Дурные сны - дело нехитрое

      К вечеру Лев задремал, умаявшись. А Маша, переполняемая смешанными чувствами, направилась в основной дом. Поднявшись на второй этаж и заглянув в библиотеку, чтобы найти себе книжку на ночь, она застала хозяина дома и мага за распитием чая, раскуриванием сигар и разговором.       Алексей выглядел значительно лучше, чем утром. Хотя ни тщательно уложенные волосы, ни идеально аккуратная одежда, ни расслабленная поза не могли скрыть некоторую усталость, отпечатавшуюся на лице. -Привет. -Хм? -Привет, говорю, господа. Ну, здравствуйте по-нашему. Я книжку у вас одолжу какую-нибудь? -О, да, конечно. Но, боюсь, вы мало найдете на моих полках интересного для вас. Все же наши уровни развития науки и… -Ой, Тиберий Иванович, не преувеличивайте. Сильно подозреваю, что точно откапаю тут что-нибудь интересное. И простите, что перебила. -Мария Давидовна, а вы где вечер провести намерены? -Намерена у себя дома в обнимку с котиками. А проведу в поместье ведьмы. Надо же какую-никакую иллюзию присутствия создавать, а то ваши труды совсем напрасно пропадут. Кстааааати, - Задумчиво протянула девушка, посмотрев внимательно на мужчин, - А никто не хочет составить мне компанию, а? А то как-то странно, такая очаровательная барышня и вечера в одиночестве проводит. -Скажите честно, что вам страшно там одной на ночь оставаться, - Тут же едко улыбнулся Алексей. - Но я спасу вас от такой печальной участи. Вы правы, стоит проявлять активность. Кроме того, чары свои проверю, подпитаю иллюзии еще немного. Не помешает. Тиберий Иванович, вы убережёте сегодня нашего не в меру прыткого полицмейстера от активных действий, чтоб мне не пришлось беспокоиться о его здоровье? -Только если вы в свою очередь, Алексей Иванович, убережете нашу не в меру активную гостью от попыток съесть или выпить что-нибудь своеобразное, чтобы я мог спокойно спать этой ночью, - отшутился в свою очередь врач, вставая со своего места. -Ну, раз уж вы нас с Львом так чудно поделили то прошу вас, прогуляемся, -Протянула Маша руку Алексею. -Леди, ну вы иногда удивительно не сообразительны. Вот как мы объясним прислуге мое появление в вашем доме? Что, из шкафа в своем будуаре вы меня достали? Нет уж, спасибо за приглашение. Я по старинке, на коляске, пожалуй. А вы идите, готовьтесь к приему дорого гостя. -Чудно, вы там по дороге если кого из казаков встретите, Волкову передайте, куда я делась. Он точно захочет знать. -Всенепременнейше. Мария кивнула, устало закрыла глаза и шагнула в Тьму. И уже хотела нащупывать путь в «свое» поместье, когда ей в голову пришла совершенно безумная в чем-то идея. Она сосредоточилась, что-то бормоча про себя сделала несколько шагов и вышла в мир. Через несколько секунд она уже шагнула обратно, неся в руках бутылку с чем-то темным, плещущимся внутри.       Через полчаса, когда она уже успела избавиться от корсета, оставшись все же в платье, стребовать с местных слуг ужин на двоих, пару бокалов и целый самовар чаю, за заваркой которого она проследила сама, предварительно со всех сторон рассмотрев и обнюхав заварку, во двор поместья въехал всадник.       Показательно на глазах слуг раскланялся с хозяйкой, проявляя к ней необходимые знаки внимания, а заодно проверяя, как их спектакль воспримут двое, присутствующих здесь, из тех, на ком чары его висели. Заклинания, подкрепленные ритуальной магией и амулетами мелкими, держались крепко, цепко окутывая сознание владельцев и подсовывая вместо коротковолосой, слегка растрепанной (опять, ну можно же хоть волосы в порядке держать?) смугловатой девушки их хозяйку, белокожую с роскошными черными локонами, распущенными по спине, благосклонно принимающую ухаживания гостя.       Этот финт с чужими разумами стоил ему дорого. Мало того, что он использовал последние особые запасы трав, к которым не прибегал уже много лет, так еще и постоянная подпитка заклинаний тонкой струйкой выкачивала из него силы. Постоянно. Всегда. Не давая восстановиться, да даже выспаться не давая. Это значительно ограничивало его магические, да и физические силы. Шутка ли, все время чувствовать себя уставшим? Зато такой способ автоматической подпитки исключал проблему постоянного слежения за действием заклинания.       «Хозяйка» дома провела его в небольшую гостиную, обставленную с той же броской тяжелой роскошью, что и остальные комнаты в доме, и предложила устроиться за небольшим столом с накрытым уже ужином. После слуги были выгнаны из комнаты. (Да здравствуют слухи!). И маг с путешественником наконец остались одни. -А вы неплохо держитесь. Но опять сняли корсет. И плавности движений вам не хватает. Да и взгляд, взгляд не тот. Я – ваша игрушка, дорогая моя, глупый, глупый мужчина, мечтающий только оказаться у ваших ног и целовать кончики ваших пальцев. А вы на меня смотрите глазами испуганной лани. – С улыбкой отчитывал девушку Алексей, параллельно приступая к трапезе, - И движетесь вы, уж простите, скорее, как мужчина. Где ваша плавность? Женственность? Никакого шарма. В Петербурге на вас не глянул бы ни один завалящий корнет. Ну честное слово, неужели в вашем мире все настолько плохо, что девочек из благородных семей растят как мужчин. Или это вы такая особенная? -Во-первых, это я такая особенная, во-вторых, я не из благородных. Нет, ну были какие-то вроде польские предки знатные, но вообще за сто лет до моего рождения русскую знать вырезали под корень, - Мария следила за реакцией на свои слова из-под ресниц, но лицо следователя не дрогнуло, сохраняя приятное светское выражение, -В-третьих, каюсь, книжки в детстве читать было интереснее, чем учиться плавно вышагивать, а следить за приключениями воинов и пиратов как-то интереснее, чем за бедами барышень из прошлых и моих веков. -Странное вы существо, - вздохнул Алексей, с удовольствием принимаясь за ужин. -Вы б, Алексей Иванович, еду на магию проверили бы? Нет, ну мало ли. -А сами носом своим волшебным не учуете? -Так откуда ж я знаю, как она у других, незнакомых пахнет? Но вообще посторонних запахов вроде не было. Хотя вон те пирожки я есть бы не рискнула. Они вообще как-то странно выглядят.       Алексей прищурился, действительно проверяя, но ни единого обрывка магических связок не было.       На столе появилась пузатая, выглядящая довольно старой бутылка: -Составите мне компанию? -А вы уверены? Может не будем экспериментировать с напитками, пока Тиберий Иванович от нас далеко. Мало ли что с вами случится? -Да ничего со мной не случится. Я узнавала, - криво улыбнулась Маша, -Просто вот не знаю, как вам, а мне нужна разрядка. Для вас такая жизнь, это может и нормально, а для меня как-то слишком.       Алексей вскрыл бутылку, в которой оказался отменный ром, и разлил по рюмкам. Свою порцию женщина перелила в чайную чашку и разбавила чаем. Затем подняла ее на манер бокала и протянула для того, чтобы чокнуться: -Ну, за все это безумство! ***       Ром взял его в свои объятия незаметно и сильно. Следователь даже не заметил, когда опьянел настолько сильно. Сказывалась многодневная усталость, постоянный отток магических сил и уютная болтовня растрепанного недоразумения. Интересная болтовня, надо сказать. Где-то очень глубоко внутри себя Алексей признал, что ему хорошо, как-то тепло и уютно было находится в одной комнате с иноземным недоразумением, чертовски интересно слушать ее истории о доме, таком не похожем на его мир, о том, как обстоят дела в разных странах, о обычной жизни.       А еще его все-таки поражала манера девушки держаться. Ее мальчишескость, которая всегда ужасно раздражала, сейчас была как-то к месту. Она тоже была пьяна, но не проснулось в ней этого мерзенького девичьего кокетства, каких-то ужимок и хихиканья. Наоборот, она еще больше стала походить на молодого мечтательного корнета.       Они сидели в дальнем углу комнаты. Мария лежала на коротком диванчике, закинув ноги на спинку, а на вторую опираясь своей спиной. Он сидел рядом на полу, привалившись спиной к основной части, иногда откидывая назад голову и ощущая теплый бархат платья. Камзол висел на спинке стула у обеденного стола, щегольский галстук был намотан на руку, жесткий воротничок он вообще снял, неудобно, душит. -Нет, ваша одежда – это реально кошмар. У меня от корсета все тело в синяках. У нас лучше, серьезно. Всех этих дурацких юбок нет и десяти рубашек под ними. А вот мужские шмотки почти не поменялись. Ну там крой слегка изменился. Кстати, а у вас же мужские корсеты есть? -Ну есть. Мужчинам же тоже хочется красиво выглядеть, стройно. Особенно, если от природы не повезло с осанкой. -А ты его носишь? –На ты они перешли где-то между спором о том, какие пирожные вкуснее: лимонные или с заварным кремом- и какая пьеса Шекспира лучше 6 Гамлет или Макбет. -Нет, зачем мне? Я и так прекрасен. Маша заржала. Именно заржала, а не засмеялась, даже ногой дрыгнула согнувшись. -Да, от скромности ты явно не помрешь! А я тебе не верю! Ну не можешь ты быть таким вечно подтянутым – прилизанным- пусичкой. Что-то явно не так! -Кем? Пусичкой? Что это значит? И вообще, что значит, не могу? Солдафон твой, значит может с прямой спиной без корсета ходить, а я не могу? -Он не солдафон, - Обиделась за Льва девушка и тут же придумала страшную месть, - А я не верю, что ты без корсета.       После своего столь важного заявления, Маша извернулась сверху вниз и потянулась голыми руками к ближайшему боку мужчины, тот в испуге пискнул и резко отодвинулся, когда чужие пальцы дотронулись до него через ткань, но девушка рефлекторно схватилась за его жилет и совершенно неуклюже сверзилась с дивана прямо на вытянутые ноги собеседника, второй рукой рефлекторно хватая его за шею.       