* * *
Эти руки… Его руки? Они закованы в мягкую ткань, похожую на одежды Маны Годзэн. Длинные рукава, роскошная вышивка… Признак элитного товара. Брюс едва не вздрогнул, но тут же осадил себя: если белый грим плохо ляжет на лицо... Даже такая мелочь может заставить одного из руководителей Древа Аогири отдать приказ об убийстве всех "грифонов" и Мстителей. И Юри с Норико убьют, если он не будет подчиняться. Придирчивость клиентов этого борделя была притчей во языцех: даже до катакомб, где его скрывали от посторонних глаз, доходили неутешительные слухи. Говорили даже, что к услугам заведения иногда прибегает Биг Мадам. И горе тому, кто недостаточно понравится столь видному клиенту. Наконец, время пришло. Его вывели из клетки и повели по лабиринту коридоров прямо в логово безумия. Дурацкие сандалии на трёх высоких каблуках и процессия, окружавшая его на пути к конспиративной квартире, в любом случае не дали бы ему сбежать, поэтому оставалось только покориться судьбе, плыть по течению. Сердце Брюса рухнуло в пятки, когда он увидел, кого он будет обслуживать. Биг Мадам. И даже закрывающаяся за спиной дверь так не пугала. Он встал на колени и опустил взгляд в пол. Так меньше риска. — Какая прелесть! Я очень надеюсь, что хотя бы ты покажешь себя с хорошей стороны, милашка. — Amar mn hoy tumi bhul bujchha. Ami ekjohn manush. Ar ami kon cormchari nai, ami bandi<note>Боюсь, вы всё неверно понимаете. Я мужчина. И я не работник, а пленник. (бенгал.)</note>. Изо рта Биг Мадам вырвался глухой смех: — Надо же, самая настоящая ойран: скромная, но образованная. Что это за язык? — Бенгальский... Простите, я не знаю, как к вам обращаться... — Пустяки, крошка. Главное, что тебе хватает мозгов не вести себя как выскочка: "Как же так, это все знают!" Именно это я и ценю в своих компаньонах — отсутствие высокомерия. Но ты, наверное, не только в языках сведуща. Брюс не обращал внимание на то, что к нему упорно обращались как к женщине. Если Биг Мадам сейчас нужна светская беседа, он постарается поддержать. — Вы правы. У меня семь… степеней в различных областях науки, в частности физика, химия, биология... — Вот это да! Тогда займемся биологией? Можешь сбросить с себя эти глупые тряпки и умыться. Ведь биология — это наука о природе, — ухмылка исказила лицо Биг Мадам. Вот и всё. Настал момент истины. Брюс встал, почтительно поклонился и подошел к тазу с водой. Слегка брызнул на лицо. И снова. И снова... Белые капли ударялись о чистую воду и образовывали круги. Когда же вода полностью побелела, он снял тяжелый парик с украшениями и отложил его в сторону. Пришло время одежды. Слой за слоем сбрасывал с себя ткань, пока воздух не прикоснулся к коже. Как обнаженный нерв... Снова вышел на середину комнаты и встал на колени. Всё предрешено. Можно только верить, что это закончится быстро. Первое же прикосновение заставило его вспомнить, что такое злость. Чему он учился в Бразилии. Даже под препаратами он мог дать отпор. Но Биг Мадам гораздо сильнее. И опаснее. Его повалили на кровать. Начали ощупывать. Мерзко-мерзко... А потом на него сели. И это было страшнее всего. Биг Мадам... Скорее это Биг Месье. И то, что упиралось Брюсу в грудь, твердело с каждым движением этого... существа. Было явно видно, что это не женщина. Не верилось, что оно как Канаме... — Ну что, крошка, будешь брать в ротик как послушная девочка, или сопротивляться? К моим отзывам прислушиваются, и если ты плохо поработаешь, тебя накажут! — В Хельхейме накажут тебя и твоих дружков! — сказал Брюс и плюнул прямо в клиента. И это стало его ошибкой. Самой фатальной ошибкой за время пленения.* * *
