Sans qu'un remord ne me vienne

      Проснулась Эсмеральда резко, разбуженная каким-то кошмарным сновидением, которое тут же вылетело из головы. Она широко раскрыла глаза, пытаясь оценить, который час и ушел ли ее мучитель. Пару минут настороженно прислушивалась к уютной тишине и тихим шорохам, доносившимся с улицы, после чего осмелилась сесть и оглядеться: комната была пуста. Облегченно выдохнув, цыганка соскочила с постели; ужасно хотелось есть. Неизвестно, когда вернется ее тюремщик, один вид которого лишал всякого аппетита, а потому неплохо бы поторопиться. Кажется, солнце уже неумолимо движется к полудню, целеустремленно карабкаясь на вершину своего ежедневного путешествия.       Зачерпнув полкружки воды, цыганка долила остальное из кувшина с вином. Оторвала себе ломоть ячменной лепешки, с аппетитом умяв его вприкуску с ароматным сыром и желтым сливочным маслом. Насытившись, красавица неподвижно застыла на низкой лавке, так и не выпустив из рук опустевшую глиняную кружку. Она думала о странном поведении монаха, о жестокой судьбе, отдавшей ее в руки сумасшедшего, о Фебе и, в связи с последним, немного – о Квазимодо. Зародившаяся накануне мысль что, быть может, глухой что-то напутал, быстро окрепла и почти уже укоренилась в ее наивном сердечке. В связи с этим перед плясуньей встала неразрешимая задача: с одной стороны, она любым способом должна была уберечь возлюбленного от грозившегося убить его архидьякона. С другой, если Феб, несмотря на ее слабость и ложное признание, по-прежнему любит ее, она обязана сохранить себя для него! Какое счастье, что похотливый поп еще не успел претворить в жизнь свои отвратительные намерения!..       Решительно, девушка не находила никакого объяснения непоследовательным действиям священника: сначала он проклинает ее и отдает под пытки, а после – клянется в любви; затем пытается изнасиловать и угрозой вынуждает покинуть убежище – но и здесь, где никто и ничто не в силах помешать ему, дважды останавливается на полпути. Нет, он безумен, в этом нет сомнения. Только так можно хоть как-то растолковать его поведение. Значит… значит, все еще может перемениться?..       То немногое, что Эсмеральда знала о помешанных, ограничивалось ее невольным «знакомством» с затворницей Крысиной норы, которая постоянно поносила и проклинала и танцовщицу, и все цыганское племя, стоило только девушке пройти мимо Роландовой башни. Единственное, что плясунья хорошо усвоила, так это то, что сумасшедших лучше лишний раз не раздражать и, уж во всяком случае, не пытаться вступать в спор. Быть может, если монаха не злить попусту, да и вообще вести себя как можно незаметнее, он смягчится?.. Быть может, отпустит ее и вернется к своим молитвам?.. О, как глупо надеяться на это! Но на что еще ей остается уповать?!       Кружка пошатнулась, выскользнув из ослабившейся хватки; Эсмеральда вздрогнула от тихого стука и тряхнула прелестной головкой. Огляделась в полумраке комнаты. Прошлась из угла в угол, не зная, чем занять себя. Чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, цыганка начала изучать место своего заключения, старательно убеждая саму себя, что ей это и правда интересно. В маленьком прохладном подполе обнаружились пара запечатанных кувшинов, внушительных размеров головка канталя, который она уже успела опробовать, масло, соленая рыба и свинина; с крючьев свисали пара закопченных колбас – деликатес, какой плясунье доводилось пробовать всего пару раз в жизни, будучи приглашенной в богатые дома развлечения ради. Когда же юная танцовщица начала разглядывать забитую фруктами и овощами полку, она не смогла сдержать удивленного возгласа: помимо обыкновенных лука, моркови, капусты, свеклы, яблок и груш, здесь обнаружился самый настоящий, размером с голову ягненка, гранат. Девушка однажды видела такие на прилавке иноземного торговца. Сколько же монах за него заплатил? Говорят, фрукт этот внутри напоминает россыпь рубинов – интересно, это правда?..       