Sans qu'un remord ne me vienne

      - Но это невозможно! – воскликнул архидьякон, лихорадочно соображая, что получится сделать в ее ситуации и не находя иного варианта, кроме как обратиться прямо к Людовику; но тот никогда, никогда не согласится подписать прошение о помиловании! Он только напрасно напомнит о маленькой цыганке и возбудит, быть может, новые подозрения против себя.       - Что ж, в таком случае вам, как и мне, не на что надеяться. Если вы не в силах исправить свою собственную ошибку… - девушка смежила веки и подложила ладошки под щеку, будто намереваясь уснуть, хотя внутри все клокотало.       Клод надолго замолчал, задумчиво лаская женскую грудь, вперив невидящий взор в стену. Наконец, с усилием произнес:       - Я пока не представляю, как взяться за это дело, но если… Если я все же добьюсь твоего помилования? Могу я рассчитывать, что ты станешь тогда моей и только моей? Навсегда?       Он с такой отчаянной силой стиснул изящное тельце, что Эсмеральда с трудом втянула воздух.       - Навсегда – слишком высокая цена за искупление вашей собственной вины, - она почти физически ощутила, что он готов взорваться и придушить ее; или снова любить. Или все вместе. – Но, думаю, я смогу быть достаточно щедрой, чтобы вы не остались в обиде.       Фролло выдохнул, пытаясь унять бешеный стук сердца. Она дала ему не надежду даже, а только лишь смутный ее призрак, морок, который маячит где-то далеко впереди, но на самом деле его нет вовсе. Он даже не мог пока определиться, лучше это или хуже, чем совсем ничего. Не менее мучительно, во всяком случае. Даже если у него получится – бред, как здесь может что-то получиться! – на это уйдут недели, месяцы!.. За это время он с ума сойдет!       Да и как вообще подступиться с этим вопросом к Людовику?.. Король годами держит невинных в своих подземельях в Плесси-ле-Тур, несчастных, осужденных за неведомые преступления. Виселица на Гревской площади едва ли хоть раз за последние годы пустовала дольше десяти дней кряду. А уж просить помилования для сознавшейся в ереси ведьмы – за это самому можно лишиться головы. Впрочем, теперь ведь вскрылись новые обстоятельства… Девчонка не цыганка, не еретичка – она католичка, и, если публично покается в грехах, возможно, ей простят невольное заблуждение?.. Рассказать всю ее историю: про похищение, про жизнь с цыганами; она, в конце концов, невиновна в том, что в годовалом возрасте была украдена, и некому было воспитать ее в христианской вере. Он привел бы в свидетели сестру Гудулу, взял бы на себя ответственность покровительствовать Эсмеральде, стать ее духовным отцом… Чертов капитан ведь жив, а после покаяния дело может ограничиться штрафом, ведь так?.. Хотя останется обвинение в покушении на жизнь. О, Шатопер теперь, верно, захочет явиться на заседание, если будет назначен пересмотр дела, и не пожалеет подробностей о «нападении» на него цыганской колдуньи!.. А священник, как назло, ныне даже не входит в число членов духовной коллегии, и бессилен сделать хоть что-то! Нет, через суд дело точно не решить. Только через короля, только просить помилования.       Впрочем, умолять старого лиса – все равно, что пытаться размягчить и перелепить обожженную глину. Сколько не поливай ее, материал уже так зачерствел, что скорее раскрошится в пыль, нежели смягчится. Нет, здесь нужно что-то другое. Какая-то услуга, ценная настолько, что будет стоить помилования. Что же может стоить жизни? Впрочем, это как раз легко: только другая жизнь. Король очень плох и ужасно напуган; скупой старик платит шарлатанам-астрологам, окружил себя толпой лжемедиков, жертвует огромные суммы в пользу святой матери-церкви. Он болен и боится смерти; верно, грехов на нем столько, что хватит на дюжину матерых разбойников… Если бы найти средство продлить жизнь, благодарность монарха была бы безгранична. Но это невозможно, нет. Клод осматривал как-то короля по его настоятельной просьбе и абсолютно уверен теперь, что тот не протянет дольше года. Разве что Божье чудо… Господи, ну конечно!.. Чудо!       