Не слишком трезвую девушку накрыло круговоротом сумбурных картинок. Она успела поставить блок, которому выучилась днем, и не зачерпнула силы мага, да и капнула не сильно глубоко в его жизнь, выцепив только последние несколько месяцев да пару важных видимо для него моментов из прошлого.       Пальцы разжалась, Маша почувствовала, как сильные руки мощно пихают ее в многострадальные ребра, откидывая от себя. Голова на секунду закружилась, а когда она подняла глаза, то наткнулась на искаженное злобой лицо человека, с которым только что мило болтала. Спокойные, рыбьи глаза его на этот раз горели настоящей дикой ненавистью. Рефлекторно девушке захотелось сбежать, но она сдержалась. Просто сидела и смотрела на него. -Что? Добилась своего? А я, идиот, повелся. Узнала, что хотела? Тварь! Что теперь? Побежишь к своему альбиносу докладывать? Выслуживаться перед Бенкендорфом будешь? -Эээээ, чего???- Маша то ли из-за слишком странной реакции Алексей, то ли из-за опьянения, соображала крайне медленно, - Ты вообще, о чем? -Не притворяйся, знаю я, что ты меня считала, сука. Долго придумывала, как? Долго готовилась? Что смотришь? Ну смотри! Что нос кривишь? Мерзко тебе, да? Мерзко? –       Мужчина уже почти орал, встав на четвереньки, повернув лицо к полусидящей в метре от него девушке, злобно наблюдая, как по ее лицу пробегает быстрая судорога, как оно дергается. А потом черты лица окончательно исказились. -Не ори на меня! –Пропищала каким-то детским голосом Маша и заревела, закрывая лицо рукавами и подтягивая к себе колени.       Алексей на минуту опешил, а потом та часть его натуры, что была спрятана очень глубоко, взяла над ним верх. Он не выносил детский плачь, да и вообще плохо ему было, когда он смотрел на так искренне, взахлеб рыдающее испуганное существо. И потому он сделал то, что всегда делал, находя заплаканного ребенка.       Мужчина подполз на коленках к ревущей девушке: -Эй, ну хватит, все. Я не кричу? Слышишь, не кричу, все хорошо, - Растеряно повторял он, пытаясь через забор ее рук заглянуть в лицо. А потом сдался, уселся рядом, и обнял ревущий комок бархата, прижимая к себе. -Тише, тшшш, все хорошо, слышишь, все хорошо.       Комок совершенно не женственно хлюпал носом, задыхался и издавал совершенно душераздирающие звуки, которые пристали скорее маленькому ребенку, испугавшемуся до чертиков, а не взрослой девушке. Нет, взрослая девушка никогда не будет плакать так даже специально, до хрипов, красных пятен и опухшего лица, тем более на людях.       Теплый комок постепенно успокаивался, все еще вздрагивая в его руках и хрипя на вдохе. -Ну, все? Иди сюда, - Он аккуратно сместил ее руки ниже и приподнял парой пальцев за подбородок голову: -Ты отвратительно выглядишь, когда плачешь. Ты знаешь? -Иди ты в задницу, урод. -Ну, урод. Так все мы не сказать, чтоб идеальны, - Алексей вытащил из карманчика жилета платок и вытер слезы с лица девушки, а потом передал его ей, чтобы она высморкалась. -Мне, кстати, вот хрипы твои не нравятся, вообще. Ты там легочную хворь не подхватила со всем этим безумством? -Какой вы, Алексей Иванович, заботливый, а недавно только орали. -Ну, прости.. .я.. просто. -Нет. Это ты извини, - Девушка серьезно смотрела в лицо Алексея, - Это я виновата. Нельзя было перчатки снимать. Я не контролирую еще все это хорошо. Нельзя с голыми руками ходить, пока не научусь отключать. -Да что уж теперь. Ну, какова тебе моя жизнь? Каков теперь я? Урод. -Ну, вообще-то я видела не сильно много. И вот у меня интересный вопрос. А почему урод? Я чет ничего особого не заметила. Она помолчала. -Хотя теперь понятно, чего ты на Льва так злобишься. - Не удержалась и хихикнула, - Но ты не переживай. Это бывает. Он у нас, блин, особенный со всех сторон. -Но… - Алексей осторожно заглянул в глаза девушке, - А почему ты на это так реагируешь? Так… спокойно. -Так, я вот не знаю, как у вас здесь с этим, видимо хреново, а у нас вполне нормально. Вот честно. Как бы это не считается чем-то особо плохим. У каждого свои вкусы и интересы. И все такое. И вообще, ученые доказали, что это вполне норма. Ну, относительная. -И тебе не противно? -Да нет, у меня была пара таких знакомых. Обычные люди. Слушай, здесь не удобно, пошли обратно на диван. – Недавно резко протрезвевшая, она снова погружалась в легкую расслабленность опьянения, прошлась до стола, взяла оттуда чашку с чаем и бутылку рома, вернувшись, протянула ее Алексею, так и сидящему на месте, настороженно за ней наблюдая. А потом вернулась на диван, устроившись, как и