Выдержка из основного Закона Кадды, редакция восьмого поколения Дайериэлов
Руки дрожали, пока король Мэйриадок, десятый из рода Дайериэлов, пытался завязать на ветке семейного древа последнюю белую ленту — с именем его бабушки. Под множеством взглядов подданных пальцы отказывались слушаться. Юный правитель зажмурился, сделал три глубоких вдоха. Повязывая ленту в дни поминовения, все мысли нужно направить к тому, чью ленту ты вешаешь. «Постараюсь не подвести тебя, бабушка. Хотя мне очень, очень страшно», — искренне подумал он и открыл глаза. — Светлая королева Кадды Эрна Дайериэл, вошедшая в род в восьмом поколении, — произнёс он вслух, громко, чтобы слышали все собравшиеся, — осветите Солнца твой путь в Лучшем мире. По толпе прошли шепотки. Кто-то сзади подсказал: «В Свете, мой король! В Свете!». — ...Или в Свете, — спешно поправился он. — Вместе со своим мужем, Светлым королём Аргэндом Дайериэлом. За спиной он услышал вздохи облегчения. Стало противно. «Ты всегда хотела в Лучший мир, под покровительство великого Тхаймара. Там тебе место, что бы кто ни хотел от меня слышать», — напоследок подумал молодой король, прежде чем повернуться к сопровождающим. Они тут же сложили руки у сердца и низко поклонились. Король вновь обернулся к древу Дайериэлов. Теперь по его ветвям вились четыре белых ленты, попарно связанные между собой: ленты Эрны и Аргэнда и их сына с его женой, покойных родителей Мэйриадока. «Я остался совсем один...» — Всё закончилось, мой король, — произнёс пожилой мужчина в свободном, расшитом узорами одеянии верховного министра. Все начали расходиться, к величайшему облегчению юного монарха. — Мы знаем, как тяжело это далось тебе. Ему хотелось огрызнуться: «Вы не знаете!», — но он вовремя вспомнил, что такое поведение не подобает монарху. И промолчал. — Я правлю уже год, регент Пимантин, — сказал он после паузы. — Смог ли я сделать хоть что-то лучше? Немолодой министр тяжело опирался на трость и вымученно, но мягко улыбался, глядя в лицо юного короля. — Ещё рано судить, — наконец отозвался он, и тому не очень понравился такой ответ. — Но, если ты будешь делать, как завещала твоя бабушка, у тебя всё получится. А сейчас ступай, отдохни. — Я лучше отдохну, будучи здесь, наедине с предками. Это тебе стоит пойти во дворец отдохнуть, регент Пимантин. Тебе так тяжело стоять... Старик добродушно рассмеялся и отказался от помощи, когда король подозвал одного из стражей, чтобы тот помог министру. Сам направился во дворец, опираясь на резную трость. Мэйриадок думал, что наконец остался один со своей скорбью, как вдруг услышал насмешливый мальчишеский голос неподалёку: — А почему ты не ушёл с остальными? Не помог регенту Пимантину дойти до дворца? Говоривший усиленно выделял слова, посмеиваясь, словно шутка была удачной. Мэйриадок обернулся. Он увидел широкую спину подростка в бело-голубом одеянии, который нависал над побледневшим мальчишкой помладше. Тот вжимался в спинку скамейки и пытался смеяться, но получалось слишком уж вымученно. На земле валялись резные костыли. — Будет тебе, Кэйлин, ты так уже шутил! Нет-нет, это весело, но, серьёзно... — повторял он, скрывая за смехом то, как дрожит его голос. Опустошённую душу Мэйриадока тут же наполнила злость. Король стиснул кулаки. Он не кинулся в потасовку лишь потому, что узкое монаршее платье не позволяло бегать. — Пошёл прочь, Кэйлин! — приказал он, мелкими шажками двигаясь в его сторону. Тот тут же прижал уши и повернулся к нему. С его лица мигом сползла усмешка. Одного появления короля было бы достаточно, чтобы мальчишки — знатные дети, родственники министров, воспитанники стражи — бросались бежать, избегая позора. Однако Кэйлин некогда был Мэйриадоку почти другом. Он был одним из тех, с кем он рос, с кем играл и дрался ещё совсем недавно. И он его не боялся. Единственное, что беспокоило Кэйлина: он знает Мэйриадока с самого его рождения, но так и не научился чувствовать короля. А своё чутьё он, как будущий пограничный страж, считал отменным. — Прошу прощения, мой король, — сказал Кэйлин предельно вежливо. — Право, я думал, что ты сейчас занят и тебе не до друзей... — Придворные всегда пытаются думать за короля. Но увы! Уходи, Кэйлин, иначе я велю Кэолу назначить тебе штрафных тренировок. Кэйлин усмехнулся и поклонился. — Буду только рад, мой король, мне нужно много тренироваться, чтобы стать стражником. Мэйриадок вспыхнул. — Если бы в экзамен королевской стражи входила такая дисциплина, как «юмор», ты бы его завалил, — процедил он. — А нашему другу нравятся мои шутки. Да, Энси? Кэйлин повернулся к мальчишке, который жался на лавочке, испуганно переводя взгляд с одного на другого. — Ты разговариваешь с королём, Кэйлин, — угрожающе произнёс Мэйриадок. — Когда-то ты был мне другом, но теперь подумай: где ты, а где я. Эти слова вырвались у него против воли, и король в очередной раз упрекнул себя, что никак не выучится сначала думать, а потом говорить. — Когда-то мы все были друзьями. И с этим калекой тоже. — Кэйлин кивнул на Энси. — Но мы тебе не ровня. А калека — уже не ровня мне. Мэйриадок сделал несколько шагов к Кэйлину. Он не чувствовал его ауры, но видел высокомерный холодный взгляд, отточенный за годы во дворце. — Да, вы не ровня мне. Я — ваш король. Потому я могу приказывать. Могу распоряжаться вашими жизнями. Могу казнить и миловать. И сейчас я приказываю тебе убраться с моих глаз, пока мне не пришлось принуждать таких, как ты, исполнять королевские приказы силой! — Уже ухожу, мой король. — Кэйлин вежливо откланялся и пошёл прочь, вскинув голову. — Он сделал тебе больно, Энси? — покровительственно спросил юный монарх, наконец повернувшись к мальчику на скамейке. — Что ты, мой король! Он же просто шутил... Энси попытался схватить отброшенные костыли, чтобы вскочить королю навстречу, но Мэйриадок сам собрал их и сел рядом. — Прости, что я никак не могу наловчиться быстро подниматься, чтобы оказать тебе честь, — смущённо сказал Энси, пытаясь отдышаться. — Только не думай, что я не начал уважать тебя как правителя, когда ты стал им год назад... Не то, что Кэйлин, — обиженно добавил он уже тише. — Я и не думаю, с чего ты взял? «Всё просто: Энси меня не чувствует». — Ты... как-то отдалился от меня. И от нас всех. И я подумал, мы больше не сможем дружить как прежде. Мэйриадок повернулся к нему. Ещё по-детски круглое лицо друга обрамляли две плотные косички, украшенные цветными шнурками. Ушки горели от смущения, хотя мальчик пытался улыбаться. Страха во взгляде уже не было, но глаза всё ещё настороженно бегали. — У меня всего лишь много дел. Это единственная причина, почему я не могу как прежде постоянно быть с тобой. Но ты всё ещё мой друг. Самый дорогой, самый верный друг детства. И навсегда им останешься. И пусть этот... этот Кэйлин... дружит с кем-нибудь ещё! Мэйриадоку показалось, что Энси не поверил ему. Но не мог знать наверняка. Если бы он только мог чувствовать, как остальные... Как тот же Энси... Он бы знал, когда ему врут. — Мой король... — начал он нерешительно. — Позволь, я скажу тебе кое-что. — Говори. Зачем спрашиваешь? Энси всё равно сказал не сразу. Наверняка выбирал слова, зная, что Мэйриадок не поймёт его иначе. Не почувствует. — Прошу, не заставляй себя постоянно помогать мне, если не хочешь этого. Я знаю, ты делаешь это из-за чувства вины передо мной за то, что случилось тогда... ну... у древа Дайериэлов. Мэйриадок стиснул руки в замок и отвёл глаза. Он посмотрел на дерево его семьи, где на лёгком ветру трепетали белые ленты. К той самой ветке, откуда несколько лет назад упал Энси, тянулась лента с именем Эрны Дайериэл. — Кажется, я догадываюсь, почему мы отдалились, — продолжил он, — я больше не такой, как прежде. Я не могу ходить, бегать с тобой везде, садиться сам на ящера. Наши друзья бросили меня, потому что им со мной скучно. Шутить над моим недугом — всё, что они могут. Энси фыркнул. Затем повернулся к Мэйриадоку, поймал его взгляд, доверительно посмотрел в глаза. — Ради всех Солнц, хотя бы сейчас скажи мне прямо, что ты на самом деле испытываешь, общаясь со мной! — Я — не другие! Я с тобой, потому что ты мой друг. Не понимаю, почему ты не можешь это ощутить. Тебе недостаточно королевского слова? Мэйриадок встал, понимая, что больше не выдержит. Даже для лучшего друга он — нечто неизвестное, непонятное, которое нельзя прощупать эмпатией. И у него не было больше сил притворяться и объяснять. — У меня действительно много дел, Энси. Дай мне собраться с мыслями. — Будете обсуждать предстоящую поездку в Пустыню? — оживился Энси. Мэйриадок неопределённо повёл плечом вместо ответа. Глаза Энси загорелись. — Когда ты уезжаешь? — Где-то... дней через пять. — Как здорово! Вот бы и мне... Последних слов Мэйриадок уже не слышал. Шёл во дворец мелкими шажками, проклиная неудобное королевское одеяние. — ...