— Я получил жалобу на тебя. От Биг Мадам. Я, конечно, тоже сплоховал, не научил тебя… Памятуя о том случае, когда ты мне откусил… — Дэйсьюк фыркнул, глядя на Брюса, который был скован так, чтобы стоять на четвереньках. — Я долго думал, что с тобой делать… Как наказать, чтобы ты точно усвоил, где твое место. Томас-кун?.. Как по команде, за дверью послышался собачий лай. Томас вошел, ведя на поводке пса породы акита-ину. Рыжего… Томас обогнул Брюса и встал сзади него. Дурное предчувствие поселилось в его сердце и уходить не спешило. — Когда у кобеля гон, ему нужна сука. И нет разницы, как эта сука выглядит внешне. Сама суть имеет куда больше значения. Ты мой питомец, а значит, пришла пора тебе познакомиться с сородичем. Тяжесть собачьих лап прижала Брюса сильнее к полу. Самый кончик упирался в расщелину между ягодицами. Чувство чего-то неправильного… Неправильного, но в то же время… Казалось, что именно к этому моменту вела вся предыдущая цепь унижений. Нет лучшего доказательства исключительно звериной природы, чем непосредственный контакт со зверем в полном природном смысле. Без осмысления, без осознания — голый инстинкт. По ногам текло что-то влажное, а горло разрывалось от криков. Не было никаких чувств, только немыслимая боль. Эта боль разрывала на куски всё: тело, разум, душу… Разрывала без возможности сшить разбросанные куски заново. Узел набух. Были мысли, голоса… И эти голоса отталкивали его, кусали, рвали. Всего одним словом: — Ненавижу. И один ответ: — Простите! Простите меня! И так, пока голос полностью не пропал вместе с тяжестью собачьих лап. Когда Томас увел собаку и закрыл дверь, Дэйсьюк сел на корточки перед Брюсом и стал гладить его по волосам. Неправильно, неправильно… Не так он должен себя вести. Кричать? Да. Мучить? Да. Но не ласкать, нет. — Теперь понимаешь?.. Я ошибся, когда включил тебя в общий каталог. Я могу продавать твои фото, фильмы с тобой… Но не тебя самого. Ты мой. И это наказание вовсе не за плохой отзыв, а за мою самонадеянность. За самонадеянность? Глупость. Просто попытка надавить жертве на жалость. — Я вычеркну тебя. И больше никому не отдам. И поцелуи, поцелуи везде. Странное чувство охватило Брюса: спокойствие, понимание… благодарность. Просто за то, что его больше не будут продавать. Фотографии, видео? Неважно. Это только отпечатки, не настоящее. Просто за то, что его семья будет в безопасности, пока Брюс остается послушным как собака. Чувство казалось неправильным. Неправильным и невозможным. Но эти поцелуи и прикосновения… В них хотелось раствориться. И забыть даже самого себя. — А теперь отдыхай. Скоро я тебя кое-чему научу.* * *
Все это походило на сон. Кто-то приходил и уходил, безликий, играл с ним, осыпая и обкалывая. Самое отвратительное — этот сон ему нравился. Эти прикосновения, прерывистое дыхание, стоны и будто бы бесконечные потоки изливаемой спермы... Все это походило на полет, на беззаботную жизнь. Легко и правильно. Так и должно быть. Но реальность совсем не такая. Она мерзкая и тяжелая, напоминала о том, что все эти утехи не для него, что он просто игрушка, которая не должна получать удовольствие. Она должна его доставлять. Брюс монотонно-привычно провел ногтями поперек запястья. Крупные капли выступили на ранах, и он улыбнулся. Хотя бы так он может чувствовать себя живым существом. На звание человека он не имеет теперь права. И никогда не имел. Впившись ногтями глубже, Брюс зашипел. Больно. Это хорошо. Заслужил. — Ты снова это делаешь. Нет. Только не снова. Пусть это будет галлюцинацией, кошмаром на почве синдрома посттравмы изнасилования, но только не