Вино из молодых мышат

      — Мне так жаль.       — Я знаю.       Призраки. Голоса. Галлюцинации. Давненько он их не видел и не слышал. Выход в ремиссию был делом времени, а падение в нестабильное состояние сводит на нет всю работу. Но то, что первой к нему пришла мама, было неожиданным. Линии на его венах горели огнем, хотелось кричать прямо ей в лицо, даже если она наваждение: «Я совершил грех. Прости меня!»       И запах алкоголя. Снова преследует его в темноте, хватает в свою пасть и держит. Не жует, не проглатывает. Только держит. И это хуже всего. Если бы он мог, он бы вскрыл себя снова, выдрал кожу и мясо с корнем, только чтобы больше не видеть, не слышать и не чувствовать всего этого.       — Я не хотел, чтобы так обернулось. Я не хотел, не хотел…       Руки тряслись. Тянулись к телу, чтобы ранить его, осквернить, наказать. За ошибку, за то, что позволил себя поймать и держать в камере. Как какое-то…       Животное.       …нет, не какое-то. Он и есть животное, чье место в клетке. С которым следует обращаться именно так: мучить, унижать, измываться над ним. Свобода теперь казалась сладким сном. И оттого невозможным.       — Не устал от отдыха?       Брюс хмыкнул. Устать от отдыха невозможно. По крайней мере в большинстве случаев.       — Молчишь? Хорошо. Побереги горло для криков.       Развернул чехол для инструментов. Протер руки и каждый инструмент салфеткой. Любовно провел пальцем по скальпелю.       — Решил сделать подарок… на память о том времени, что мы провели вместе. Если выберешься.       Схватил за цепь на левой руке и резко потянул на себя. Брюс зашипел: не самое приятное начало общения. Давление, которое создавал Дэйсьюк своими пальцами, было неприятным.       — Красиво… Так много шрамов… Добавим в коллекцию новый? Если заживет, не велика беда. Главное, что мы будем помнить. Томас присоединится позже, он тоже хочет внести вклад.       Надавил скальпелем на кожу и провел первую линию. Он напевал себе под нос слово, что выводил с какой-то маниакальной улыбкой. Глаза блестели так, что почти ослепляли.       — Монстр… Монстр-монстр-монстр… М-о-н-с-т-р.       И так по кругу. Где-то надавил сильнее, где-то просто погладил. А когда закончил, погладил рукой по всей длине, оставляя красный след.       — Ты мой. Не забывай об этом.       Дверь снова открылась, и на пол кинули лист бумаги и перо. Брюса это, мягко говоря, удивило. После того, что произошло сейчас, его заставят теперь писать строчки, как нашкодившего школьника? Но возражать опасно. Одно слово, и мир снаружи познает гнев Дьявола.       — Просто повтори то же самое слово.       Повторить… Брюс медленно встал на колени, придвинул бумагу к себе и взял перо. Чувствовался некий подвох… Но где именно? Если только…       — Разве я не должен макать перо в чернила?       — Чернила не понадобятся.       Вот как… Брюс кивнул самому себе и надавил пером на бумагу. От этого тыльную сторону левой ладони обожгло болью. Но он как загипнотизированный писал собственной кровью. Поэтому было больно: слово, повторявшееся на бумаге, впечатывалось в ладонь как клеймо. Из глаз брызнули слезы. Они не должны этого видеть. Не должны видеть, как он ломается снова и снова. А когда он окончательно сломается… Во что его превратят?       — Ты станешь мной.       Брюс замер. Окружение изменилось: из бетона проросла трава, а потолок потрескался окончательно, обнажив ярко-голубое небо. Перед ним стоял чужак.       — Нет… — Брюс покачал головой. — Только не ты. Ты здесь не должен находиться!       — О, правда? А что насчет Джо?.. Или Стража? Их ведь тоже не должно существовать по идее. Но мы существуем. Знаешь, почему? Потому что над нами совершили насилие. Нас попытались сломать. Но мы стали сильнее! Мы стали могущественными! Разве это не здорово?       — А какова цена этого могущества? На наших руках кровь невинных!..       — И тех, кто заслужил самой жестокой смерти! Ты ведь хотел стать заступником? Вот и стал. Пожирая всю ненависть и боль, что причиняют люди, которая находится в их плоти и крови, мы становимся сильнее.       Чужак сел перед Брюсом и погладил его по щеке. Нагнулся ближе и поцеловал его. Вместе с тем он откусил от щеки небольшой кусок.       — Хватит… Пожалуйста, хватит…       Он задыхался. Что-то не давало ему дышать и говорить. И ничего не было видно, только кромешную темноту. И слышно было только, как захлопнулась дверь. Его оставили одного. Умирать? Если так, оно к лучшему.       Но смерть не пришла за ним.       Когда зрение вернулось к нему, Брюс обнаружил себя в сидячем положении с закованными в средневековые приспособления руки и ноги.       — Европейская инквизиция знала, как подавить инакомыслие. Достаточно причинить боль и лишить неформатный элемент чего-то важного. Например, ученому, который отрицал учение Церкви, ломали пальцы.       Дэйсьюк несколько раз покрутил винт, и послышался хруст костей. Брюс едва не прокусил язык: осколки костей точно повредили несколько сосудов. Давление на ноги также усилилось.       — А испанский сапог… В целом метод универсальный. После пытки даже невиновный признавался в том, в чем его обвиняли.       — А в чем сейчас обвиняют меня? — Брюс задал этот вопрос тихо. — В том, что у меня есть внутренний стержень, который не позволил мне поддаться инстинктам?..       Ноги сдавило до хруста. Рядом с ухом раздался металлический звон.       — Самый умный здесь, думаешь? Хочешь без языка остаться?       — Так вырывай! — крикнул Брюс. — Можешь еще лезвие в горло всадить для верности. Только от своих слов я не откажусь. Ты держишься за силу и власть, отказался от родных… Становится гораздо проще быть зверем, верно? Отдать себя на откуп инстинктам и убивать. Но ты не хотел этого. Ты боролся… Но сдался. Ведь так?       Удар затылком об металлическую спинку кресла мог бы привести к сотрясению, но это было бы не самым худшим. Держа Брюса за подбородок, Дэйсьюк быстро бил его шилом в горло, в одно и то же место. Апогеем волны боли стал вырванный щипцами язык. Обильно текла кровь, раны горели. Выдавить из себя хоть какой-то звук было невозможным.       — Тебе лучше быть готовым к следующему разу. У тебя будет время научиться держать язык за зубами.       И Брюс снова утонул в темноте.

* * *

      — Дорогой, а мы не перебарщиваем?       Дэйсьюк остановился и пристально посмотрел на Томаса. Перебарщивают? В их деле такого понятия вообще нет.       — Томас-кун… — он погладил мужчину по колену. — Только так мы приручим дикого зверя. Сделать из него питомца возможно, только если сломать его полностью.       — Верно, но только физическими мучениями ничего не добиться. Нужно чередовать строгость и ласку.       — Только за ласку будешь сам отвечать! — рыкнул Дэйсьюк с улыбкой и вернулся к тому, что делал. Томас мягко выдохнул.       — Со мной же ты ласковый… Да ладно, у тебя даже язык мягче становится, когда ты вылизываешь меня внизу. Ай, аккуратнее! Мог бы хотя бы пару капель смазки для приличия…       Дэйсьюк фыркнул, но выполнил просьбу любовника. Несколько его идей звучат вполне здраво, можно попробовать… Беннер не в первый раз сталкивается с подобным обращением, так что приспособился. А вот что-то другое явно его собьет с толку. Главное подойти с правильной стороны.       Во всех смыслах.