раньше. Немного подумав, Алексей последовал ее примеру, вернувшись на прежнее место. Глотнул прямо из горлышка. -Слууушай, - задумчиво протянула Маша. - А ты только по прекрасным принцам или барышни тоже интересны. -Тоже, - глухо ответил мужчина. -Да? Вот блин. Жаль. Значит снимать платье не буду и в неглиже шляться перед тобой тоже. Алексей рассмеялся: -О, не переживай, я тебя видел не одетой. И честно говоря, так и не понял, что в тебе Лев нашел. Ты какая-то ни то, ни то. -Да ты прям джентльмен, - Притворно обиделась Маша и пнула его коленкой. Делающий очередной глоток Алексей, слегка подавился. -Но ты б вообще поумерил бы градусы тихой ненависти, серьезно, он же не виноват, что симпатичный. Чего ты его гнобишь? Мной еще дразнишь… -Да не симпатичный он. В том-то и дело. Урод беловолосый, еще и характер мерзкий, высокомерный, тупой, упертый дворянчик. Это и бесит! Понимаешь? Я не могу понять, как, ну как я… Маша опять неприлично засмеялась. -Ой, не могу. Ты точно не из барышень? Не, серьезно? Урод. Дурында, глаза закрой и мысленно волосы ему перекрась. Не знаю, да хоть в каштановый. – Алексей послушно закрыл глаза, -Ну что? Урод?       Мужчина пьяно мотнул головой. -Вооот. Вы, идиоты, за альбиносистостью не замечаете ничего, да мозг в отличие от вас – умный, он красивого мужика и за белым цветом разглядел. А вообще не переживай, ты тут точно не виноват. Ты вот никогда не задумывался, почему его все вечно уродом называют, шипят там себе чего-то про характер, а при этом друзей у него вагон и маленькая тележка? Вот даже оборотень хвостом ходит? -Ну…слушай, а серьезно ведь. Я когда его досье читал, аж удивился. Думал, здесь человек- золото должен быть, так много за него людей заступалось, когда он в первый, да и во второй раз проштрафился. -Воот. Как говори один мой знакомый с переменчивой внешностью, Лев – человек мира, вот вы на него все так и ведетесь. Ну, плоть от плоти вашего мира. Такая харизматичная рок-звезда, которую невозможно не заметить. Ну и относитесь вы к нему хорошо примерно поэтому же. Ну, при первом взгляде. Так-то он правда хороший. По-настоящему. -Человек мира? Простите, милая леди, но это бред. -Ой, вот не надо, Демон врать не стал бы. Ну, пока не стал бы. Реально эта фигня с привязкой к миру на людей работает. Я его даже в Темный мир, как тебя, вытащить не могу. А я вот человек вне мира, поэтому меня хрен запомнишь. Представляешь, в моем мире меня реально могли забыть даже люди, с которыми я часто общалась. А как я выгляжу даже родители не сильно помнили. Я с одним парнем раз 10 знакомилась, сначала ржачно, а потом напрягает.       Алексей поморщился, прилагая к чему-то усилия: -Слушай, а ведь правда. Я вот помнил, что ты есть, голос твой помню всегда, впечатление и все такое, а вот спроси меня обычно, как ты выглядишь, не описал бы. А ведь у меня на лица память цепкая. -Вооот. Демон, увы не врет. -Демон, Демон. Ты его упоминаешь чуть ли не как друга. Нет, Маша, держись-ка ты подальше от этой дряни. Во-первых, третье отделение не одобрит, а во-вторых, а на фига он вообще тебе сдался, если ты и сама по мирам ходить можешь? -Так. А вот теперь чур не я первая. Сначала ты мне про свои опыты с ним расскажешь. И не надо отнекиваться, видела я Атли, рядом с тобой крутился, ага. А потом может быть я расскажу. Чтоб все по-честному. -А что мне рассказывать? У меня все обычно было. – Мужчина опять отхлебнул из бутылки и попытался просверлить взглядом дырку в противоположной стене, - Я же бастард. Да не особо простой, видимо. Да только никто мне не расскажет, чей. А он пообещал рассказать. И силы подкинуть. Чтоб папеньку с маменькой удобнее было спрашивать, что ж они так не убереглись, - на лице выступили желваки. А потом мужчина как-то расслабился, подтянул к себе колени, уткнулся в них подбородком, - Я отказался. Сам узнаю. Сам спрошу. Без всяких там. Опять же душу жалко, да и карьеру я тогда уже начал. Сила- вещь прекрасная, да только зачем она мне, если я любимым делом заниматься не смогу. Понимаешь, я же люблю свою страну. Пусть она такая, странная, уродливая, неправильная. Пусть. Рано или поздно все поменяется. Не будут больше бастардов ночью в монастыри подкидывать. Не будут больше таких как я в Сибирь ссылать да плетями забивать. И крепостных не будет. Дикари. Дикари они все наверху, понимаешь? Разве можно к человеку как к вещи относиться? -Понимаю. - Маша внимательно смотрела на взъерошенный затылок следователя, - Знаешь, я тебя понимаю. И ты прав. Только ты осторожнее, легко можно увлечься идеями свободы, слишком увлечься. В моем мире вот слишком увлеклись. -Ну так вы и свободны. -На самом деле не так чтобы. Да и стоило это слишком дорого. Вот поверь мне, слишком, слишком дорого это стоило. Так что аккуратнее там с мыслями, если что. Ну или хоть делись, я тогда буду доставать свой хрустальный шар и подсказывать, что за срань из очередной прекрасной идеи вырастит. Алексей тихо рассмеялся: -Моя личная гадалка. Мне нравится. Действительно нравится. Буду надеяться, что Бенкендорф не запихнет тебя в какую-нибудь темную маленькую камеру или хоть разрешит навещать. -Не запихнет. Увы, не успеет. -М?, - мужчина обернулся, чтобы посмотреть на Машу. -Моя очередь, что. Но. Сначала пообещай, что все, что я расскажу тебе сегодня ты не будешь пересказывать другим, особенно Льву! -Обещаю. Уж ему-то точно не стану.       