реальностью... Дэйсьюк опустился перед ним на корточки и провел рукой по ранам, оставляя яркую дорожку. — Снова пытаешься забрать себя у меня. Не надо. Я не смогу... один... без тебя... Такой Дьявол гораздо страшнее. Дьявол, который плачет. Из-за него. Брюс прижал раненую руку к груди и опустил глаза. По щекам потекли слезы. — Прости... Прости... — Не нужно, — снова эти мозолистые пальцы... Стирают слезы с его лица. Зачем? — Обещай, что больше не сделаешь этого. Но затем он резко одернул руку. Привычная маска жестокости застыла на лице. — Что я перед тобой распинаюсь? Есть дела поважнее, чем давить тебе, бездушному предмету, на жалость. Все равно будешь нарываться. Что просто идеально... Блеснула в его руке игла. Брюс привычно зажмурился и откинул голову. Сопротивляться нет толка. Но удара в глаз не последовало. Как и порошкообразного дождя. Безумный хохот резанул по ушам вместе с насмешливым тоном речи: — Кажется, меня рады видеть там, внизу. И тело не так долго сопротивлялось... Брюс не смотрел. Он чувствовал тяжесть снизу и приятное тепло. То, которого не должно быть у него по отношению к садисту. К мужчине. Еще одна ниточка… Еще одно доказательство, что в прошлом он заслужил то, что Брайан совершил. Что в прошлом были предпосылки к тому, что происходит сейчас. Он мог бы сказать: «Хватит. Не трогай меня». Но что-то не позволяло ему это сделать. Будто он сдался, решил, что он не имеет права на отказ, на защиту, на безопасность. Чувства защищенности… не было. Оно сломалось. И восстановлению не поддается. — Перестарался, дорогой. — Томас появился в комнате тихо, даже скрипа двери слышно не было. Или Брюсу так казалось из-за разрушения собственной психики? Но прикосновение тонких пальцев к лицу он почувствовал слишком точно, слишком ясно. — Какой кляп будем использовать? Томас поставил на пол коробку, и Брюс внутренне замер. В ней были не только кляпы… Но даже их хватало, чтобы рассудок медленно ускользал как вода сквозь пальцы. Он такая же вещь, как и всё, что лежало в этой коробке, предназначенная для того, чтобы разнообразить чью-то половую жизнь. Дэйсьюк взял из коробки тот, что лежал сверху — черный, практически точно повторяющий форму открытых губ. Даже подобие ротового отверстия имелось. — Когда закончим, смонтируем. И отправим куда нужно, — последнее предложение Дэйсьюк произнес тихо, практически одними губами, передавая Томасу выбранный кляп. Расстегивая молнию на брюках, обогнул Брюса и встал позади него. Томас тоже решил не отставать и также расстегнул молнию и снял брюки вместе с бельем. Брюс, несмотря на боль внутри, едва не хихикнул. Он вспомнил лекцию одного из профессоров, увлеченно вещавшего о разнообразных аномалиях в развитии половой системы человека, и сейчас он своими глазами наблюдал одну из таких аномалий — микропенис. Но в любом случае было не до смеха, когда на него наконец-то надели кляп. Сзади Дэйсьюк уже привычно… неужели он действительно привык к этому?.. дышал, впивался ногтями в талию, а тело также привычно отзывалось. Во рту ничего не чувствовалось, пока на языке не появился знакомый до боли вкус. Но и его было ничтожно мало. Ни выплюнуть, ни проглотить. Так странно… непривычно. Мало. Нет, что это за мысли?.. Не его, совсем не его. Неправильные и чужие. Расталкивали те мысли, в которых Брюс не сомневался, что это именно его мысли. Оттого было странно, что после этого его оставили в душе одного. Душ казался единственным безопасным местом. От горячей, почти обжигающей воды шел густой пар. В такт удару капель воды звенела цепь на ноге. Брюс сидел на полу, слив забился и вода доходила почти до