Поехать с тобой, — закончил фразу Энси и вздохнул. Он откинул голову назад, закрыл глаза, почувствовал лицом ветерок, представляя, словно скачет на рапторе через Лес, затем преодолевает Пограничье и выезжает в Пустыню, бороться с её колючими ураганами и сухими песками. Рядом с ним скачет король, и их ждут приключения. — Как бы я хотел стать тебе достойным лучшим другом.***
Когда король вошёл в Светлый зал, трое министров поднялись, приветствуя. Двое лесных мужчин ростом вдвое выше Мэйриадока и единственная женщина с тугим пучком волос поклонились, сложив руки у груди. Остался сидеть только Пимантин, держа перед собой свою трость. Морщинистые, слегка подрагивающие руки он сложил на рукояти. — Ты позволишь, мой король? — спросил он. — Мне сегодня нездоровится... — Разумеется, регент Пимантин. Вы тоже можете садиться. Министры вернулись на свои места за длинным столом, во главе которого сел Мэйриадок. Вздохнул, собираясь с мыслями. — Военного министра, генерала Кадды, всё ещё нет, — заметила женщина звонким и строгим голосом, — но, думаю, он не будет против, если Светлый король проведёт совет с теми, кто присутствует. Мы ведь не можем ждать его вечно. — Благодарю, министр Эйнури, я уже в курсе. Он писал мне, что у него миссия в Адросе и он вернётся через пару дней. Если будет что-то важное, что потребует его внимания, я поговорю с ним после. По прозрачному куполу, укрывавшему зал, начинал барабанить дождь. Мэйриадок посмотрел вверх и увидел, как первые капли стекают вниз. Купол строился, чтобы в Светлый зал через него лились солнечные лучи, озаряя заседающих, но в этот раз с погодой не повезло. Пимантин привлёк внимание короля и украдкой кивнул на более старшего из мужчин — министра финансов. — Ах, да. Что у тебя, министр Нэйран? — Наш Светлый судья Рэгн Эвин сделал огромное пожертвование на развитие транспортной системы, — сообщил тот. — Строительство железной дороги продолжается в ускоренном темпе, и, видят Солнца, по ней вот-вот пойдут первые пассажирские поезда. — Это же здорово! — с восторгом произнёс Мэйриадок. — То есть... я имел в виду... — Он вернул себе серьёзный вид настоящего правителя. — Важным пунктом моего путешествия в Пустыню будет Гхавэр и его строящийся вокзал. Король заметил одобрительную улыбку Пимантина, и она придала ему сил. — Пока мы тестируем только грузовозы, но уже сейчас почти половина вагонов занята товарами из Нидэма, — уточнил Нэйран напряжённо. — Есть предложение ужесточить налоги для нидэмских торговцев, чтобы сократить количество ввозимого товара на территорию Кадды. — Давно пора, — бросила Эйнури. — Как министр торговли, хочу заметить, что каддские мастера не выдерживают конкуренции. Все бегут в лавчонку какого-нибудь черноволосого жулика за дешёвкой, а наши торговые ряды простаивают и в конечном счёте разоряются. И всё потому, что каддские ремесленники уважают свой труд и назначают адекватную цену, а эти... создают конкуренцию. — Это так, мой король, — подтвердил Нэйран. — Я подготовил указ о повышении таможенного сбора. Он передал королю свиток через министров, которые сидели ближе. — Но тогда нидэмцы поднимут цену на свой товар, — заметил Мэйриадок, вертя свиток в руках. — Пусть поднимают. Кадда не нуждается в их поделках, — резко сказала Эйнури. — Ну, что ж... Волей Солнц да будет так, — произнёс Мэйриадок традиционную фразу. До дворца на самом верху Пограничья не доходили нидэмские безделушки, чтобы он мог иметь какое-либо представление об их качестве. — Это ещё не всё, Просвещённейшие министры? — Совет семей, пострадавших в битве при Адросе, требует повышения выплат тем, кто лишился в ней родственников, мой король, — продолжил министр Нэйран. Мэйриадок выслушал, нахмурившись. — Им платят недостаточно? — У многих дети и внуки. Они растут, их надо обеспечивать... Многие вынуждены работать на неквалифицированных работах, чтобы прокормиться. — Битва при Адросе была два года назад, — изумился Мэйриадок. — Всё это время никто не жаловался. — К очередному Дню поминовения они наконец решили заявить об этом, — пояснил Нэйран, повернув к королю лист пергамента с коротким текстом и множеством подписей. — Почитая мёртвых, они думают и о живых. Ведь на то, чтобы такому гиганту, как Адрос, прийти в себя, требуются средства, которые уходят сейчас в основном на железную дорогу... — ...И на то, чтобы привести Кадду в порядок после реформы образовательной системы, — тихо добавила Эйнури. Мэйриадок глубоко вздохнул и произнёс: — Скоро годовщина той великой битвы. Быть может, в такой грустный праздник стоит помочь семьям тех, кто самоотверженно трудился во благо Кадды. Министр Нэйран, — тот повернул к королю уши, — напишите совету семей ответное письмо, пообещав урегулировать этот вопрос к двухлетию Адросской битвы. К сожалению, во время моего путешествия по Пустыне я не успею добраться до Адроса лично. — Да, мой король, — почтительно ответил Нэйран. Вспомнив об Адросе, Мэйриадок почувствовал тоску: он давно хотел попасть туда, ещё с тех пор, как бабушка рассказала о местных инженерных чудесах. По её словам, Адрос всего за десяток лет вырос на песке и камнях в отдельный технологичный мир из стали, бетона и стекла, с оранжереями на крышах башен заводов. Злополучная битва едва не уничтожила его, и король тем сильнее хотел увидеть восстановление чудо-города своими глазами. Министр Эйнури фыркнула, выводя Мэйриадока из задумчивости. — Они просто хотят вытянуть из казны побольше денег, — резко сказала она. — Это раньше пустынники были благородными воинами и щитом Кадды. Теперь они крепко подсели на сбережения государства и готовы защищать его, только если им за это заплатят. Причём с каждым разом — всё больше. — Их можно понять, — заметил Нэйран. — После череды... неправильных решений Пустыня деморализована. В учебных гарнизонах сидят помилованные, но всё-таки преступники, и держат контроль над сумеречниками — и что вырастет из последних, ещё никто не знает. Можно быть смелым воином, когда видишь реального врага, а если это — твои соотечественники, которые прикрываются министерскими грамотами и указами?.. Эйнури поджала губы. Мэйриадок переводил взгляд с неё на Нэйрана, затем — на Пимантина. Последний оставался спокоен и, казалось, ушёл глубоко в себя, держа сложенные ладони на рукояти трости. — Ситуация ещё хуже, мой король, — подал голос министр социального благополучия. Он был крайне растерян и держал уши опущенными. — На рудниках начались стачки. Шахты встают одна за другой. Вопреки прогнозам министра Нэйрана строительство железной дороги может застопориться в ближайшие месяцы. Адрос не получает сырьё, скоро и там могут встать заводы... — Министр Эйван? — удивился Мэйриадок. — Почему об этом заговорил ты? Ты ведь отвечаешь за образование и здравоохранение... — Потому что заключённые, работающие на рудниках, заявляют даже не об амнистии — они требуют перевести их в школы для сумеречников, — почти шёпотом пояснил Эйван. — Тот милостивый жест короля Аэрика и совета Просвещённейших дал им надежду. Погибать под