Маша рассказала все. И настоящую историю попадания в этот мир. И про условия пари. И про то, сколько времени ей осталось. И про договор на передачу души. -Да уж. Умеете вы, Мария Давидовна, находить неприятности, - К концу рассказа Алексей уже сидел напротив нее, протрезвевший и сосредоточенный. – Ну, почему магический договор не подходит, я понимаю. Быть рабом для тебя тут явно не вариант. А со свадьбой-то что не так? Лев человек чести. Тем более, что, судя по отметинам на ваших шеях, жениться он прямо – таки уже обязан. Почему нет-то? Почему ты ему не скажешь? -Во-первых, свобода выбора. Лев, действительно, человек чести. А потому, узнав все, женится на мне просто из чувства долга и потому, что он, как офицер обязан спасти девушку и прочее бал-бла. Не потому, что ему этого реально хочется. А еще…Понимаешь. Я не хочу ломать ему жизнь. Для него же это важно. Титул, положение в обществе. Дворянская кровь. Вот это все. А я кто? В моем мире просто человек. Обычный. Совсем обычный. А в вашем? А в вашем меня вообще считай, что не существует. Прости конечно, но здесь я партия даже похуже тебя. У тебя хоть флер возможного знатного происхождения есть. А я? Я хуже крестьян ваших. Человек –никто. Женится на мне и что? Рассорится с отцом? С друзьями его знатными? Сам будет переживать всю жизнь. Нет. Не хочу его заставлять. Знаешь, я ведь даже не представляла, насколько у вас здесь все заморочено, до того, как попала сюда. Все это так красиво в книжках, так благородно все. А когда нос к носу столкнёшься, так себе, честно говоря. Особенно для таких как я, которые вообще непонятно что. Так что может оно и к лучшему, что я уйду? Что хотела, все равно сделала. Живой он, и дальше вполне без меня проживет. Женится на какой-нибудь уездной дворяночке, детей заведет, со службы уволится и будет жить себе классическим помещиком. Чем не жизнь? -Да нет, жизнь она может и хорошая. Да не факт, что сильно счастливая. Хотя у вас вообще со всех сторон засада. Кажется, я здесь не самый трагичный герой. Ну…ну у тебя еще есть несколько дней, так что будем работать с тем что есть. И я, и ты. Ты - со Львом, кусочек счастья оно ведь лучше, чем ничего. А я с этими заговорщиками. В конце концов медаль я все еще хочу. И повышение. ***       Лев Павлович, проснувшийся посреди ночи, лежал на привычной уже больничной койке, сжимал и разжимал кулак левой руки, несмотря на тянущую боль, и пытался осмыслить все, что происходило в его жизни за последние дни.       И получалось это плохо.       Лев не любил перемены, не любил сложности и запутанности. Его рациональное мышление, передающееся по наследству от немецких предков, просто не могло выносить беспорядок окружающего мира. Все должно было быть на своих местах. Свои на твоей стороне, враги на противоположной. Дамы заниматься своими делами, мужчины – своими. И каждый человек должен знать свое место в мире, по рождению, по талантам. Только в последние месяцы, казалось, что мир упорно хочет доказать офицеру, что все рационализм его – самая глупая вещь на свете. Как минимум потому что вся чертовщина из бабкиных деревенских сказок вдруг взяла и ворвалась в его жизнь.       До 30 лет дожил он твердо уверенным в том, что зло, творимое человеком просто зло. И творят его потому что люди бывают сволочью. И творится оно просто и обыденно: кулаком, сталью, пулей. А никак не магией.       Сначала он долго отказывался верить во всю эту чертовщину. Ну мало ли чего себе этот столичный следователь напридумывал, мало ли какие там сейчас моды. Но когда твой же помощник, с которым несколько лет уже и в огонь, и в воду, внезапно по мановению руки и после пары слов какой-то бабы превращается в дикого зверя и на тебя же бросается, игнорировать уже не получается. Но и тут Лев нашел выход. Ну мохнатый у него Петро и пусть. Хуже казаком он от этого не стал. Даже лучше, теперь и вместо собаки его использовать можно, когда разнюхать что можно. Маг столичный следователь? Ну и черт с ним, пусть магует, вон польза какая-никакая с этого есть. Главное, чтоб в дела рядовые особо не лез, со своими разбирался. Убийца ведьмой оказалась? Ну, паршиво, но не паршивей, если б там целая шайка ошивалась. Все равно ж убийца, а значит в кандалы да в острог. Кандалы только особые надо. Мыслит-то все равно как женщина.       