Архидьякон вдруг вспомнил о странствующем монахе, просившем однажды приюта в монастыре Нотр-Дама и поведавшем о некоем Франциске из Неаполя. Брат Джироламо рассказал любознательному двадцативосьмилетнему Фролло о своем путешествии по Европе, но особенно священника впечатлил рассказ о посещении странствующим проповедником Милаццо. По его словам выходило, что на Сицилии не столь давно некие, как они сами себя называли, отшельники святого Франциска Ассизского, основали новый уединенный монастырь. Главой нищенствующего ордена являлся подвижник Франциск из Паолы, которого его последователи считали чуть ли не святым. Брат Джироламо был склонен согласиться с ними: ему так и не посчастливилось встретиться с основателем ордена лично, однако братья охотно поведали, что сей благочестивый муж еще отроком покинул родительский кров и шесть лет прожил отшельником в уединении и молитвах. Шутка ли, четырнадцати лет от роду отречься от земной жизни и посвятить себя Господу!.. По его молитвам исцелялись безнадежные больные, простая вода в его руках оборачивалась целебным зельем – так рассказывал про него брат Джироламо, храни его Пресвятая Дева! Что если посоветовать Людовику пригласить этого Франциска из Паолы во Францию?.. Если он и вправду святой, то сможет исцелить недуг стареющего монарха, и тогда щедрая награда ждет не только этого достойного мужа, но и того, кто подал королю блестящую идею. Да, может сработать! Во всяком случае, стоит попытаться. Хотя, черт бы все побрал, на это, опять же, уйдут месяцы!..       - Эсмеральда, - тихо позвал мужчина, только теперь почувствовав, что согнутая в локте рука ужасно затекла.       Девушка неохотно пошевелилась, но очей не разомкнула.       - Дитя, ты спишь?..       За окном уже начали сгущаться сумерки. Проклятье, должно быть, уже пятый час!.. Ему вот-вот придется покинуть свою гостью. И неизвестно, встретятся ли они снова… Архидьякон прикрыл глаза и печально выдохнул. А потом с нежной силой стиснул в медвежьих объятиях лежащую рядом женщину с черными волосами, глазами-колодцами и чарующим голосом сирены.       - Вы меня сейчас задушите, - окончательно пробудившаяся плясунья попыталась развернуться к нему лицом, но Клод не позволил.       Обнимая ее одной рукой, второй он с жаром начал ласкать юную грудь; губы уткнулись в смуглое плечо.       - Преподобный, вам еще не пора на встречу с моей матушкой?.. – красавица предприняла очередную тщетную попытку вырваться.       - Скоро будет пора. Но мы еще успеем… - он недоговорил и проворно просунул ладонь меж женских бедер.       - Кажется, христианская вера учит умеренности, - слабо запротестовала Эсмеральда, невольно выгнувшись.       - Поверь мне, дитя, я умерен во всем, что не касается тебя, - хрипло пробормотал мужчина, чувствуя, как в нем вновь пробуждается огонь желания. – Расслабься… Я не причиню тебе боли.       Плясунья вздохнула и прекратила свои жалкие и, честно сказать, не особенно усердные попытки вырваться из мертвой хватки. От горячих ласк монаха страсть неумолимо начала подчинять и ее; первый стон сорвался с приоткрывшихся губок. А священник, тем временем, не ослаблял хватки и распалялся от ее тихих вздохов, извивающегося тельца и сбившегося дыхания ничуть не меньше, чем если бы ласкали его самого.       Он не старался сейчас усмирить свое желание, как делал это прежде – напротив, организм, кажется, действительно устал и нуждался в дополнительной стимуляции. Время поджимало, поэтому Фролло оставил долгие прелюдии и приятные нежности на отдаленное светлое будущее, на которое все же очень хотел надеяться. Прижав к своей груди маленькую чаровницу, он раздвинул коленом стройные ножки и беспрепятственно пробрался в ее святая святых. Девушка слышала только подхриповатое, частое дыхание прямо у себя над ухом, да ощущала, как приятный жар скапливается от круговых движений его длинных пальцев, ласкавших оросившийся соком, разбухший бутон. Мужская плоть, которую еще пять минут назад она не чувствовала, теперь вздыбилась и твердо уперлась в ягодицу.       - Любовь моя, - простонал Клод, и Эсмеральда чуть обернулась на этот протяжный зов, приподнявшись на локте. – Нет, не двигайся!.. Прошу тебя. Я хочу… хочу так…       С этими словами он легко притянул ее таз еще ближе и, задрав гибкую ножку к потолку, вошел в приоткрывшийся сад. Застонав, начал быстро двигаться, глубоко проникая в нежное женское лоно и едва не рыча от первобытного удовольствия. Плясунья же, напротив, чувствовала, что ей явно чего-то недостает. Наслаждение не ослабевало, но и не нарастало: она точно качалась на его упругих волнах, но не было той, что повергает в пучину греховного блаженства. Ах, лучше бы он продолжил свои ласки… Девушка выгнулась, чуть подавая таз навстречу и раскрываясь для мужского вторжения. Будто исполняя немыслимое адажио классического па-де-де, она грациозно еще чуть приподняла и согнула в колене придерживаемую ножку, непринужденно заведя ее за спину партнера. Архидьякон поудобнее перехватил маленькую танцовщицу под бедро, помогая ей легко удерживать позицию.       - Боже, какая ты гибкая!.. – Эсмеральда невольно удовлетворенно улыбнулась в ответ на прерывистый мужской шепот, однако усилившиеся толчки быстро вытеснили прочь все мысли, оставив лишь стремление вновь испробовать сладость греховного наслаждения.       Опьяненный близостью, Фролло жадно пожирал взглядом распростертую перед ним фигурку: изящно изогнутую ножку, осиную талию, округлое плечико, откинутую чуть назад, к нему, головку с растрепавшимися черными прядями… С каждой секундой он, кажется, еще глубже утопал в своей пагубной любви, но уже и не помышлял о том, чтобы вынырнуть из липкой паутины порока: это было невозможно и прежде, а уж теперь и подавно. Священник как никогда отчетливо понимал, что эта женщина должна принадлежать ему, и только ему. Только он вправе ласкать эти спелые груди, его губы должны касаться мраморной шейки, только его руки могут расточать ей ласки. Лишь в его объятиях должна изгибать она свое будто вылепленное из податливой глины тело, его прикосновениям суждено порождать эти томные вздохи, и только он один имеет право овладевать этой сотканной из огня языческой богиней, сжимая в объятиях ее прекрасное тело.       - Ты моя, - хриплый баритон разорвал сумрак комнаты, наполненный лишь звуками любовной схватки. – Моя, слышишь?!       Не выходя из нее, мужчина навалился на партнершу, прижимая животом к кровати и почти лишая возможности двигаться.       - Обними меня своими волшебными ножками, маленькая колдунья, - тихо выдыхает почти потерявший от похоти рассудок архидьякон и с упоением чувствует, как раздвигаются пышные бедра, а в следующий миг, согнув колени, плясунья скрещивает щиколотки, как бы окольцовывая его ноги своими. – Господи… Господи…       Вскоре он видит, как, судорожно сжавшись, маленькие пальчики начинают то стискивать простыню, то чуть оцарапывать ее острыми ноготками, и это зрелище вливает в жилы не меньше раскаленной лавы, чем ее прорывающиеся временами стоны. Клод больше не в силах сдерживаться: обвив одной рукой тонкую талию и опершись на другую, чуть приподнявшись, он врезается с ожесточением обреченного, притягивая Эсмеральду себе навстречу так близко, насколько это возможно. Почти вколачивает ее в неделикатно скрипящую кровать, забыв обо всем на свете и думая только о том, что еще чуть-чуть, и его накроет волной нестерпимого блаженства.       Девушка чуть слышно вскрикивает и сжимает его ногами.       - Тебе хорошо? – спросить времени еще хватило, но ответ, если он и последовал, уже не волнует: нахлынувшее удовольствие столь интенсивно, что на секунду-другую все пять органов чувств отказывают разом; зажмурившись, священник с громким стоном валится на плясунью.       - Вам пора, - он еще не успел отдышаться, а жестокая красавица уже беспокойно заерзала, пытаясь скинуть его.       - Да, - Фролло с трудом заставил себя разлепить пересохшие от жажды губы: пить хотелось неимоверно, но пошевелиться он сейчас был не в состоянии. – Скажи… ты, правда, уйдешь сегодня?.. После всего, что между нами было?       - А что между нами было? – спросила скорее не недовольно, а устало, как будто в сотый раз объясняя что-то надоедливому чужому ребенку. – Только очередная навязанная вами бесчестная сделка, и больше ничего.       - Но разве ты… разве тебе… - мужчина судорожно искал нужные слова, с отчаянием понимая, что не находит таких, которые донесли бы нечто невыразимое, но очень важное, связавшее их, как ему казалось, навек. – Тебе было плохо со мной? Я причинил боль?       - А как вы сами думаете? Мне пришлось отдаться человеку, которого единственного, наверное, в своей жизни я по-настоящему ненавидела. Хорошо, что это чувство больше не имеет значения… Знаете, если бы вы все-таки успели исполнить свою угрозу тогда, летом, я бы утопилась. Или зарезала вас во сне. Не знаю в точности, кому бы из нас пришлось распрощаться с жизнью… Но, как видно, ваши молитвы все же были услышаны. Пусть и чрезмерной для меня ценой, но все же нас разрешили от этих уз…       - И для меня – чрезмерной, - с болью произнес Клод, стискивая ее плечико и невольно ежась при этих словах. – Но почему ты не можешь остаться, если не ненавидишь меня больше?..       - Потому что это вовсе не значит, что я испытываю к вам хоть сколько-нибудь нежные чувства – только то, что проткнуть вас кинжалом мне больше не хочется. И не потому, что вы мне симпатичны, а потому, что мне теперь все равно. Все, чего я хочу сейчас, – обнять свою мать.       - А после? Куда вы пойдете? Без денег, без малейшей возможности заработать себе на пропитание?       - Для начала – во Двор Чудес. Не думаю, что Пьер будет возражать, если матушка поживет немного с нами. А потом… Не знаю, если испросить помилование для меня, как вы утверждаете, невозможно, нам, наверное, будет лучше незаметно покинуть Париж, как только станет чуть теплее.       - Покинуть?.. Я… я тут подумал… Возможно, есть одна лазейка, но для этого потребуется время, месяцы!       - Сколько? – напряженно спросила Эсмеральда, чуть повернув голову. – Только не вздумайте снова говорить, что нужно ждать, пока преставится король: одному богу известно, сколько он еще протянет!       - Нет, тут другое, - поспешно возразил архидьякон. – Долго объяснять, но, я полагаю, в самом крайнем случае к концу весны все уже прояснится.       - К концу весны? – плясунья все-таки скинула его с себя и теперь смотрела недоверчиво и пытливо. – Но это не так уж долго, меньше полугода. Мы все равно не смогли бы выдвинуться в путь до середины весны, так что… Я могла бы подождать более точного ответа.       Фролло прикрыл на миг глаза, собираясь с мыслями. В данный момент это казалось почти так же сложно, как отыскать нужную формулу для оживления силы молота Зехиэля.       - Значит… Значит, мы еще увидимся?       - Когда я получу помилование.       - А прежде? – священник взволнованно схватил горячую ладошку.       - Для чего же?       - Я… я люблю тебя, - запинаясь, произнес мужчина, тут же осыпав себя сотней проклятий за то, как ужасно жалко и моляще прозвучали его слова.       - Но я вас не люблю.       - Знаю-знаю! О, прошу, не повторяй этого вновь – лучше молчи!.. Ты как будто раскаленными гвоздями распинаешь мое сердце… Но, может, ты полюбишь еще?..       Девушка горько улыбнулась, и вновь улыбка вышла насмешливой и печальной одновременно; покачала прелестной головкой, но смолчала.       - Хорошо, пусть так – я согласен и на это. Не люби меня, если не можешь, но только будь рядом! Позволь мне хоть изредка видеть тебя, позволь завоевать твое доверие. Это все, о чем я прошу. И разве… разве ты не получила удовольствия в моих объятиях?..       - О, при чем здесь это! – взвилась прелестница, состроив недовольную гримаску. – И мое доверие вам, во всяком случае, уж точно не светит. Так что и видеться нам совершенно ни к чему.       - И я никак не могу переменить твоего мнения?..       - Нет, - отрезала Эсмеральда. – Да и вообще, святой отец, неужто вас больше не пугают злые чары цыганской ведьмы?.. А что, если мне вздумается отомстить за все свои несчастья разом? Что, если я дам вам надежду только затем, чтобы отнять позже? Вы знаете, что при этом чувствуешь?.. Я знаю. Вам захочется умереть сотню раз, ваши глаза ослепнут от бесконечных слез, а ваше сердце, которое сейчас пылает, покроется коркой льда. Но не думайте, будто оно заледенеет и даст вам покой: мерзлота будет только снаружи; внутри же несносный орган будет по-прежнему гореть. И вы будете благословлять тот миг, когда жили только в воздушных замках невесомой мечты и не знали еще горечи поруганных надежд, не собирали окровавленными пальцами осколки иллюзий, катаясь по усыпанному стеклом полу. Вы думаете, мой отказ ранит вас сейчас сильнее всего на свете; но он правдив, и потому рану наносит не он – вы сами причиняете себе боль. Но молитесь, чтобы мне не пришло в голову забавляться вашими чувствами: вот тогда вы действительно можете познать всю глубину горечи поражения.       Клод удивленно взирал на девушку, не поспевая за ходом ее мыслей: он слышал слова, но не вполне понимал их смысл. Она говорила о нем, о себе, о капитане… Но что она хотела всем этим сказать?..       - Собирайтесь же, преподобный. На улице совсем стемнело, матушка ждет вас. А я – ее.       Архидьякон подчинился, не проронив ни слова. Каменной плитой навалилась тоска. Расставание неминуемо, и у него нет средств, чтобы удержать ее еще хоть на день.       - Вы… ты и сестра Гудула могли бы остаться здесь. Временно, - Фролло знал, что она откажет, и все-таки зачем-то предложил, не решаясь ступить за порог.       - Нет, - медленно покачала головой и, грациозно поднявшись, натянула камизу; священник судорожно сглотнул. – Мы уйдем во Двор Чудес. Сегодня же.       - Эсмеральда!.. – не выдержав, мужчина сделал два широких шага и повалился на грязный пол, даже не заметив боль в стукнутых коленях; сжал теплые ладошки. – Я не смогу без тебя… Я… Делай что хочешь, проклинай меня, презирай, мсти за мои грехи – только останься! Я не могу и шагу сделать из этого дома, стоит только представить, что, едва увижу тебя вновь, потеряю, быть может, навсегда. Пожалуйста, не уходи! Эта любовь… Она убивает меня. Она иссушила мне всю душу – взгляни, на кого я стал похож!.. Неужели в тебе нет ни капли сострадания?..       - А было ли оно в вас, святой отец, когда вы отправили меня под суд? – стараясь казаться безучастной, глядя куда-то в сторону, проговорила черноволосая женщина. – Может, из сострадания вы приговорили меня к виселице в тот день, когда я отказала вам? Проявили ли вы христианское милосердие, когда поставили маленькую, напуганную, влюбленную девочку перед ужасным выбором? Где было ваше сочувствие, когда вы назначили ценой за возможность обрести мать мою честь?!       Архидьякон подавленно молчал, опустив глаза в пол и судорожно стискивая вспотевшими руками поледеневшие пальчики. Что он мог сказать?.. Что любит ее? Она итак это знает. Что был не в себе, безумен? Чушь: он бы и сейчас поступил точно так же. Что отпустил ее в конце концов без всяких условий? Если бы не вмешательство проклятого солдафона, он бы ни за что этого не сделал. У него не было извинений; Клод только думал, что цель оправдывает средства. Но, как безрассудный полководец, в погоне за победой он, кажется, совсем обескровел. Да, он выиграл это сражение; но, похоже, проиграл войну и жизнь. Да, жизнь… На что она ему без черноокой колдуньи?.. Проводит ее взглядом и запрется в своей келье, как сестра Гудула, вымаливая прощение и мечтая втайне, что и над ним Господь однажды смилостивится и вернет Агессу. Агнессу… Как странно думать о ней так.       - Преподобный, вам пора, - Эсмеральда настойчиво потянула его вверх.       - Прости, дитя, - шепнул вмиг постаревший священник, тяжело поднимаясь. – Прости меня за все. Ты самое болезненное и разрушительное, но, одновременно, и самое счастливое, что когда-либо случалось со мной. Я никогда не смогу разлюбить тебя; но я не стану больше искать тебя. Люби, танцуй, пой – будь счастлива. Ты создана для жизни, для солнца, для радости; я же сам выбрал свой удел – книги, молитвы и бесконечное одиночество. Я буду просить за тебя у Господа, как каждый день молю Его о моем милом брате. Я буду благодарен, если ты сумеешь однажды отыскать в своем сердце хоть маленький уголок для несчастного, сгубившего для тебя свою душу, и вспоминать обо мне изредка не как о самом страшном своем кошмаре, но как о мужчине, который любит тебя безмерно и жертвует своим сердцем для твоего покоя. Да, ты можешь быть покойна отныне. Пусть с запозданием, но я все же сделаю то, что следовало сделать давным-давно: я подарю тебе свободу. От себя и от ужасной, несправедливой участи – надеюсь, мне удастся получить для тебя помилование. Во всяком случае, я сделаю для этого все, что в моих силах. Жеан передаст тебе ответ, как только я буду знать наверняка.       Резко развернувшись, Фролло, медленно ступая, вышел из дома. Некоторое время девушка задумчиво глядела на закрывшуюся дверь, не до конца понимая собственные смешанные чувства. Наконец, тряхнув прелестной головкой и разгоняя призраки чужих страданий, поджав недовольно губки, будто раздосадованная самой собой, она поспешно начала одеваться и приводить в порядок себя и комнату. Ужасное волнение и радостный трепет накатили вдруг, легко вытеснив из груди неясную тревогу. Эсмеральда ждала.