завалами и плетьми тюремщиков не хочет никто, а форты, отданные для обучения мутантов, дают возможность таким людям вернуть доброе имя. — Это исключено, — отрезала Эйнури, прежде чем король успел вставить слово. — Форты заполнены. Мутанты больше не рождаются. Необходимости увеличивать преподавательский состав нет. А руда нужна сейчас Кадде как никогда. — Тогда нужно обеспечить условия для тех, кто там работает, — решительно встрял Мэйриадок. — Перестать морить каторжников голодом, забивать до смерти, издеваться... — Но тогда — они сбегут! — возразил Эйван. — Ворвутся в Лес, начнут грабить местных, насиловать женщин, разорять теплицы! — К тому же и у ворот Эрвендэла всё чаще ловят беглых. Хоть и не каторжников, но недовольных пустынников, — добавила Эйнури. — Они тоже рвутся в Лес, и им уже нечего терять, решившись на побег, — если им придётся вернуться, их всё равно убьют свои. Щит Кадды треснул. Если это продолжится, Пустыня превратится в оплот маргиналии, объединится с разбойничьими бандами с гор и из Нидэма, и эта разношёрстная банда размером с целую страну двинется на юг, на нас! Её звонкий голос долго звучал в стенах зала, пока не стих под прозрачным куполом. В ответ ей барабанил по покатому стеклу дождь. — Позволь, я внесу предложение, Первый министр? — вновь нарушила тишину Эйнури. Она заговорила с ним с крайним почтением, с каким не говорила с королём. Или ему так казалось. Мэйриадок не был так хорош в понимании чужих чувств и тонкостей взаимоотношений. Пимантин коротко кивнул, даже не взглянув в её сторону. Получив позволение, Эйнури тут же приободрилась и с прежним напором обратилась к Мэйриадоку. — Пустыня никогда не была безопасным местом для короля из Пограничья. Уж тем более сейчас, после всех противоречий, в которых погрязла Кадда. Быть может, мой король, тебе стоит отказаться от столь рискованного предприятия, как самостоятельный выезд в Пустыню в такое время? Под плотным королевским платьем Мэйриадока бросило в холод. Он знал, что собственный страх чует только сам. Никто не может считать его чувства, никто не узнает, как он боится, решаясь на такой шаг. — Министр Эйнури, — заговорил он, — я не буду сидеть во дворце безвылазно. Мои подданные переживают трудные времена, и я не стану перечёркивать традиции из-за глупого страха. Кадда ждёт меня, и я обязан быть там, куда я еду. Раз я истинный её правитель — это мой долг. Именно потому, что моя страна переживает тяжёлые времена, я должен сделать это сейчас. — Мой король, но... ты едешь не просто в Пустыню. — Это была уже даже не Эйнури: заговорил министр благополучия. — Осмелюсь напомнить, в твою поездку входит посещение Старого форта — учебного гарнизона для детей-отказников, родившихся сумеречниками. — Да. Я это прекрасно помню. И что ты хочешь этим сказать, министр Эйван? — То, что это не просто неотёсанные вояки, — ответила за него Эйнури. — Это настоящие звери. Мутанты... Тебе придётся находиться среди них! — «Неотёсанной воякой» была и моя бабушка, королева-генерал Эрна, — холодно заметил Мэйриадок. — Но я не это... — Была. Моя. Бабушка. Эйнури подавилась следующей репликой, во все расширенные зрачки глядя на короля. — Её называли так за спиной во всём Пограничье. Придворные прикусили языки, лишь когда банда Заката наконец убила её. Он долгое время не осмеливался говорить о террористах, лишивших его семьи и оставивших его на троне в десять лет. Мэйриадок боялся этих двух слов, потому что слёзы душили его каждый раз, когда он пытался произнести их вслух. Но теперь оно вырвалось само. — Прости, мой король, — быстро обронила Эйнури. И выпалила, словно долго к этому готовилась: — Но если мы говорим о банде Заката, то где, как не в песках Пустыни, ей прятаться? Там и Нидэм почти под боком. Знаю, тебе может быть больно от напоминаний об этом, но на твою бабушку напали как раз на выезде из Эрвендэла... — О моём путешествии знают только главы городов, в которые я заеду, — настойчиво сказал Мэйриадок, — и со мной будет генерал и моя королевская стража. Этого достаточно, чтобы я был в безопасности. — Мой король, ты же понимаешь, что никому нельзя доверять. Он уставился на Эйнури, пытаясь скрыть нарастающее раздражение. И страх. Потому что на самом деле она права. — Выходит, вы боитесь собственных же подданных? — вызывающе спросил Мэйриадок, но ответа не дождался. — Мы, сильные миры сего, видим врагов даже в своих верных подчинённых, и нам ещё долго возвращать былое доверие, какое было при Первых королях. Но я хочу начать уже сейчас. Традиция предполагает визит монарха в гарнизон — и он состоится. Так я покажу, что король — это Солнце, которое светит для всех. Министры переглянулись. Король перевёл дух и продолжил, надеясь, что голос его не дрожит: — Если я докажу пустынникам, что не избегаю их, меня перестанут считать тем деспотом, каким был мой отец. — Не говори так о покойном короле Аэрике! Да озарят Солнца... — воскликнул Нэйран, но Пимантин оборвал его: — Мы сами заварили эту кашу, Просвещённейшие министры. Все оборотились к нему. Он наконец открыл глаза и оглядел совет влажными выцветшими глазами. — Кадда помиловала преступников, отправив их справляться с мальчиками, родившимися проклятыми Сумраком, лишь единожды. Это был жест не милости, а отчаяния, и пришлось привлечь много добровольцев, которые пошли бы работать в форты, чтобы контролировать уже самих преступников-учителей. Министр Эйнури права: хватит с Кадды того, что есть. Эйнури победоносно оглядела совет. — Пустынникам нужно вернуть смысл сражаться за Кадду, — продолжил Первый министр. — Они должны увидеть, что мир действительно в них нуждается, а не бросает на произвол судьбы. Их моральные устои пошатнулись — стоит вспомнить лишь скандал с Эйлленн Эвин, отголоски которого так и не утихли... — Пимантин вздохнул. — А старые рода держатся за свои места и звания, заслуженные предками, разучившись сражаться и служить королю. Многие из них и вовсе на грани исчезновения, потеряв детей во время «рождения в Сумраке». Побег из Пустыни для воина — позор, и карается смертью, но, потеряв детей, им уже всё равно. Нам придётся постараться, чтобы Пустыня вновь поверила нам и не решила, что корень их бед — это Пограничье во главе с монархом. Сердце Мэйриадока бешено колотилось. Он испытывал необычайную благодарность Пимантину за то, что тот снова пришёл ему на помощь. Как и много раз за этот год самостоятельного правления. Мэйриадок оглядел министров, ожидавших его вердикта. Может ли он принять какое-либо решение? Он, в свои одиннадцать лет, без чутья, без десятков лет опыта? Зная, что Первый министр на его стороне, Мэйриадок твёрдо сказал: — Все планы остаются как есть. Мой визит в Пустыню состоится. Волей Солнц — да будет так.***
Оказавшись после собрания в своём рабочем кабинете, Мэйриадок вздохнул с облегчением: наконец-то он может остаться один. В большом кресле за столом, за которым работало несколько поколений его предшественников, мог бы легко уместиться ещё один такой Мэйриадок. Если б тот, правда, не подкладывал подушки всякий раз, когда садился работать. Он не спешил двигать к себе стопку ожидающих королевского писала бумаг. Вместо этого обвёл взглядом полутёмный кабинет. Эти стены видели семь поколений Дайериэлов. И теперь они, эти стены, напоминали о былой славе древнего рода боевым топором первого короля Мэйрана, длинными лёгкими клинками его детей и внуков, тяжёлым зазубренным мечом единственной, кроме Эрны, королевы Арэи. Оружие, которое держали в руках предки Мэйриадока, которым добывали Кадде свободу и независимость, теперь заняло своё место во дворце. Потускневшая сталь хранила память былых сражений, из которых все заканчивались победами. «Мне надо быть достойным их, — подумал Мэйриадок, глядя на рукоять топора Мэйрана, истёртую его ладонями тысячу лет назад. — А мне даже не хватает мужества разгрести документы». Его взгляд упал на узорчатый лук, занимающий своё место рядом с