Так и устаканил в голове своей полицмейстер всю чертовщину постепенно, приняв особые способности окружающих просто как данность, не сильно вдаваясь в их понимание. Люди ж все равно? Вот и будем относиться как к людям.       А вот что совершенно не укладывалось в картину мира, разрушало его, разбивало на сотни тысяч осколков, которые крутились, складываясь во что-то совсем уж несусветное (но красивое все ж), как в детской игрушке – калейдоскопе,- это появление в жизни этой сна его вживую. И не просто появление, а какое-то совершенно ураганное.       Нет, в какие-то самые темные моменты позволял он себе мечты о том, что встретил бы это чудо вживую. Представлял, как защищал бы ее, нежную, оберегал от остальных, спрятал бы от слишком злого для нее мира, создал бы ей идеальное убежище, наподобие ее комнаты. Ухаживал бы, как подобает. Потом, конечно, становилось стыдно Взрослый человек уже, а все о чуши такой думает.       Но уж чего он точно себе не представлял никогда, что его хрупкая, такая нескладная мечта внезапно ворвется в его реальную жизнь, и не он, а она будет спасать, оберегать и ухаживать. Не он будет сильным защитников, а она напролом, не смущаясь никого и ничего будет идти против его врагов и противников. Не мог ни понять, ни принять внутри себя такого честный русский офицер и дворянин, выращенный в светлой вере о хрупкости девической. Нет, он знал, что есть исключения, даже однажды встречался с подобной девицей, еще в молодости. Но уж точно не предполагал, что его столь привычное видение, этот тощий, бледноватый, несмотря на изначально слегка смуглый оттенок кожи, смотрящий на мир огромными испуганными темными глазами, прочащийся за свои книги подросток станет такой женщиной.       Крутилось кругами перед его глазами все, что было сказано, все, что произошло за эти дни, с тех пор, как над ним, не способным даже орать от боли в животе, склонилось залитое кровью, но все равно узнаваемое лицо и что-то говорило, до прошлой ночи, когда уже он в панике несся к единственному другу, который мог помочь, сжимая воющее от боли, даже уже не извивающееся женское тело. Несся без единой мысли, не чувствуя, что происходило с ним.       С ужасом и отвращением он думал о ней. Точнее должен был о ней так думать. Мужские наряды, мужское поведение. Грубость, непонимание рамок, абсолютное игнорирование каких-либо правил приличия. Это коротковолосое существо ставило себя на один уровень с взрослыми мужчинами, даже не сомневаясь, влазила в их дела и разговоры, причем с вполне разумными предложениями. И все окружающие при этом не выказывали подобным никакого недовольства. Наоборот! Даже восхищались. Даже Волков, простая душа, и тот отзывался о странной девушке исключительно положительно. «Бойкая баба, ой, какая бойкая баба, хороший казак бы из нее вышел». Казак, конечно. Волк может быть? Лев беспокойно заворочался и не выдержав, вылез из кровати. Начал бродить в темноте по комнате от окна к двери и обратно, сам не замечая, как лезущие в глаза растрепанные волосы убирал ровно тем же движением, что и бедовая девица, свалившаяся ему на голову. «А со мной? Ну как она ведет себя со мной?» - в этот момент альбинос пошел густыми красными пятнами не только по лицу, но и по шее и груди, вспомнив в подробностях, как именно она вела себя с ним.       «Нет, ну это же, это… Да даже девка простая так себя не ведет со своим парубком. Безумная, безумная. Ладно перечит, ладно командует. Но за шпагу хвататься, требовать ее учить? Ну какой девушке это надо?» - размышлял он и тут же вспоминал, что этой – надо. Вспоминал, как в снах его иногда нет-нет да и видел, как она этим занимается. Странно, неправильно, каким-то убогим подобием настоящего оружия, но именно этим. И с еще большим стыдом вспомнил, как вначале удивляло, а потом нравилось, нравилось ему, черт его дери, как высокий тощий гибкий подросток держит в руках подобие меча, с какой страстью идет в пусть шуточный, но бой. Вспомнил, как нравилось ему смотреть на разгоряченное лицо, слегка краснеющее. И огонь азарта, расцвечивающие глаза, делающие их чуть темнее, чем обычно.       Мужчина встряхивает головой, отгоняя прежнее воспоминание. Но его тут же заменяет следующее. Еще более постыдное, но значительно более сладкое. Хочется завыть, вытрясти его из головы навсегда, забыть, забыть минуты своей слабости, своего бесчестного поведения. И не забывать их никогда.       