После такой находки в примостившийся у стены сундук Эсмеральда заглядывала уже с неподдельным интересом. Постельное белье, еще одно одеяло… камизы, сюрко… Он что же, купил для нее одежду?.. Похоже, священник и впрямь загодя приготовил все для комфортного существования. Потрясенная этой мыслью, цыганка сердито захлопнула сундук. Поп, заботливо выбирающий черные сливы или женские котты, никак не вязался с тем образом чудовищного, преследующего ее безумца с пылающим взглядом, каким она давно уже привыкла считать Клода.       Вновь впав в задумчивое забытье, девушка присела на расправленную постель и начала перебирать в уме воспоминаний последнего года. Вскоре мысли ее привычно потекли в сторону красавца-капитана, и неосознанная мечтательная улыбка коснулась алых губ. Однако, энергичная по натуре, плясунья не могла целый день предаваться размышлениям. От скуки она даже решила приготовить луковый суп: бог весть, когда в последний раз ей удавалось заняться готовкой. Признаться, Эсмеральда не слишком любила это занятие, однако после многомесячного перерыва даже такая рутинная обязанность показалась приятной. Увлеченная процессом, ни на миг не выпуская из головы лучезарный образ дорогого Феба, воскресший еще более величественным после всех этих сомнений, она негромко начала мурлыкать под нос задорную испанскую песенку, под которую, бывало, кружилась прежде в кольце праздных зевак.       Такой и застал ее вернувшийся Фролло: с растрепавшимися волосами, с половником в руках, испуганно обернувшуюся и застывшую в отблесках играющего в очаге пламени, с замершей на губах песней. Помедлив, мужчина прошел в дом. Снял плащ, скинул торбу и, ни слова не говоря, начал извлекать снедь. Цыганка отбежала от бурлившего котла с почти уже готовым супом и примостилась на сундуке, не сводя глаз с возившейся у огня фигуры.       Архидьякон, тем временем, скинул сутану и теперь оценивал ее варево – что ж, вполне себе сносно, и ничуть не хуже того, чем кормят в трапезной. Сняв котелок, он вопросительно уставился на девушку.       - На свой счет я не обольщаюсь – ты готовила явно не для меня. Отчего ж убежала?.. Я не кусаюсь, дитя. И, если не против, с удовольствием разделю с тобой трапезу.       Голод властно давал о себе знать: священник ничего не ел со вчерашнего вечера. Запах пищи только раздразнил аппетит. К тому же, хоть и понимая умом, что у маленькой чаровницы и в мыслях не было проявить о нем заботу, Клод невольно почувствовал радостное тепло от того, что здесь, в ветхом рыбацком домике, ждал его горячий обед, приготовленный руками этой девочки.       - Я не голодна, - с усилием произнесла Эсмеральда, вглядываясь в лицо монаха и пытаясь разглядеть знакомый влажный блеск вожделения в его глазах – напрасный труд.       - Ну хорошо, пусть так, - легко согласился он и открыл нишу подпола. – Но, по крайней мере, ты не откажешься попробовать нёшатель?.. Кажется, где-то здесь я припрятал прекрасное сладкое вино из Иль-де-Франс – думаю, оно идеально подойдет. Уверен, ты никогда не пробовала ни первого, ни второго! А еще я купил для тебя сладкое овсяное печенье.       - Я… - цыганка хотела было отказаться, но вовремя прикусила язык, вспомнив, что хотела начать выказывать больше смирения и не раздражать понапрасну своего тюремщика.       - Знаешь, я ведь никогда за свою долгую жизнь не сидел за одним столом с женщиной… Исключая, быть может, детство, - не дождавшись ответа, задумчиво добавил тот.       Признание это никак не отозвалось в девичьей душе: всем ее существом вновь всецело завладели страх и непонимание. Тем не менее, помедлив, она неуверенно поднялась со своего места и приблизилась к столу. Кажется, монах сейчас спокоен – пусть таким и остается.       