* * *

      Иглы. Они повсюду.       В глазах, под кожей, под ногтями… Они воткнуты так, чтобы каждый нерв чувствовал кончики. Нервная система на грани перегрузки: нет ощущения мира вокруг, его не существует. Есть только боль. А смерть… Как никогда она казалась единственным выходом. Но не в этой жизни.       Я знаю! Я пытался!       Его не в первый раз прокалывают иглами. Он не первый раз оказывается заперт, но это… Это что-то иное. Не эксперименты. Не просто глумление над ошибкой природы. Что же это?       — Похоже, Такахидо-кохай решил максимально оправдать запрошенный гонорар.       Голос девушки. Приглушенный, будто она прикрыла рот шарфом. Или забинтовала лицо… Но мужской голос рядом явно звучал так, будто именно его обладатель здесь самый главный. Лидер…       — Рад наконец-то познакомиться, Брюс Беннер-сан. В иных обстоятельствах мы бы пересеклись только для того, чтобы один убил другого.       — Вы следователь, не так ли?       — В основном.       Боль медленно исчезала. Кто-то убирал иглы из его тела и глаз. Когда зрение полностью восстановилось, Брюс наконец смог увидеть. Человек. Он старался запомнить все приметы: белые волосы, белая одежда, прямоугольные очки. И запах человеческий… В основном.       — Люди и гули могут найти способ сосуществовать друг с другом. Они даже могут иметь общих детей. Проблема в том, что миру удобно жить в состоянии постоянной войны. Им нужен образ врага, поэтому я создал Древо Аогири и образ Одноглазого короля. Мне осталось недолго, и я ищу того, кто продолжит мои начинания и приведет всех к столу переговоров. Точнее, я уже нашел. Но в выверенную схему ворвался случайный фактор.       — Я догадываюсь, что вы имеете в виду. Я сам не хотел, чтобы… — Брюс запнулся. Он случайность. Неучтенная переменная в уравнении.       Ошибка.       — Верно. Будет лучше, если мы не увидим друг друга снова как свободные люди, — сказал мужчина и поправил очки. — А если так случится… Никто не поверит, что следователь возглавляет террористическую организацию. А того, кто будет это утверждать, назовут сумасшедшим. Надеюсь, намек ясен?       Брюс медленно кивнул. Мужчина кивнул в ответ, а девушка сзади него сдавленно хихикнула.       — Тогда прощаюсь. Приказ о полной передаче актива в распоряжение отряда Такахидо-сана я уже дал.       Девушка на прощание потрепала Брюса по волосам и последовала за мужчиной вприпрыжку. Дверь захлопнулась, и Брюс дал волю слезам. Такими темпами плакать будет нечем. Скоро все его эмоции потухнут. Потому что его сломают. Потому что он не человек. Он оружие. Вещь. Ошибка.       Дверь снова открылась. Под его ноги скользнул пистолет.       — Ты слышал моего босса. Теперь ты полностью мой. Но я не последняя мразь, разумеется, так что даю тебе выбор: можешь попытаться убить меня и сбежать, но тогда умрут твои близкие. Можешь покориться судьбе и мне. А можешь… Можешь убить себя. Тогда всем будет хорошо.       — Убить… себя…       — Верно. Я действительно готов дать тебе такой выбор. Вопрос в том, как ты им распорядишься.       Брюс переводил взгляд с пистолета на полу на Дэйсьюка. Он стоял, скрестив руки, и криво улыбался. Здесь определенно был подвох. Но в чем? И если он действительно может… Звеня цепью, Брюс поднял пистолет с пола и поднес его к виску. Ни мыслей, ни сожалений. Если он действительно может… Если это единственный способ защитить всех…       — Пистолет заряжен? — Когда Дэйсьюк кивнул, Брюс облегченно выдохнул и нажал на спусковой крючок. Ущерб будет в любом случае непоправимым, так зачем беспокоиться?       Но выстрела не произошло.       — Я действительно не думал, что ты на полном серьезе выстрелишь! Почему? Ты действительно думал, что я так просто подарю тебе смерть? Ведь это тоже в каком-то роде свобода.       Чужой смех заполнил уши, и даже звук, с которым пистолет упал на пол, не смог пробиться сквозь него. Свобода… В любом случае он бы не получил ее. Пистолет был без патронов. Без патронов… Не убил бы ни Дэйсьюка, ни себя. Теперь тело и душа Брюса будут принадлежать не ему. От того неожиданнее казалась мокрая тряпка на лице.       — Ты мой. И я не позволю никому сделать тебе больно. Любая причина твоих слез падет от моих рук. Мы связаны. Есть нечто, что удерживает нас вместе. И оно нерушимо.       Это не может быть правдой… Верно? Верно?       Дальнейшее время Брюс провел будто во сне. Пытки следовали одна за другой, порой чередуясь со странными порывами заботы со стороны Дэйсьюка. Томас всё это время маячил где-то рядом, предлагая еду, от которой Брюс отказывался. Иногда дух свободы вырывался из него, и тогда наказание было несоизмеримым. Сдаваться он не собирался.       Однажды он разозлил Дэйсьюка так сильно, что едва не лишился лица. Лезвиями кагуне тот сорвал часть лица до кости и повредил глаз. Скорее всего останутся шрамы… Но это не страшно. Страшно другое: однажды Дэйсьюк изменит тактику. И тогда будет пройден рубеж, после которого не будет возврата.

* * *

      Навязчивое чувство приближающейся катастрофы не уходило.       Оно было подобно подкожным паразитам, что виднеются из открытых ран. Грязная клетка, мерзкое подобие камеры, в которую в свое время его хотел засадить Громовержец Росс… Рано или поздно он бы в ней оказался.       Брюс тяжело дышал, сворачиваясь в клубок и стоная от боли. Вчерашняя пытка давала о себе знать. Пробитые металлом и частями кагуне ладони и ступни, растянутое на стене тело… После этого его снова посадили на цепь и сковали руки и ноги. Стало только хуже, только больнее. Холодный каменный пол вытягивал из тела немногие крохи тепла. Хотелось плакать, но слез не было. Как не было и стремления сдаться. Он не будет сдаваться. Ради них. Дэйсьюк никогда не увидит, насколько он сломлен.       Вот и он, стоило только подумать. Злой, как цепной пёс. Или предвкушающий какое-то новое развлечение? Что же, в развлечениях у него недостатка не будет.       — Интересно, чем мы займемся сегодня? Хорошо сегодня отдохнул?       Брюс слабо зарычал. То, что он сделал… И после ему всё равно?       — Раны зажили. Я удивлен. Ты же не ел.       Дэйсьюк вытащил шприц. Брюс не стал зажмуриваться: сил не было, и он всё равно бы ввел препарат. Кровь потекла по щеке. Так похоже на слезы… Которых всё еще нет.       — Я так долго терпел… Твою дурацкую стойкость, слабую надежду на свободу и смерть. Твои глупые выходки, желания и надежды, — Дэйсьюк говорил, поглаживая Брюса по щеке. На его руке была перчатка. — Пора поставить тебя на место, животное.       Новая пытка? Что-то страшнее? Что-то, что наконец сломает его и заставит сдаться? Но это уже произошло. Неужели этого недостаточно для Дьявола?       Будто прочитав его мысли, он усмехнулся:       — Решил, что с тебя хватит? Что уже достаточно сломлен и опущен? Ты ошибаешься.       Он потянул за цепь и рывком поднял Брюса. Не выпуская цепь, вцепился пальцами руки в перчатке в его волосы и поставил на четвереньки. Брюса затрясло: всё это явно не было обычным поведением Дьявола. До сегодняшнего он без предисловий ударял иглой в глаз и издевался над ним, сдирал кожу, бил плетью или что-то иное. Но сегодня, сейчас… Что это? Какое испытание ему приготовили на этот раз?       