Но так не должно быть, так неправильно. Его видение, его идеальный сон, странное создание должно быть идеальным, чистым, прекрасным. Не таким. Не с таким блеском в глазах, не с такими горячими руками, не с такими требовательными губами. И уж точно не оставляющее такие отметины, как красуется у него на плече. Лев подошел к окну, подвигал рукой винты, распахнул раму, окунаясь в ночной холод ранней весны, надеясь, что он поможет, остудит не только горящую кожу, но и так же лихорадочно горящий от происходящего мозг.       Он не должен быть таким. Она не должна быть такой. Он так старался. Всю жизнь он был тем, кем должен был быть, безупречным офицером, безупречным дворянином с теми желаниями, тем поведением, которое ему пристало. Ровно в должной мере предаваясь увеселениям, соблюдая все правила, все, переданные и преподанные ему отцом и учителями, ограничения. Почему так-то в конце вывернулось. Столько лет загонять, прятать все это от себя, держать мысли в чистоте, чтобы теперь, как мальчишка. Как невоспитанный бастард свалиться в яму.       Перед глазами вместо сада, который был за окном, стояли темные пятна, расположенные аккуратным полукругом на женском бедре. Неаккуратные, рваные темные пятна, лишь самым краешком днем выглядывающие из-под высокого воротничка как на зло яркого темно-бордового платья. Позор, позор, как он вообще такое мог сотворить. С девушкой, нежным созданием.       «Не таким уж нежным, у самого-то не легкий поцелуй на плече отметился, - Ехидно отозвался внутренний голос, тщательно задавленный и поднимающий голову крайне редко, - ну признай, признай, тебе понравилось. И ей понравилось. Ни на секунду она не показала ни до, ни после, что против, что ей неприятно.» Это он понимал и это его жгло изнутри. То, что она, его идеальное видение на самом деле такое. И что он, так старавшийся быть правильным, таким как должно, тоже совсем не тот человек, что должно.       Решение пришло моментально. Правильное, строгое. Единственно верное. Завтра. Завтра, когда она придет, он не позволит ей говорить, не позволит себя коснуться, затягивая в этот дурной, неправильный омут. Завтра он объявит ей, что между ними все кончено. Что все, что происходило, это неправильно. Это ошибка. И для него, и для нее. Вместе они уничтожат друг друга. Нет. Даже не так. Не скажет. Не сможет, стоит посмотреть в ее до чертиков знакомое лицо, и ничего он сказать не сможет, а уж тем более отказать себе в ней. Но иначе… Он должен, иначе он погубит и ее и себя. Станет для нее чудовищем, уже стал, когда позволил себе опозорить, так опозорить. Он напишет. Да, напишет ей письмо и попросит Тиберия передать. Друг сделает это, друг поймет. Он-то точно знает, как сделать это правильно и что сделать это неизбежно надо.        Окончательно решившись, Лев вышел из своей палаты и по темному коридору, придерживая здоровой рукой стенку прокрался в кабинет к Тиберию. Неуклюже помогая себе левой, еще плохо слушающейся, зажег лампу, открыл чернильницу, подготовил перо и бумагу. Замер ненадолго над чистым листом, а потом опустил острый кончик пера и быстро, слегка дрожащим, так не похожим на его привычный четкий, каллиграфический, почерком вывел:       «Здравствуй, уважаемый Vater! Давно я не писал тебе, так как жизнь моя до недавнего времени не имела в себе ничего, стоящего упоминания для тебя. Однако недавно случилось то, о чем ты должен быть предупрежден и в чем мне необходимо твое благословение. Отец, я решил жениться. Моя избранница самая невероятная и совершенно невозможная девушка из всех, кого я когда-либо встречал. И это слова не влюбленного юнца. Она дочь достойных родителей (поверь, я знаю это наверное, отец ее преподавал долгие годы естественные науки в другой стране) и блестяще образована. И хотя фамилия ее имеет у нас своеобразную известность, я готов отвечать своей честью и жизнью, что ее репутация абсолютно чиста. И главное, она абсолютно мне подходит своей натурой…» Письмо получилось обрывочное, хотя и довольно пространное. Лев извивался на бумаге ужом так, чтобы сказать все, что могло заинтересовать его отца, не соврать ни словом, но и не сказать всей правды. Он искренне надеялся, что старший Вольмер, обрадованный тем, что сын наконец собрался остепениться, просто даст свое согласие, а не будет по извечной своей привычке узнавать всю возможную информацию о сыновьей избраннице. Да и в таком случае. В таком случае он придумает что-нибудь, чтобы его убедить. Или женится со скандалом и без благословения родителя, черт с ним.       