Фролло отвернулся, боясь, как бы маленькая колдунья не разглядела промелькнувшее на лице торжество. До краев наполнил глиняную миску дымящимся луковым супом, нарезал хрустящий пшеничный хлеб, изысканный сыр с нежным грибным ароматом, разлил рубиновое вино, извлек холщовый мешочек с печеньем… Только бы сработало!..       Трапеза проходила в молчании: архидьякон уткнулся в миску, лишь по временам бросая короткие взгляды на опустившую взор красавицу, нервно теребившую в руке кусок сыра. Ей явно было некомфортно, а мужчина не знал, что сказать, что сделать, чтобы хоть немного разрядить обстановку.       - Спасибо, девушка, - поблагодарил он, отставляя в сторону пустую миску; Эсмеральда только вздрогнула и ничего не ответила. – Попробуй. Это вкусно.       Священник уложил нёшатель на толстый ломоть каравая и отправил в рот. С наслаждением пригубил чуть терпкое красное… Да, давно он не позволял себе такой роскоши! Цыганка тоже откусила небольшой кусочек и, кажется, нашла угощение очень достойным, равно как и вино.       - А теперь десерт, - Клод плавно подвинул печенье, из-под полуприкрытых век наблюдая за захрустевшей прелестницей.       Одно за другим исчезли несколько тончайших овсяных печений. Боже, какое же она, в сущности, дитя!.. Фролло подлил вина в опустевшие кружки и поднялся: близился вечер, пора было зажечь светильники, пока в очаге еще оставался огонь. Огонь… Неплохо бы согреть воду! Он ведь намеревается сегодня познать эту девушку, а гигиене, в отличие от многих современников, брезгливый архидьякон уделял не последнее место.       - Скоро вернусь, - подкинув дров и взяв одно из двух, наполовину порожнее, ведро, мужчина скрылся за дверью.       Плясунья с облегчением выдохнула: кажется, ее метод действует. Противный поп не злится, не сверкает очами, не кричит – а от его ярости, как знала уже Эсмеральда, всего один шаг до вожделения. Нет, уж пусть лучше остается таким. Так его присутствие можно хоть как-то терпеть. Вот только неужели ей снова придется провести ночь в одной с ним постели?! Но, впрочем, в сравнении с тем, что чуть не произошло тогда в келье собора, спать на одном ложе казалось наименьшим из зол…       После ужина прошел час. Нетерпение священника перерастало постепенно в беспокойство. Неужели все-таки не сработает?! Что же делать?.. Все равно взять ее? И опять видеть эту неприкрытую, жгучую ненависть… О, что за судьба!.. Быть может, она смягчилась; быть может, примет его… Весь вечер молчит; да ведь и он не слишком разговорчив! О чем с ней говорить?.. О любви – только напоминать о том бреде в сыром подземелье. О друзьях ее – бередить раны. О чем же? О книгах?.. Он даже не уверен, что маленькая чаровница знает грамоту!.. О чем вообще говорят с женщинами?! Алхимия, история, политика – все это, верно, пустой звук для них. Нужно быть красивым пустомелей с блестящей портупеей через плечо, чтобы, не моргнув глазом, нести всю ту чушь, что с таким упоением выслушивают глупые девчонки!       - Эсмеральда…       Смотревшая в пламя цыганка испуганно вскинула на него черные глаза, обрамленные пушистыми ресницами. Пресвятая Богородица, помоги!.. Теперь точно нужно что-то сказать.       - Я… я долго думал, есть ли возможность отменить твой приговор… ведь дело можно пересмотреть… - Боже, что он несет!..       «Долго думал»! Подобная мысль вообще впервые пришла Клоду в голову секунду назад, когда он произнес эти слова. Зато плясунья, кажется, и впрямь заинтересовалась – вон как сверкнули очи!.. Подобралась, точно ласка перед нападением, глядит недоверчиво, ждет… Что он может ей сказать?.. В любом случае, здесь дело гиблое – нечего и пытаться.       - Но ты созналась в колдовстве, и этого члены духовного суда не простят никогда. Надежды на помилование нет.       Девушка чуть слышно вздохнула и вновь уставилась на желто-оранжевые языки пламени, выплясывающие фарандолу¹ на затухающих головнях. Плечи ее поникли, спина ссутулилась, точно под тяжестью мешка с мукой. Фролло стало вдруг нестерпимо жаль эту хрупкую девочку. Чувства вины не было: он отдавал себе отчет, что именно на его да еще, пожалуй, Шатопера совести лежат все ее несчастья, однако не раскаивался ни в чем из содеянного. Будь у него возможность повернуть время вспять и переписать события последних месяцев, мужчина, не раздумывая, в точности повторил бы все свои действия, даже зная о последствиях. Да и к чему такие сложности! Он и сейчас может все исправить: достаточно отпустить мушку на волю, одним ударом разрубить тщательно сплетенную паутину и остаться погибать от неутолимого голода в обрывках разорванной сети. Никогда!.. И все же архидьякону было жаль свою прелестную пленницу: так ребенок скорбит о чахнущем в неволе жаворонке, с трудом пойманном в расставленную в поле ловушку. Видит, как бьется несчастный о прутья клетки, рискуя разбиться; ходит, точно кот, вокруг слабеющего с каждым часом пернатого; ищет, чем вернуть его к жизни. Но на что жертве ласки палача?.. Незадачливый ловец берет в руки – птица едва дышит от страха; протягивает корм – жаворонок только бьется пуще прежнего. Однако отпустить?.. Нет! Слишком манит пестрая окраска, слишком мягкие у него перья, слишком хорошо запомнилась журчащая над полями звонкая трель. И птица гибнет в тесной клетке, а ребенок льет слезы над остывшим телом прекрасной узницы, лишь теперь готовый отпустить ее на волю – теперь, когда сама она стала волей…       - Есть другой выход, - помолчав, продолжил священник. – Король очень плох в последние месяцы. В любой момент его жизнь может оборваться. Знаю, тебе нет до этого дела – но это твой шанс! В стране начнется хаос. Карл еще ребенок, ему только двенадцать. Никто не знает, кого Людовик оставит регентом при малолетнем сыне. Поговаривают, будто ею станет Анна де Божё… Что за глупость! Не пристало женщине путаться у трона!.. Впрочем, от этой всякого можно ожидать: она ведь даже не далее, как в начале прошлой зимы изъявила желание посетить монастырь Собора Богоматери. Женщина – мужской монастырь!.. Я, конечно, воспротивился столь вопиющему нарушению устава Черной книги и, хвала Всевышнему, епископ послушал меня. Но я не удивлюсь, если старшая дочь Людовика действительно захочет претендовать на престол. Хотя, думаю, у старого лиса все же достанет благоразумия оставить дофина на попечение герцога Орлеанского… Впрочем, что тебе за дело до всего этого. Важно лишь вот что - послушай. Как бы ни сложилось, начнется борьба за власть, я уверен. Солдатам будет не до ведьм. Да и тебя никто не узнает, если оденешься, как добропорядочная горожанка, приберешь волосы под платок или шаперон…       Эсмеральда взглянула на него со смесью непонимания и отвращения – не то к подобному предложению, не то к нему самому. Клод нервно сглотнул, но все же продолжил:       - Ты могла бы жить в Париже, неузнанная, в укромном домике, который, если захочешь, я сниму для тебя…       - Вы предлагаете мне стать содержанкой?! – не выдержав, цыганка вскочила, стиснув в негодовании кулачки, но, взяв себя в руки,быстро ответила, вновь опускаясь на скамью. – Париж – большой город. Но сплетни разлетаются по нему, кажется, стремительнее, чем в деревне на сотню хат. Не пройдет и месяца, как вся столица будет знать, что служитель церкви, священник Собора Парижской Богоматери, взял себе любовницу!       - Это так, однако… Мне трудно это признать, но святые отцы давно уже погрязли в пороках, и блуд, поверь мне, далеко не самый страшный из длинного списка прегрешений. Я считал себя оплотом чистоты в этом царстве разврата: меня мало интересовали деньги, еще меньше – женщины; я вкушал постную монастырскую пищу и не желал ничего иного. Но гордыня – мать всех пороков, и за нее-то я теперь и несу свой крест… Одним словом, никто не посмеет упрекнуть меня в глаза, если мы будем вести себя благоразумно: человек моего положения может не бояться правосудия земного за подобный проступок. К тому же, я знаю не так уж мало тайн сильных мира сего: знакомство с Его Величеством дало все же свои плоды…       - Вы знакомы с королем?! – уличная плясунья не могла поверить в это; монах, однако же, говорил спокойно, будто не придавая значения столь необыкновенной вещи.       - Он посетил меня однажды в компании своего медика, Куактье, - губы Фролло непроизвольно сложились в насмешливую, чуть презрительную линию. – Ничтожный человек, который тянет из старика деньги, но ни черта не смыслит в настоящей науке! Так вот, после того случая мы беседовали еще несколько раз… о разных вещах. Это умный человек, должен признать, великий интриган. Но до крайности мнителен; скуп во всем, что не касается его здоровья. Он набожен, но одновременно жесток… И снова я говорю не о том. Тебе нужно лишь знать, что, пока ты будешь под моим покровительством и останешься неузнанной – а это вовсе не сложно будет провернуть, когда начнется смута и возня за регентство, – тебе нечего будет бояться. Ты даже можешь креститься, принять другое имя. Ты ведь просила этого… научить тебя христианской вере. Я научу тебя.       - Научите меня вере?.. Вы, кто предлагает мне принять крещение и тут же возлечь с попом?! Сомневаюсь, что вы научите меня хоть какой-нибудь добродетели! Даже ваши речи – отвратительны! Если все католики таковы, то лучше мне никогда не носить креста. Пусть я и язычница, как меня называют, цыганка, но я честнее, чем лицемерные христиане!..       Мужчина порывисто поднялся с сундука, замер на мгновение и, приблизившись к оторопевшей Эсмеральде, пал на колени, нежно стиснув маленькие ладошки и взирая на красавицу снизу вверх полным обожания на грани поклонения взглядом.       - Ты права! Ты тысячу раз права, дитя!.. Я не хочу вздрагивать каждый день при мысли, что тебя могут узнать. И мне мало – слышишь?! – мало твоего тела. Ты должна принадлежать мне вся, без остатка – сердцем, душой. Как я принадлежу тебе уже давно! Нет. Нет, мы не останемся в Париже. Уедем, уедем на юг Франции. В Тулузу или, если хочешь, к морю. Помнишь, я говорил тебе, что найдется в этом мире и для нас место под солнцем, где деревья зеленее и небо синее!.. О, мы даже могли бы покинуть Францию и начать новую жизнь вдалеке отсюда, где воспоминания зловонного Парижа не посмеют преследовать нас: поедем в Богемию – хочешь? В тех краях располагается знаменитый Лейпцигский университет, ты знаешь… я мог бы преподавать там – да, думаю, меня бы слушали с удовольствием. Я образованный человек, девушка, я ученый, если хочешь знать – я смогу обеспечить наше будущее и без этой дрянной рясы!..       Цыганка молчала, слушая взволнованную, сбивчивую речь своего тюремщика. Снова он предлагает ей куда-то бежать, точно они пара влюбленных, мечтающих обрести рай хоть в шалаше!.. Неужели старый монах никак не уразумеет, что дело не в Париже, а в нем?! О, с Фебом она готова пойти хоть в ад, но с ним – не все ли равно, будет ли тепло и сытно в ее клетке, если крылья там все равно не расправить… Рядом с этим чудовищем она задохнется, погибнет. Он правда этого не понимает?.. Архидьякон, не дождавшись ответа, продолжил:       - Знаешь, мы могли бы отправиться в Неаполь. Там тепло, солнечно; Неаполитанское королевство с трех сторон омывается морем – мы можем поселиться, где угодно. Говорят, у них в каждом саду растут лимоны, а персики медовые и сочные, будто