клинком короля Аргэнда. Юный король нахмурился, непроизвольно стиснул руку на подлокотнике. «А также разгрести всё то, что наворотил мой отец... Король Аэрик, безумец и самодур — вот, как его величают в Кадде даже после смерти». Глаза Мэйриадока предательски защипало, но он не дал волю чувствам. У него никогда не получалось нормально выстрелить из лука своего отца. И вовсе не из-за того, что он ещё ребёнок: его отец стрелял из «взрослого» лука уже в свои шесть лет. Самодур, безумец... и превосходный стрелок, ничего не попишешь. А какое оружие займёт своё место на стене, когда Мэйриадок уйдёт в Свет?.. Юный король с отвращением взглянул на писчую палочку, дожидавшуюся на столе. Затем поднял влажные глаза на пустое место на стене, где должен висеть меч королевы Эрны. Он надеялся, что тот, в чью руку она вложила этот меч, достоин её доверия. «Бабушка... Как же мне тебя не хватает. Как Кадде тебя не хватает. Теперь мне нужно стать ровней тебе... и лучше отца. Вот увидишь, я не испугаюсь банды Заката. Я заставлю их ответить за твою смерть и за смерть моих родителей! Я клянусь тебе!» Мэйриадок прижал руку к сердцу. Оно быстро и гулко билось. «Я — десятый из рода Дайериэлов. Именно во мне должен воплотиться первый король Мэйран, и я не посрамлю память о нём тем, что именно я — его кхай-тэ».***
...Руки королевы-генерала Кадды обхватывают рукоять адросского меча. Слышится быстрое, шумное дыхание осуждённых. Никто из них уже не надеется вымолить прощение. Или надеется?.. Шестилетнему принцу Мэйриадоку не по себе. Ему становится зябко, затем слишком жарко. Отец одёргивает его, запрещая елозить. Хочется отвернуться или вообще уйти. Поиграть с Энси и остальными... О нет, Энси тоже здесь. И Кэйлин. И... «Я сказал, смотри!» — цедит сквозь зубы отец, и Мэйриадок замирает. Во все глаза смотрит на растрёпанных каддцев в сбившихся голубых одеждах. Их пятеро — все лесные, кроме старшего, министра по здоровью из Пограничья. Он — возрастом где-то с отца, двое других и женщина — помоложе, последняя — совсем юная девушка. У всех на рубашках дыры на груди: вышивку с двумя Солнцами — символом принадлежности к людям науки — грубо оттуда вырвали. Женщина плачет, устремив взгляд вверх. Девушка невидяще смотрит перед собой, закусив губу. По подбородку начинает ползти струйка крови, но ей всё равно. «...Обвиняетесь в том, что ввели в заблуждение весь народ Кадды, предложив лекарство, которое должно было помочь при бесплодии...» — звучит громкий скрипучий голос судьи. Чтобы отвлечься, Мэйриадок рассматривает его причёску: выбритый левый висок, с которого свисает косичка, вся в блестящих тяжёлых бусах, лихо зачёсанная набок белая чёлка. На смуглом лице — узор, который почти гипнотизирует спиралями и треугольниками. Едкие светло-зелёные глаза безотрывно, не моргая, смотрят на обвиняемого. «...В ходе чего вы погубили не только нерождённых от мутантов будущих детей, но и великие каддские рода. — Пустынник заканчивает речь, распрямляет сутулую от старости, но могучую спину и рявкает: — Я бы своими руками отправил вас в Сумрак!» «Достаточно, судья Эвин», — останавливает его отец. Тот поворачивается к королю, и Мэйриадок упирает глаза в пол. Жуткий взгляд, пусть он отвернётся... «Итак, ваши последние слова?» — громко обращается отец со своего места к осуждённым. «Мой король... — Старшего бьёт дрожь, уши опущены. Такого бледного лица Мэйриадок никогда ещё не видел. — Клянусь, мы не хотели сотворить зло. Это была моя идея, они лишь помогали в моих исследованиях!» Он указывает дрожащей рукой на девушку. Та равнодушно пялится куда-то перед собой. «Она только ассистент и ничего, видят Солнца, ничего не знает! Прошу вас, мой король, Светлый судья Эвин! Ладно я, но мои коллеги...» «Это мы уже слышали, — обрывает его отец. — Итак, на основании решения судьи Рэгна Эвина, я, король Аэрик Дайериэл, приговариваю вас к смерти. Генерал Эрна?» Мэйриадок переводит испуганный взгляд на бабушку. Её лицо не выражает ничего. Губы сжаты, глаза остекленели. Руки на мече даже не дрожат. Взгляни на меня, бабушка! Ну пожалуйста!.. Вместо этого она смотрит на судью. Его лицо перекашивается, когда он сталкивается с ней взглядом. Наконец, она поворачивается к старшему, который уже не держится на ногах — припадает перед ней на одно колено, неловко пытается встать. Молодая ассистентка кидается помочь ему. «Генерал Эрна, прошу тебя! — молит министр. — Ты — свет Кадды! Поступи по справедливости! Не проливай крови невиновных!..» Мэйриадок безотрывно смотрит на бабушку. Что, что она сделает?!.. «Я, генерал Эрна Дайериэл, дарю смерть вам, одним из Просвещённейших, и отправляю вас в Сумрак». Тяжёлый меч взмывает вверх. Всё замирает. Мэйриадок не удерживается и ахает, тут же зажимая рот рукой. Его отец улыбается, глядя на замершего в ожидании смерти осуждённого министра. «Жаль, что вы — не Эрдан и его шарлатаны», — тихо говорит он самому себе, но Мэйриадок различает его слова сквозь оглушительный стук сердца. Мир рушится.***
Пройдя через узкую арку, Тэймарт оказался на одном из внутренних двориков форта. Посередине чахло тщедушное деревце, растопырив ветки со свисающими с них ленточками. Ленточек было всего ничего — в свете предзакатного солнца Тэймарт насчитал шесть при тридцати учениках Старого форта. Он подошёл к деревцу и опустился на колени. Тэймарт развернул свою ленту из лоскута зелёной рубашки. В отличие от сумеречников ему хватило сообразительности и терпения обшить лоскут, чтобы не растрепался и выглядел мало-мальски опрятнее. На ленте значилось два слога: «Тэй. Э.». «Тэй» обозначало все похожие слоги: и «Тэ», и «Тэй», и устаревший «Тхай». — Тэйта Эвин, рождённая в роду Тхаймара в десятом поколении. Осветите Солнца твой путь в Лучшем мире, — едва слышно прошептал он. Даже тут, на улице, в ясную погоду, Тэймарт чувствовал единственное — запах влажного фортового камня, который останется с ним, наверное, навсегда: пропитает его кожу и волосы, будет напоминать об этих годах в Старом форте. Если он доживёт... «Доживу. Не дождётесь, — подумал Тэймарт, стиснув зубы. — Тэйта погибла не зря». Не он один тяжело переживал утрату сестры. Только другие переживали по-своему, особенно её дед, Рэгн Эвин. Вместе с ней ушёл в небытие весь род Тхаймара. Тэйта Эвин, первенец десятого поколения, надежда рода и без малого всей Кадды, теперь мертва, а остальные потомки — сумеречники-отказники — догнивают в Старом форте. Вместе с Тэйтой ушла последняя реинкарнация великого героя, и если так, то некому больше поддерживать равновесие в Солнечном мире. Близятся тёмные времена, и десятый потомок Тхаймара не явится, чтобы спасти погрязающий в Сумраке мир. «Должен был погибнуть я, а не ты. — Тэймарт поднял к тёмному небу глаза, полные слёз. — В тебе воплотился Тхаймар! А то, что я родился не-сумеречником, всего лишь случайность... Зря ты спасала меня! Я этого не стою!» Он крепко зажмурился и подождал, когда боль в солнечном сплетении утихнет и его перестанут душить слёзы. Если бы тут был Арцэйл и увидел бы эти слёзы, рукам Тэймарта пришлось бы несладко. Каддские воины не плачут. «Надеюсь, ты сейчас с Тхаймаром. Ты же настоящий воин, прямо как он. Пусть тебе будет хорошо в Лучшем мире и да не зайдут там Солнца во веки веков». Тэймарт почувствовал спиной чьё-то присутствие и похолодел. Он понял, что рядом сумеречники. Ещё до того, как повернулся, он услышал голос старшего брата: — Чё это мы тут делаем, а? — А ты? Пришёл поминать предков, Агэл? Вам нельзя здесь быть. — Тебе тоже! И он был прав. Тэймарт слушал, как Агэл и ещё двое — наверняка, их братья, два близнеца, — судя по шагам, берут его в кольцо. — Мне сдать тебя директору, учителю Арцэйлу или самому поколотить? — нагло спросил старший брат, высокомерно глядя сверху вниз на сидящего на пятках Тэймарта. Фантазия у Тэймарта закончилась, и он не смог ничего ответить. Зря — промедление было роковым. Агэл метнулся к нему и, прыгнув ему на