щиколоток. Обжигала, удерживала в сознании. Всё равно что всадить нож в ногу и провернуть в ране несколько раз, только бы остаться в себе. Его руки тянулись вниз, но Брюс старательно себя одергивал. Нельзя, нельзя… Но в его мысли упорно проникал один образ: мозолистые пальцы, голос… — Сато-тян… Нет… Это не его имя… Не его имя! Но почему тогда этот набор звуков заставляет его сердце трепетать? Почему?.. «Нет, неужели я… — Брюс подтянул колени ближе к себе. — Неужели...» Мысли путались, растворялись под натиском болезненного и невозможного возбуждения. Он хотел дотронуться… освободиться от этого неправильного желания. Он давно не прикасался к себе — с того самого дня, как пустился в бега от армии. Тогда в этом был смысл: он тогда не знал толком, что запускало трансформацию, и лишние телодвижения не способствовали относительной безопасности. Бежать, найти воду, пищу и какой-никакой кров — этого тогда хватало. А после нашествия… После… Мысли мигали как лампочка в неисправном фонаре. Роились как мошки. А в какой-то момент и вовсе пропали. Был только шум, пряновато-сладкий запах и тактильные ощущения. Воды уже больше, скоро до колена дойдет. А на руке и на бедрах уже липко. Липко… Грязно… Вот что он теперь из себя представляет — нечто. Грязное и неприспособленное для жизни в обществе, с людьми. Ведомое желаниями плоти животное. Зависимое от желаний безумного взрослого ребенка, которому ничего не стоит совершить массовое убийство. Его крик эхом отразился от стен душа, пусть и заглушался водой.* * *
— Покажи всё, что ты скрываешь за этим невинным личиком, сорви с себя эту маску чистоты. Больше, открой больше! Камера. Свет. Декорации. Под вспышками, в окружении розового и белого цвета он показывал. Показывал отсутствие нижнего белья под оборчатой юбкой платья, показывал детскую, девичью непосредственность и невинность. А из динамиков звучали до боли знакомые слова… Слова, те немногие, что он помнил после трансформаций… — Не забуду я ту клятву, что вместе дали, и навеки ее сохраню. Тьму из глубин души ярким светом навсегда прогоню… Классная песня, да? Можно посмотреть полностью аниме. Это такие мультики. Гарри правда старался успокоить его. Пусть и выбрал не самый стандартный способ. Воспоминание — такое светлое и грустное, омраченное внезапно открывшимся знанием о себе — появилось так не вовремя. В очередной раз его пачкали и оскверняли. Платье сменялось матроской, потом снова платьем — не волшебницы, но принцессы. А потом еще одно, и еще и еще… Только одно не менялось — смысл и конечный потребитель. Как эти фотографии повлияют на него в дальнейшем, Брюс думать боялся. И повлияют ли они, если он не сбежит, а так и останется узником чужих желаний. Его заставляли показывать оголенные части тела, дотрагиваться до себя, а то и мастурбировать на камеру. Стыдно, грязно… — Когда у кобеля гон, ему нужна сука. И нет разницы, как эта сука выглядит внешне. Сама суть имеет куда больше значения… Тот случай ясно показал намерения Дэйсьюка: ему нужна не просто игрушка — женоподобная кукла. Живая кукла… И правда сущий ребенок, который так и не наигрался, повзрослел — и игры тоже стали взрослыми: терроризм, торговля людьми и проституция… Брюс на себе испытал, какие игрушки используются в подобных играх. Человеческая жизнь, тело, свобода выбора — для таких как Дэйсьюк они не стоят ничего. За фотографиями — фильмы. Его снимали одного, обвешанного секс-игрушками, иногда включался Томас. Но Дэйсьюк всё это время был за кадром. Никогда не участвовал лично. Но в глубине души Брюс знал: когда прозвучит заветное «Стоп, снято!», Дэйсьюк уделит ему время.