манна небесная. Хотя сейчас там правит Фердинанд из Арагонской династии, сторонников Анжуйского дома, я полагаю, в этой стране найдется немало. Не удивлюсь, если после смерти Фердинанда кто-то из французских монархов – быть может, даже нынешний дофин Карл – попытается, подобно Иоанну Анжуйскому, захватить этот лакомый кусочек земли обетованной. Король как-то обмолвился, будто неаполитанцы ненавидят Арагонский дом и при первой возможности с радостью сбросят с трона его представителей… Впрочем, важно только то, что в той стране мы могли бы осесть, понимаешь?.. Не знаю, смогу ли я сложить с себя должным образом сан… Боюсь, не стоит даже пытаться: второй викарий епископа Парижского – не тот человек, которому дозволено запятнать свое имя и получить запрещение в священнослужении. На любовницу Луи де Бомон де ла Форе закроет глаза, но навлечь позор на всю Парижскую епархию, на митрополию Санса он никогда не позволит… Есть только один вариант: бежать. Бежать туда, где никто не найдет нас. Я инсценирую свою смерть – нельзя ведь просто исчезнуть, гнев епископа может пасть на моего непутевого брата. Но это неважно, я все устрою. Мы уедем туда, где никто не признает в тебе цыганскую ведьму, а во мне – архидьякона Собора Парижской Богоматери. Мы обвенчаемся, как только ты примешь католичество; мы навеки соединимся с тобой – в этой жизни и в посмертной!.. Любовь моя, моя Эсмеральда…       Опьяненный этой новой, восхитительной в своем безрассудстве идеей, священник склонился, с трепетом покрывая короткими, быстрыми поцелуями смуглые ладошки замершей узницы. Сделать ее своей – своей навсегда!.. Что ему за дело до того, что она уличная девка – он даст ей свое имя; что за дело до ее вероисповедания – она примет католичество и станет христианкой. Они покинут Францию, начнут новую жизнь, как муж и жена. Как супруг, он получит на маленькую чаровницу все права: она больше никогда не ускользнет от него!       Эсмеральда пыталась еще сопротивляться, когда Клод, поднявшись, властно притянул ее к себе, сжав в пламенных объятиях. Она почти забыла о данном себе обещании не злить понапрасну этого человека и стать хоть немного хитрее. В страхе уперлась изящными ручками в широкую грудь, стараясь отдалить от себя ненавистного монаха: то была борьба бабочки со стеклом. Фролло едва ли чувствовал слабые удары постепенно затихшей цыганки: завладев мягкими устами, он почти лишился разума. Сегодня! Это должно произойти сегодня. Сейчас!..       Когда девушка почувствовала, как горячая рука накрыла ее грудь, она предприняла последнюю отчаянную попытку вырваться… и в этот миг в голове вдруг все помутилось. От неожиданности она широко раскрыла глаза, увидела припавшего, точно вампир, к ее шее мужчину. Стало вдруг трудно дышать; слабость охватила все тело, так что у несчастной подогнулись колени. Архидьякон, почувствовавший эту перемену в своей жертве, поднял голову и внимательно вгляделся в ставшие будто еще больше черные глаза.       - Ты боишься, дитя?.. – неуверенно спросил он.       Эсмеральда молчала. Она ясно осознавала происходящее, но тело будто налилось свинцовой тяжестью. Да что же это такое?!       - Мне… мне плохо, – слабо произнесла цыганка и судорожно вздохнула: несмотря на то, что в голове вертелись четкие мысли, выговорить вслух хоть пару слов удалось с большим трудом, полностью сконцентрировавшись на этой задаче. Слова будто бы доносились издалека, точно повторенные громким эхом.       - Что с тобой?! – в глазах священника она вдруг ясно прочла неподдельную тревогу.       «Боится, что я умру до того, как он овладеет мной?.. – подумалось красавице. – О, хоть бы так оно и случилось!.. Как же тяжело стоять…» В глазах начало стремительно темнеть, и через несколько секунд благословенная тьма окутала измученное сознание.