лопатки, впечатал лицом в землю у дерева. — Как думаешь, если я прикончу тебя, наши дед с бабкой оценят мой поступок? — прошипел он. — Угу, — нашёлся Тэймарт. Голос его заглушался землёй. — Так оценят, что самого прикончат. — А ведь это я первенец десятого поколения! — ревниво воскликнул Агэл, растеряв угрожающую ауру. — Сестра не считается, она баба, а я мужчина! Я — Тхаймар, и это я буду великим! Он пнул Тэймарта в бок, в треснутые рёбра. Тот охнул и перекатился на спину. В руке он сжимал свою поминальную ленту. — Это меня должны были выбрать в сопровождающие короля! Я старше! Это нечестно! Агэл повернулся в поисках поддержки к близнецам, но те сидели у дерева и накручивали на пальцы чужие ленты, увлечённо следя за дракой. — Скажите, что это нечестно! — Вот да! — отозвались они поочерёдно. — Почему не я? И не я?.. Агэл взвыл от досады и замахнулся ногой, чтобы нанести Тэймарту ещё один удар. Вряд ли он был бы фатальным для здорового человека, но Тэймарт чувствовал, что ещё удар — и его рёбра вопьются в лёгкие. Он схватил Агэла за ногу и дёрнул. Старший брат нелепо взмахнул руками, пытаясь удержаться, но грохнулся оземь рядом с Тэймартом. Агэл окатил его смрадным дыханием и выбросил вперёд руку, впиваясь ему в волосы. Тэймарт растянул руками ленту и обхватил ею Агэла вокруг шеи. Если остальные два брата хотели бы броситься, сейчас было самое время. Но они смотрели, заворожённые, и прикидывали, кто победит. Тэймарт знал, как противно и страшно, когда тебя душат. Агэл любил душить его. Сейчас он на себе узнает, каково это. Его и без того выпученные глаза чуть не вывалились из орбит. Он выпустил волосы брата и вцепился в его руки, пытаясь оторвать их от своего горла. Тэймарту не хотелось его убивать. Ему было всё равно. — Сумрак! А ну прекратить! — окликнул их голос лекаря. Близнецы, почуяв, что взрослые неминуемо зададут взбучку, умчались со двора, бросив старшего на произвол судьбы. Тэймарт обернулся и увидел, как к ним бежит лекарь: это его и только его высокая фигура с короткими волосами, кое-как утянутыми на макушке в хвостик. Агэла Тэймарт не отпускал до тех пор, пока лекарь не подбежал и не попытался разнять их, хватая обоих то за лица, то за шею и плечи руками, упрятанными в перчатки. Тэймарту казалось, что это длится вечность. Он не чувствовал своих рук, сжимающих ленту на шее брата. Для него сейчас существовала лишь боль в груди, такая, от которой хочется сбежать хоть в Вечный Сумрак, только бы больше её не чувствовать. — Не вздумай подохнуть, сумеречный ты сын! — орал лекарь ему в лицо. Когда взор заволок серый туман, Тэймарт облегчённо выдохнул. «А ведь я погибаю в бою... Жди меня, великий Тхаймар, я иду к тебе!»***
Закат приносит прохладу. Лёгкий ветер рассеивает песок, что ложится светло-серыми волнами. Старый форт после очередного дня утомительных тренировок совсем скоро начнёт погружаться в сон. Учитель Арцэйл расслаблялся в своей каморке под самой крышей западной башни. Он сидел и смотрел в окно поверх ног, закинутых на стол. По правде говоря, далось ему это с трудом — переломанные когда-то кости напоминали о пережитом ноющей болью. Постоянной, раздражающей, которую было невозможно заглушить. Арцэйл зажмурился и осушил чашу с терпким настоем из ваэнны. Фыркнул, поморщился, но ощутил, как по изнывающим от боли ногам бежит приятная охлаждающая волна. — Вот так, вот так... — произнёс он хриплым шёпотом, гладя себя по бедру рукой, лишённой безымянного пальца. — Скоро всё будет хорошо... Он вновь посмотрел в туманное марево сумерек. Солнца ещё не скоро покажутся в этом окне. Они заглядывают в комнату Арцэйла только на закате, когда Старшее Солнце, которое многие в Пустыне связывают с великим Тхаймаром, только-только провожает Младшее, свою возлюбленную, и собирается на покой. Небо было чистым, с далёким рассветным заревом на востоке, у населённых дикарями гор. — Что ж, великий герой, давший имя такому ничтожеству как ублюдок Тэймарт, — буркнул Арцэйл, схватив со стола кувшин с настоем ваэнны и плеснув в чашу ещё, — тебе тоже не повезло быть вместе с твоей возлюбленной. Но ты был героем. И я тоже мог бы. Но я изгой. Изгой, чья великая миссия — растить следующих изгоев. Что, Тхаймар, не очень хотел бы встречать их толпой в Лучшем мире, не так ли? Некоторые пустынники обожествляли Тхаймара и надеялись увидеться с ним после земной жизни. Арцэйл не был уверен, что сказки о чертоге славы и счастья — правда, но ему нравилась красивая легенда, впрочем, как и многим. ...Арцэйл почти побывал за гранью, в самом Сумраке, прежде чем его кости срастили, а кожу сшили словно у тряпичной куклы. Он плохо помнил своих добродетелей — в глаза ему вечно бил яркий белый свет. А однажды, когда срослась раздробленная челюсть, его наконец спросили: «Что ты видел в Западных горах?». «Ничего не видел! — Даже близость гибели не выбила из Арцэйла молодецкую дерзость. — Обман этот ваш мэйронит! Не было там ничего». «И ты совсем ничего не увидел, пока не упал? — продолжил бесстрастный голос, и вот тогда Арцэйл подавился от изумления. — Или никого?..» Страшное воспоминание зашевелилось в разбитой голове, и у Арцэйла свело оставшиеся зубы от того леденящего душу ощущения чьего-то присутствия за спиной. А потом, как наяву, он почувствовал толчок в спину — прямо в левую лопатку, она аж загорелась огнём сейчас, от воспоминаний! — и полёт вниз, к вечному, холодному, безжизненному камню. ...Едва Арцэйл поднёс чашу со сколотым краем к пересечённым шрамами губам, он услышал истошные вопли под окном. Пришлось спустить ноги со стола и высунуться наружу. — Чтоб вас в Сумрак, ублюдки! — прошипел он самому себе. — Опять отпрыски Эйлленн! С ними одни проблемы! Арцэйл успел увидеть, как лекарь тащит на руках бездвижное тело Тэймарта, а перед ним, волоча за ухо Агэла, шагает Кэдис с факелом. Тот едва успел натянуть нагрудный доспех и перчатки поверх ночной рубахи, а лекарь и не раздевался на ночь. Ядовито шипя, Арцэйл принялся растирать ноги. — Сейчас, сейчас, сумеречьи вы дети! Только кинжал надену! Арцэйл взял со стола короткий клинок с механическим устройством вместо рукояти. Приладил к левой руке, затянул ремни на запястье. Проверил, нажав на секретный рычажок, выдвигается ли лезвие. Кинжал отозвался ласкающим слух коротким шуршанием и тихим щелчком в конце. Искалеченный учитель любовно оглядел оружие и провёл пальцем по плоской стороне лезвия. Эту штуку ему сделали на заказ ещё в Адросе, уже после того как его тело сшили из лоскутов. Тяжёлый меч слишком оттягивал переломанные некогда кости, лёгкую, хоть и хлёсткую палку трудно использовать в бою против вооружённого воина, и Арцэйл нуждался в эффективном оружии для такого, как он. После длительных обсуждений с изобретательным адросским кузнецом (и приличной суммы денег, ему выплаченной), Арцэйл увидел эскиз будущего кинжала и осознал, что эта вещь выпьет немало крови. Мысль взбудоражила его, погнала собственную стылую кровь по рваным жилам. Теперь одно прикосновение к выдвижному клинку возбуждало его едва ли не больше, чем прикосновение к женщине. Путь до врачебного пункта по подземному коридору — а Арцэйл понял, что они идут туда — был неблизким, и он успел задохнуться и проклясть всё на свете. Зато там зорким в темноте глазам привыкать не пришлось — факелы на стенах отбрасывали мерцающий свет на скупой интерьер и бледные лица: сумеречника Агэла, скрученного надсадным кашлем, Кэдиса с наскоро прилаженной повязкой на глазу, вытянутное лицо лекаря с крупными и жёсткими чертами северного каддца и мальчика с разбитым им, Арцэйлом, телом на койке у стены. Тэймарта. Тёмно-зелёные глаза подёрнуты пеленой, а взгляд расширенных зрачков устремлён куда-то мимо. — Ну и что тут происходит? — прорычал Арцэйл, скрестив на груди руки. На него смотрели только Кэдис и Агэл: лекарь был занят Тэймартом, перетягивая бинтами ему торс. — Поцапались, — буркнул лекарь. — Я нашёл их у древа поминовения. Арцэйл