Рука в перчатке медленно спускалась вниз, от затылка до спины, задерживаясь на шее, чтобы опустить голову Брюса ещё ниже, прямо в пол, и поменять положение рук. Та, что держала цепь, теперь вцепилась в закованные руки. А рука в перчатке спустилась ниже, к бёдрам. Развела их в стороны несмотря на то, что ограничители на ногах позволяли сделать это с трудом.       — Даже жаль, что ты снизу. Твои формы, размер… — сказал Дэйсьюк, слегка помяв мошонку Брюса. — Да ими впору в пинг-понг играть.       Дрожь усилилась. Ничего лучше не мог придумать? Или… Думать о худшем не хотелось.       — Знаешь… Я давно заприметил тебя. Моему заведению нужна экзотика, что-то особенное, что-то невероятное. И вот к чему мы пришли. Я нашел тебя, я победил. И теперь ты мой.       Ощущение резины на коже вдруг сместилось к анальному отверстию. Самый кончик пальца в перчатке неприятно защекотал. Гадкое ощущение. Но будто знакомое… На мгновение Брюсу показалось, что без этих танцев вокруг да около было бы проще. Понятнее.       — Всё ещё не понимаешь? Я могу делать с тобой всё, что хочу. И сейчас я хочу это!       Непрошеное воспоминание охватило Брюса полностью. Ему казалось, что сзади вовсе не Дэйсьюк разрывает его. Что вовсе не его член находится внутри. Кровь стекала по ногам от каждого толчка. От боли Брюс кричал, плакал, выл, но ничто, казалось, ничто не может остановить физические и моральные мучения. Он хотел молить о смерти, просить остановиться… Но это было невозможно.       Толчки ускорились. Стало больнее. Где-то внутри рвались нити, связывающие тело и душу друг с другом. Силы кричать оставались даже с сорванным голосом, но он затихал.       Эти движения… Этот размер… Он бы не удивился, если бы после этого было серьёзное повреждение внутренних органов. О прочих травмах он старался не думать. Как и о том, как все это закончится.       — Мой… Мой… Только мой…       Одержимые стоны заполняли уши и царапали душу не хуже когтей. Верно. Тело Брюса больше не принадлежит ему самому. Теперь это универсальная игрушка на все случаи жизни: и злость выместить на ней можно, и сексуальную разрядку получить. Остальное уже не имеет значения.       Внутри, в душе, становилось пусто. А в теле пустота заполнялась кровью и спермой. Это и есть их нерушимая связь? Это и есть то, что удержит их вместе? Мир как будто зациклился именно на этом моменте. На этой точке невозврата. То, чего Брюс так боялся, наконец-то случилось.       Он позволил отобрать у себя свободу.       От тонкой полоски света, появившейся, когда Дэйсьюк закрывал за собой дверь, еще не высохшие жидкости бликовали. От этого Брюса едва не вырвало. А вокруг кружились тени прошлого и будущего, вторившие: «Это ты виноват. Ты виноват в том, что с тобой сделали». Да, он виноват. Он действительно виноват в том, что его… Его… Даже в мыслях, если он произнесет это слово, он буквально признается в том, что он действительно слабый. Что он действительно может позволить творить с собой что угодно. Что его отец был абсолютно прав.       Брюс уткнулся носом в пол и завыл в голос. Об этом нельзя говорить, в этом нельзя признаваться. Но… Но…       — Не смей извиняться!       — Я обязан. Пока не искуплю всю вину…       — Да о какой, чёрт возьми, вине ты говоришь?! Ты не виноват ни в чём, что с тобой произошло за…       — И в том, что Брайан меня изнасиловал, я тоже не виноват?!       …он признался. В том, что произошло в прошлом. И это повторилось. Повторилось сейчас. Значит, повторится снова. Рано или поздно.       — Ты Феникс, верно?       Нет, он не Феникс. Он монстр, он просто-напросто… Нет, нет… Сами собой с губ сорвались слова:       — Он меня изнасиловал.       И тени вокруг него сгустились. Отступят ли они когда-нибудь? Нет. Никогда.