских города, где не так давно уже случились громкие трагические события. Тем днём Альфред проспал дольше трёх часов без пробуждения от собственного крика.***
Во всём доме, кроме кабинета, не горел свет. Последний светильник Томас выключил, когда заглянул в спальню дворецкого. Что Пенниуорт, что Артур мирно спали на разных краях кровати в ранние часы утра. Уэйн погасил лампу и немного поправил шторы, чтобы утренний свет их не потревожил. Его снова повело в сторону закрытой двери. В который раз Томас отправлялся к ней без ключа. Но она оказалась открыта. Едва потянув на себя ручку, как дверца со скрипом приоткрылась, и Уэйн оказался на пороге детской. Такой же, как и год или два назад, она ничуть не изменилась со временем. Разве что пыль и пустота отныне поселились в ней. Он поддался вперёд, почувствовав лёгкое прикосновение к руке. — Ты всегда забывал ключ. Сколько бы не ходил, а не брал его с собой, — тихо сказала Марта, показавшись из темноты, и повертела в ладони связку. — Прямо как в прятках. Открываешь шкаф, а там… — Никого, — дополнил за неё Томас. — Он не прятался в шкафу. Ни разу за время этой игры. Марта обогнула его и прошла в комнату, нагнулась осторожно, чтобы не удариться ушибленной рукой в повязке, и заглянула под кровать, приподняв немного свисающую вниз простыню. — Зато скрывался под мебелью. Под этой нет, я проверила, — заключила женщина. — Наверно, у тебя в кабинете? Томас мотнул головой, сделав шаг к пучку света, льющегося из окна детской. — Ему хватило и раза, — сказал Уэйн и опустился к полу. Марта задумалась. — Тогда, — погодя, продолжила она. — Он сейчас выскочит из-за шторы. Однажды я нашла его в аккурат во время падения гардины. — Даже так? — удивился Томас. — Ты был в отъезде, — Марта повела плечом. — А когда вернулся долго смотрел туда, где висела та штора. Мы повесили её немного криво. — Кошмарная игра, — подвёл Томас. — И это говорит человек, отнекивающийся от опасных пятнашек. — Ты снова путаешь. Пятнашки — про цифры, головоломка, а салочки — про бег. — Меня учили по-другому, — усмехнулась Марта. — Салочки, пятнашки, догонялки — всё одно, общее название, — она замолчала, вскинув одну руку вверх и задержав. Не двигалась так минуту, а потом тихо рассмеялась в ладонь. — Ну, конечно, вот почему он никак не мог понять, что от него хотят! Всё носился по газонам с тем пугливым мальчонкой с порезами, передавал какую-то коробку при осаливании из рук в руки. Задел, передал предмет квадратной формы, попался, забрал его обратно. Я потом поймала момент, когда они устали и сидели на траве, подошла и спросила, а во что они собственно играют. И он мне с непоколебимой уверенностью: «Ну как же, в пятнашки! Цифры же бегать не могут, чтоб догонять, но могут выстраиваться на доске, если её вертеть, а при беге она вертится! Вертеть сложно, без крышки детали выпадают, но с ней ничего не видно. Ух, и сложная же игра эти пятнашки!» Понял шутку? В этот раз ей не ответили. Как никто не показался из-за шторы, не помахал рукой из окна, не вбежал в комнату с возгласом, что устал ждать, пока его найдут, держа деревянный коробок с пронумерованными квадратиками внутри. Были только Марта и Томас Уэйн, сидящие на полу опустевшей детской и держащие друг друга за руки.***
За окном шумел ветер, снег вновь быстро перемещался по сугробам. Дверь на первом этаже распахнулась. — Гости! У нас гости! — раздался крик. — Кто-то у ворот!