бросил злобный взгляд на Агэла, затем на Тэймарта. — Он первый туда пришёл! — воскликнул Агэл. — А ты что там делал? Пришёл поминать свою мамашу? — Заткнись об этом, Арцэйл, — грозно велел Кэдис. Он не выспался и был крайне недоволен; стоял, скрестив на груди могучие ручищи. — У нас сейчас другая проблема. Арцэйл подошёл к Тэймарту, сидящему на койке. Лекарь неприязненно взглянул на него. — Твоими усилиями, Арцэйл, твоими усилиями. Ты переломал ему рёбра, и теперь проси Солнца, чтобы они зажили. — Можно жить и с переломанным телом, — нервно усмехнулся Арцэйл, намекая на себя. — Вот ты и живи! — рявкнул Кэдис. — Не вздумай трогать мальчишек. — Грэндан и тебя подвесит, если Тэймарт отправится в Вечный Сумрак, — предупредил лекарь. Тут Арцэйл ядовито ухмыльнулся, тяжело опустился на ящики, прикрытые драными знамёнами с солнцем, пересечённым мечом, и похлопал по ним четырёхпалой ладонью. — Вам ещё долго от меня не избавиться, — усмехнулся он вдруг, и лекарь наконец повернулся к нему. Проследив за его взглядом, нахмурился. — И Грэндану — тоже. Мы все здесь нужны друг другу, чтобы Старый форт выстоял. Тэймарт издал протяжный и громкий стон и попытался ослабить бинты на груди, но лекарь шлёпнул его по ладони. — Эй! — вдруг раздался звонкий голос Агэла, и сумеречник решительно шагнул вперёд, не обратив внимания на Кэдиса. — Если он сдохнет — назначьте меня. Все трое повернулись к нему. Старший сын Эйлленн Эвин стоял, уперев руки в бока, и с вызовом глядел на Арцэйла. Полубезумные, но всё же куда более осмысленные, чем у многих его собратьев по несчастью, глаза светились жадным огнём. — Я могу. Я старше. Тэймарт — ещё малявка. Чё он может?! Если он откинется, я смогу его заменить! Арцэйл сощурился, глядя на ещё одного сына бывшей возлюбленной. Нет, на неё он не похож вовсе — весь пошёл в отца, Хайэ, этого монстра... — Сумеречный ты сын, — процедил Арцэйл, презрительно глядя на Агэла, — тебе никогда не стать сопровождающим короля, если ты этого добиваешься. — Ошарашенный, парень обернулся к искалеченному учителю. — Потому что ты мутант. Сумеречник. Тебе ни на шаг нельзя приближаться к Светлому правителю, дышать на него своим смрадным духом, скалить на него серые зубы. Лучше держись от него подальше и веди себя хорошо, чтобы не оказаться в подвале. От лица Агэла отлила последняя краска; мальчишка позеленел, колени его подогнулись. — Иди, Агэл, — бросил Кэдис, и тот немедленно сорвался с места. Пронёсся мимо Арцэйла, не глядя на него, и скрылся в темноте коридоров. Кэдис повернулся к Арцэйлу. — Возвращайся в свою нору. Если Тэймарт не отправится в Сумрак до этого времени, то тебе крупно повезёт.***
Несколько дней спустя королю Мэйриадоку Дайериэлу пришлось пробудиться совсем ещё на рассвете, когда только Старшее Солнце играло золотом на шпилях дворца Пограничья, и сразу же приняться за сборы. Его облачили в длинное платье, подол которого тут же перевязали синей лентой на щиколотках, чуть ли не вдвое сокращая длину шага короля. Это, по мнению двора Пограничья, делало осанку правителя элегантной, а поступь — изящной и неторопливой. На самом же деле, король Мэйриадок каждый раз молился Солнцам, чтобы не упасть, с трудом перебирая ногами. Под золотыми наплечниками закрепили накидку, на запястьях защёлкнули узорчатые браслеты. Платье стянули на талии широким поясом, заставив короля подавиться воздухом. Когда молодая придворная каддчанка приступила к волосам, молодой король не выдержал: — Я же еду в Пустыню смотреть военную Академию, а не собираюсь на роскошный приём. Можно хотя бы сегодня не использовать тройной обруч? — Нельзя, мой король, — терпеливо ответил, улыбнувшись, регент Пимантин. — Волосы короля Кадды — один из важнейших символов твоего могущества и власти. — А я думал, настоящему могуществу не нужны символы. Как и вообще всему, что говорит само за себя. Как... Как, скажем, Солнцам. Нет ничего важнее самих Солнц. Или — ничто не является Солнцами, кроме Солнц, говорят пустынники. Разве не так? — Солнца — на небе, король — на земле. Ты исполняешь их волю, объединяешь их, поддерживаешь баланс между Пустыней и Лесом, Тьмой и Светом, не давая Сумраку поглотить Кадду... — Ай! — Гребень застрял в спутавшихся после сна волосах, и Мэйриадок вскрикнул от резкой боли. — Прости, мой король, — торопливо поклонилась каддчанка, будто кивнула, и, взяв в руку прядь волос короля, несколько раз деловито подёргала зубцами непослушный клок. — А у пустынников волосы не спутываются... — пробурчал Мэйриадок. — Я же наполовину... нет, на четверть — пустынник. Почему мне не передались пустынные волосы, регент Пимантин? Пожилой каддец вздохнул. — Тогда бы они никогда не достигли такой длины, как сейчас. — И хорошо! Это же истинное мучение. Они очень тяжёлые. А уж когда на них надет тройной обруч... — Не выйдет, мой юный король, ты всё равно должен носить его, — усмехнулся регент Пимантин. Кончики ушей Мэйриадока вспыхнули и встали торчком. — И эту ленту на ногах я тоже должен носить. А ведь из-за неё я чуть однажды не навернулся, регент Пимантин. Мог бы пробороздить носом подъездную дорожку. Своим монаршим носом, прошу заметить! Регент лишь рассмеялся. Мэйриадок обрадовался удачной шутке и издал фыркающий смешок. — Только не «навернулся», а «упал», мой король. И не «пробороздить», а... — Пимантин не смог придумать достойной замены так точно подходящему ситуации слову и усмехнулся, глядя на развеселившегося монарха. На несколько мгновений Мэйриадоку действительно стало легко на душе, словно ничто плохое не окружало его, постепенно стискивая, как лента его ноги, как обруч — волосы, как жажда мести — сердце... Улыбка резко исчезла с его лица. Уши безвольно повисли, а на очередной рывок гребнем даже не захотелось реагировать. Регент Пимантин подошёл, опираясь на резную трость, и заглянул ему прямо в глаза. — Мужайся, мой король, — произнёс он, кладя прохладную сухую ладонь на горячую щёку Мэйриадока. — Не пускай ненависть в свою душу. — Регент Пимантин... Я никогда не смогу смириться с этим. Никогда. — Юный король обнажил клычки. — Сначала мой дедушка, потом родители, а следом и бабушка... Что за проклятье пало на род Дайериэлов? Я — наследник престола, и я, значит, тоже проклят. Какой же будет моя смерть?.. — Не говори о смерти, мой король, не говори о ней! — прошептал регент Пимантин, и зрачки его сузились до едва заметных щёлочек, когда он приблизил лицо Мэйриадока к своему. — Ты нужен Кадде. Ты — Свет Солнца. — Я один. Одинокое Старшее Солнце, блуждающее по небосводу, отчаявшееся найти своего младшего собрата. Волосы разделили на множество прядей и принялись быстро-быстро переплетать между собой. Каддчанка делала вид, будто ничего не слышит и её вовсе здесь нет — регент Пимантин ощущал её приглушённую ауру. А Мэйриадоку казалось, будто она с увлечением слушает и ждёт продолжения внезапного откровения. — Довольно! — Он в гневе схватил свои волосы и рванул прочь из рук девушки. Косы рассыпались, девушка ахнула и выронила гребень. — Не гневайся, мой король, она тут не при чём. — С тяжёлым вздохом Пимантин наклонился и поднял гребень с голубого ковра. — Иди, Маэтта, я сам. Девушка склонила голову и стремительно вылетела из покоев. — Ей очень обидно и страшно, — произнёс регент Пимантин тихо, перебирая волосы короля по-старчески дрожащими, но всё ещё уверенными руками. — И она не подслушивала. — Да откуда... — начал было Мэйриадок, но прикусил язык. Это ему откуда знать, что чувствует другой. Это он давно лишён способности понимать окружающих без слов и пространных объяснений, к которым они не привыкли, всегда полагаясь на обострённую эмпатию. А впрочем, то было обыденностью для этого мира — но не для короля Мэйриадока. Он не мог вспомнить в точности, когда разучился чувствовать, но это случилось ещё до того, как не стало короля и королевы. Мэйриадок часто корил себя за то, что не мог ощутить враждебной ауры, сгустившейся над его семьёй, хоть и не был в этом виноват. Но если бы он только мог чувствовать. Если бы только мог... — Да, неловко вышло, — буркнул он, сглатывая горький ком, вставший в горле. — Ничего. Просто знай, что здесь никто не желает тебе зла. — Руки Пимантина мягко переплетали длинные пряди, не причиняя боли. — Зная о том, как тебе нелегко, мы все стараемся беречь тебя, наше Солнце. Мэйриадок сделал глубокий вдох и медленно-медленно выдохнул, раздувая ноздри. — Кого я, в самом деле, увижу там? Уродов, которых вывели в ходе чудовищного эксперимента. Того, за который правительству Кадды стыдно до сих пор, даже после казни всех причастных пять лет назад... Руки регента Пимантина замерли на середине одной из косичек. — Дело прошлого, мой король. Все, кто был виновен, понесли наказание. Сейчас ты должен осветить путь заблудшим в Сумраке и дать им надежду. — Великие рода, которые пошли на это, — упрямо продолжал Мэйриадок, — прервались, потеряв своих потомков — даже когда они живы, являются ли они полноценными людьми? Род Аттэви, род Кэтгар, род Хэгаллов… Великие пустынные воины, служившие если не первому королю, то его наследникам вплоть до наших дней. — Кадда переживает Сумрак, мой дорогой король, — вздохнул Пимантин, продолжая переплетать его волосы. — Мир постепенно меняется... — Да. Меняется. Как и предначертано. Мэйриадок посмотрел за окно, в высокое синее небо. Он глядел куда-то сквозь него — за его пределы, где холодная тьма простирается далеко вокруг, и в ней застывшими золотыми каплями мерцают равнодушные звёзды. — Рода Эвинов, потомков Тхаймара, тоже скоро не станет. Великий воин не воплотился в десятом поколении, и он не придёт спасать Солнечный мир вместе с десятым Дайериэлом. — Пока есть десятый Дайериэл, мир будет жить. — Дайериэлы разрушили его сами, — процедил Мэйриадок. — Мы дали начало эпохе Сумрака. Во всём этом винят моего отца! Вдруг Мэйриадок стиснул в кулак руку, и массивное кольцо Солнца — жёлтое с бирюзовым отливом — впилось ему в большой палец. — Я должен прекратить это. Взойдя на престол, я просто обязан. Потому что Пустыне не нужен такой король. Я не Солнце — я не свечу для всех. И если я и дальше буду сидеть и смотреть из окна на Лес... В итоге прикончат и меня, и будут, наверное, правы. Пимантин по-настоящему испугался этого выпада. Руки его ощутимо дрогнули. — Мой король, я же говорю тебе: мы будем беречь тебя. Никто не причинит тебе вреда. Никакие бандиты-заговорщики... и даже сумеречники. Девять маленьких косичек были собраны в одну большую голубой лентой. Щелчок — и на волосах сомкнулся тройной обруч, напоминающий Мэйриадоку рёбра какого-то животного. — В Старом форте тебе дадут сопровождающего, мой король. Самого лучшего из учеников. — Регент Пимантин отвёл чёлку короля влево и прибрал заколкой-трезубцем. — Лучшего — потому что единственного. Да, я удосужился просмотреть досье на некого Кейона Тау. Его в последний момент назначили сопровождающим, потому что предыдущий нормальный мальчишка умер. — Киона, — поправил Пимантин. — Это такая честь для него! Его выбрали для тебя, он подготовлен к твоему приезду и, как пустынники это умеют, выслужится перед тобой целиком и полностью. — Пустынники не выслуживаются, — нахмурился Мэйриадок. — Так всегда повторяла бабушка, потому что никто в Пограничье и Лесу не хочет это понимать. Они либо признают твою власть, либо нет. Либо следуют за тобой, либо нет. И я хочу быть тем, за кем они пойдут. — Не волнуйся, мой король. — Пимантин оглядел своего воспитанника как произведение искусства и улыбнулся, тепло потрепав по плечу. — Королева Эрна выстроила мощную связь между всеми областями Кадды. Пустынники по-прежнему служат и будут служить королю Пограничья, а следовательно, правителю единой Кадды. Регент Пимантин взял в руки трость и предложил Мэйриадоку взять его под локоть. — Энси будет скучать по тебе, — тихо сообщил первый министр, когда они шли по светлым коридорам дворца. — Не хочешь зайти попрощаться? Брови короля резко сдвинулись, но уши предательски покраснели. Мэйриадоку было стыдно. — Нет. Никто не успеет по мне соскучиться. Он опасливо огляделся, словно Энси мог услышать его, стоя за одной из колонн или в нише для цветов. Ерунда, Энси не доберётся сюда так быстро, уж тем более незамеченным. Его шаги, сопровождающиеся деревянным стуком костылей, Мэйриадок издалека узнает из тысяч других. — Тебе стоит вернуться к общению со сверстниками, мой король. Тебе нужен друг, которому ты будешь доверять свою жизнь до заката своих Солнц. Престарелый министр-регент и опытный боевой генерал не должны остаться единственной твоей компанией. Так, идя под руку, они наконец оказались на парадном крыльце дворца, залитом светом. Он ослепил Мэйриадока, и он, скривившись, заслонился рукой. — Мой король! Сияй словно Оба Солнца. Перед ним возник узнаваемый силуэт — зачёсанная назад пышная чёлка, широкие плечи, лёгкий доспех. А на поясе — меч с длинной рукоятью. Его Мэйриадок узнал бы везде — адросский меч королевы Эрны. — У нас всё готово. Мой король? — Приблизился и коснулся его плеча. — Как твоё настроение? — А? Всё нормально, Ардарэн. Просто не выспался, — ответил Мэйриадок, всё ещё морщась. — А ты, я подозреваю, после миссии в Адросе отсыпался? И, должно быть, не один. Ардарэн улыбнулся, слегка согнув уши. — Даже если ты король, до совершеннолетия тебе незачем этим интересоваться. Мэйриадок беззастенчиво фыркнул. — Осветите Солнца твой путь, генерал Ардарэн, — наконец поприветствовал его регент Пимантин, слегка склонив голову. Затем произнёс очень тихо: — Позаботься о нём, будь особенно внимателен. В Пустыне сейчас неспокойно, но ты знаешь, как совладать с её дикой стихией. — Разумеется, министр Пимантин, — ответил пустынный воин и склонил голову в ответ. — Сейчас у меня нет миссии важнее, чем беречь Светлого короля. «Он не уберёг моих родителей, — подумал Мэйриадок, делая вид, будто не слышит разговора. — Он не уберёг мою бабушку, хотя едва ли был кто-то, кому она доверяла больше, чем ему. Он не виноват в этом, он был далеко... Но, если он не смог уберечь их, убережёт ли он меня?» Мэйриадок посмотрел на него — высокого широкоплечего пустынника с едва заметными морщинками на ушах и под глазами. Ему было чуть больше сорока лет, ещё половину этого срока он будет оставаться молодым, если только наконец внемлет просьбам короля и остальных министров не прикладываться к настою из ваэнны слишком часто. Хотя Мэйриадок и Пимантин уже потеряли надежду его переубедить — Ардарэн, смеясь, говорил, что настой уже давно течёт по его жилам и лишиться его — значит умереть. На крыльцо лёгкой поступью взлетел командир королевской стражи, учитель Кэйлина. Одной рукой он придерживал рукоять лёгкого меча лесного типа, другой — узорчатый лук. Поклонился королю и Пимантину, мотнув длинными хвостиками от висков, кивнул Ардарэну. — Генерал Ардарэн, эскорт пограничной стражи готов к отъезду. — Отлично, Кэол... Постой, а это у тебя что? Ардарэн кивнул на лук, закинутый на плечо Кэола, и нахмурился. — Там, куда мы едем, такое не жалуют. Прикажи страже оставить луки в Пограничье. — Речь идёт о безопасности короля. — Кэол недовольно вздёрнул тонкие уши. — И о пустынных традициях. Если Пограничье хочет подружиться с Пустыней вновь, я крайне рекомендовал бы подчиниться. Кэол повернулся к Мэйриадоку и Пимантину. Его длинное лицо оставалось спокойным, но королю всё равно показалось, что его брови так и стремились образовать на переносице недовольную, почти обиженную складку. — Генерал Ардарэн прав, Кэол, — отозвался Пимантин на его взгляд. — Нельзя оскорблять тех, в гости к кому ты едешь. Командир стражи взглянул на короля, как на оплот последней надежды. — Подчинись пустынному генералу, Кэол, — ответил король на этот взгляд. Тому ничего не оставалось, как скинуть с плеча лук и, зажав его в руке, поторопиться отдавать приказ подчинённым. «Интересно, я поступаю правильно?» — спросил Мэйриадок самого себя... а может, бабушку, устремив взор в небо, где солнца торопились навстречу друг другу. Увы, ему больше никто не ответит, кроме него самого. — Осветите Солнца твой путь, мой король! — махнул рукой Пимантин на прощание, когда король садился в экипаж, запряжённый мощными синекожими ящерами. Их хвосты были туго скручены, чтобы те не отмахивались ими и не загораживали обзор вознице. Ардарэн и Мэйриадок расположились в повозке. Рядом с ним, как бы то ни было, ему действительно было спокойнее. Эскорт из остальной пограничной стражи на молодых изящных рапторах двинулся следом. — Ты не взял раптора для себя, Ардарэн, — заметил Мэйриадок, быстро пересчитав животных. — Где Катхэт? — Бедняга после всего вконец загнан, — сочувственно произнёс Ардарэн. — Треть Пустыни галопом почти без единого перерыва — это не шутка даже для него. Генерал говорил о своём звере так, словно речь шла о друге. Процессия двинулась по старому тракту-серпантину вниз по ярусам Пограничья. Впереди уже виднелся Эрвендэл — столица Пустыни с огромными цветущими пригородами. Отсюда его было не отличить от Пограничья. Вот за холмом практически скрылся дворец — остался только шпиль с флагом, на котором два солнечных диска входили друг в друга. Вдоль тракта потянулись аккуратные заборы, за которыми — роскошные сады и усадьбы высших чиновников с просторными крытыми вольерами, где дремали холёные ящеры. В школе на открытом воздухе шёл урок. Увидев королевский экипаж, дети завертели головами, некоторые даже подбежали и приникли к забору, силясь разглядеть процессию, и учитель строго застучал указкой по столу. Чем ниже спускался экипаж, тем выше и плотнее становились заборы, участки — более заросшими, а усадьбы — скромнее и меньше. Вольеры стали потеснее, вместо пяти рапторов сидело по одному. У стены, разделяющей Пустыню и Пограничье, уже не было тех роскошных садов и парков, кроме пары узеньких сквериков, — пяти-шестиэтажные дома с квартирами-общежитиями стояли стена к стене. Из окон торчали лохматые белые головы — в основном тех, кто курил. Дети носились туда-сюда по тракту, уворачиваясь от лап королевских ящеров и тычков копьями от бдительной стражи. Ни у кого из местных височные пряди не спускались длиннее подбородка. Таких людей у себя, на верхнем ярусе Пограничья, Мэйриадок никогда не видел. Но слышал, что они выполняют крайне важную работу тут, на низах. Отсюда иногда прибывали курьеры, с которыми встречались министры и стража на средних — нейтральных — ярусах, и привозили вести или дары из Пустыни. Сам Пимантин начинал свой путь с самого низшего яруса, о чём пару раз в детстве рассказывал им с Энси. «Неважно, откуда и кем ты начал свой путь. Главное — кем и где ты его закончишь», — говорил он с тёплой улыбкой. Мэйриадок однажды неосторожно спросил, не потому ли министр-регент такой старый, что этот путь занял у него всю жизнь, и стоило ли оно того. Однако Пимантин не растерялся и согласился с этим. Только вот, глядя на курящих в окнах замызганных мужчин и копающихся в огородах измученных женщин, Мэйриадок сомневался, что они попытались сделать хотя бы один шажок вверх. К окошку повозки подъехал Кэол, заслонив Мэйриадоку обзор. — Лучше задвинуть шторы, мой король, — тихо посоветовал он. Однако тот не хотел. Он продолжал глазеть на бедные районы Пограничья, называемого «цветущим». — Мой король, всё-таки стоит закрыть окно, — произнёс Ардарэн и опустил шторку. — Угроза от банды Заката всё ещё существует. Экипаж наконец выехал на ровную дорогу и пошёл прямо. Тогда Мэйриадок отодвинул оконную створку полностью и высунулся в окно, силясь увидеть Эрвендэл. Однако пустынную столицу он увидел совсем вдалеке справа — узнал её по шпилю здания городского совета. — Почему мы не поехали через Эрвендэл? Там же прямой тракт на север, — недоумённо обратился он к Ардарэну. — Ну а чего стоять в пробках перед воротами? — усмехнулся тот. Затем понизил голос и сказал серьёзно: — Мы едем тайным путём. Мэйриадок догадался, почему. Отодвинулся от окна, прикрыл его шторой. — Понимаю, — тихо сказал он. — Мы посетим Эрвендэл на обратном пути, когда придут сведения от моих информаторов, — пообещал Ардарэн. — И охрана будет усиленной. Юный король вздохнул, с тоской и волнением глядя на удаляющуюся пирамиду Пограничья. На свой дом, который он покидает в первый раз. Ящеры шли быстрым шагом. Мимо уже мелькали всё более редкие деревья; всё постепенно сливалось перед глазами в сплошное песчаное марево. Цветущее Пограничье осталось совсем позади, когда наконец исчезли шпили дворца. Теперь короля Мэйриадока окружала только Пустыня.***
У Агэла второй день болела голова. Такое случалось часто и с самого детства, но к головной боли, оказалось, невозможно привыкнуть. В такие моменты он сильнее ощущал запах собственного мутировавшего тела, а звуки, к которым его уши остались чуткими, как у всех, отдавались в мозгу громом и лязгом. Когда ночью так и не получилось уснуть — слишком уж громко дышали товарищи и урчали их животы! — Агэл встал и потопал во врачебный пункт. Обострённый слух ещё на лестнице в лекарский подвал заставил Агэла замереть: внутри кто-то разговаривал. Узнав Кэдисовский бас, Агэл немного успокоился: учитель этот хоть и суров как горный ящер, но он ни разу хотя бы не ударил его. Опасности он не представляет, если не потащит к Маэдиру — а он не потащит, Агэл был уверен: даже сумеречник мог заметить, что учитель и директор не сходятся в методах воспитания. Но, когда Кэдису ответил высокий, но хрипловатый мальчишеский голосок, у Агэла внутри всё перевернулось. — Я всё равно встану. Я не могу подвести короля... и Старый форт. Агэл зажмурился и прикусил язык — до того ему стало гадко. Мелкий братишка только об этом и твердит! Честно говоря, Агэл всё думал, что у Тэймарта горячечный бред, но теперь он слышал его, хоть и неловкие, но шаги, шлёпающие по каменному полу врачебного пункта. Вот так судьба может поворачиваться к тем, кто в своё время был списан со счетов. Так, может, и к нему, Агэлу, могла бы? Или для этого нужно было родиться не-сумеречником?.. — Ну смотри, Тэймарт. Мёртвым ты точно королю нужен не будешь, — гулко прозвучал голос Кэдиса. — Поэтому я не умру. Голова будто пыталась треснуть и разлететься на осколки. Если бы Тэймарт не смог пойти и слёг, последним, к кому могли бы обратиться учителя, — Агэл. Он сейчас как раз того же возраста, что и король, всё было бы по правилам. Он стоял и смотрел в щель между стеной и пологом, когда что-то ткнулось ему между лопаток. Агэл не закричал только чудом. Он обернулся, захлебнувшись собственным воплем, и увидел мертвенное лицо Арцэйла, который направлял на него свою палку. — Что ты делаешь рядом с Тэймартом? — просвистел учитель в пустующие дыры между зубов. — Я... за лекарством. Голова болит! — Ах, голова... Раздался щелчок, что-то коротко прошипело, и прямо у самого глаза Агэла замаячило лезвие короткого клинка. — Ты здесь по его душу, Агэл, — шипел Арцэйл, кисло дыша ему в лицо. — Мне ещё повезло поймать тебя, пока ты не успел навредить. — Я не пытался! — в ужасе прохрипел сумеречник. — Правда... не пытался!.. Агэл ощущал себя отвратительно жалким, но чисто животный страх перед упёртым в нижнее веко клинком перевешивал зачатки благоразумия. — Я больше не приближусь к Тэймарту! Честно-честно! — умоляюще протянул он. — Конечно, не приблизишься. Потому что если только попробуешь — умрёшь. И ещё, Эйлленновский ублюдок... Что «ещё», Агэл не узнал: полуоткушенное ухо Арцэйла повернулось в сторону врачебного пункта. Агэл и сам различил шаги Кэдиса, но мгновением позже, когда Арцэйл швырнул его прочь, вверх по ступеням. Агэл упал на четвереньки и покарабкался вверх, не оглядываясь на Арцэйла. Всё с тем же коротким щелчком клинок исчез у учителя в рукаве. Кэдис столкнулся с Арцэйлом на лестнице. На его вопросительный взгляд тот весь сгорбился, схватился за лоб и пояснил: — Я за лекарством. Что-то у меня голова болит...