Успокоенный, в приподнятом настроении он вернулся в свою постель и, дав себе слово сделать официальное предложение, как только разрешится проблема с заговорщиками, уснул. ***       Утро встретило Льва Павловича привычной уже тупой болью, которой он где-то в душе даже порадовался. Болит – значит еще жив. На столе его ждало запечатанное и подписанное собственноручно письмо. Увидев его, мужчина тряхнул головой, вытрясая последние остатки сна, закидывая волосы за спину и одновременно внутреннее соглашаясь с принятым ночью решением и радуясь, что он действительно сделал это, а не только увидел во сне.       Утро тянулось долго, мучительно долго. До прихода Петра он успел пройтись, попробовать размяться, понять, что это пока плохая неделя, постоять на пороге, замерзнуть и вернуться в палату.       Когда помощник наконец шагнул в комнату, неся ворох его одежды в руках, Вольмер был готов рвать и метать, разозленный вынужденным бездельем. Но сдерживался. Тем более, что казак кроме одежды принес еще и свежие новости.       В соседних деревнях начали появляться чужие люди, то там, то тут по кабакам выспрашивающие новости о местных помещиках, особенно интересуясь Марьяной Ивановной. И местной властью. -Ну так Васька прикинулся подпившим, да и рассказал этому шнырю, что велено было. Ну что Марьяна живет себе поживает, да соревнование между мужчинами за руку свою устроила, будто вертится вокруг нее и помещик местный Ерохин, и полицмейстер, то бишь вы, и даже столичный дознаватель, собственно ради нее он и остался в деревне нашей, хотя убийцу злостного поймали уже. Васька, он же что, не только языком молол, но и слушал, что другие говорят. Сплетни ползут правильные, что мы и запустили. Единственно о Марии Давидовне не держатся. Как чудо, честное слово. Вроде и говорят, что к вам девица какая-то приехала, да тут же перебивают другие, считающие, что враки это все. Про отравление весть разлетелась, но мужичье верит, что Ольга по глупости опоить вас любовным зельем хотела, к Марьяне приревновав, да сделала что-то ни так. Чудно. Я-то думал, что беда с Марией Давидовной будет, что прицепятся к ней наши кумушки и молоть языком будут, а ее будто и вовсе никто не замечает. Если кто и говорит, то сестрой вашей называют или родственницей дальней, а кто и вовсе братом. Но описать, что примечательно, не может никто. Я проверил, казаков опросил, что видят ее часто. Только Юра и смог более –менее точно рассказать про нее. Да и я, честно признаться, как-то с трудом внешность ее в подробностях вспомнил. Колдовство, что ли? – Волков вопросительно посмотрел на своего начальника, - да, впрочем, какая разница, раз нам на руку. Так вот, шнырь тот не просто уши развешивал, Васька подпоил его, да прислушался. Обмолвился мужичек, вскользь правда и больше вытянуть не получилось, что мол скоро справедливость великая наступит, прислушается батюшка Император к правильным людям, и наступит великая благодать для простого люда в стране. -Отлично. Это явно уши нашего зайца торчат. Пусть казаки дальше по кабакам пьют, гуляют. В честь того, что начальство ранено и беспомощно. И слушают да примечают. Про влюбленность мою, это ты хорошо придумал. Пусти слух, что плохо мне совсем, не скоро я восстановлюсь, хожу вроде, да только для вида. Подманим их, подманим…       В палату заглянул Тиберий, справился о здоровье, проверил повязки, выдал кругляшков мелких от боли и разрешил покинуть флигель, строго настрого наказав не напрягаться, ничего кроме воды вне его дома не пить и не есть, и пообещал больше не шить и не лечить Льва, если тот опять что-нибудь отчебучит.       Рассказал, что Мария еще вчера в поместье Марьяны ушла, да Алексей к ней поехал, а сам Тиберий туда сейчас отправится, создавать впечатление активных ухаживаний да учить Машу, как быть дамой того века. Известие о том, что девушка провела вечер с Алексеем крайне неприятно кольнуло в сердце, но Лев запретил себе об этом думать. Не время, совсем не время для подозрений и переживаний. Дел впереди много.       До участка добирались молча. Мужчине даже не пришлось изображать болезненность, так как выглядел он уже привычно зеленоватым, а с коня сползал с трудом и с помощью Петра.       Долго разбирал бумаги на столе, писал отчет в город да сопроводительные документы готовил, однако ж дело сделать было необходимо.       Верой и правдой служил родине Лев Павлович Вольмер, но не значило это, что считал он ее идеальной и полностью во всем правой. Особенно касалось это законодательства. Пока юнцом был, а потом гвардейцем да служакой простым, не замечал он этого особо, а как на полицейскую службу перевели, так и увидел во всей красе. Считал Лев, что каждый человек, вне зависимости от статуса своего при рождении, честного суда заслуживал. Да не всяк человеком в Империи считался. Крестьяне государственные или барину принадлежавшие, крепостные, суду не подвергались. Сразу было известно их наказание за проступки. И было их два всего: плети и высылка в дальние сибирские поселки и городишки. А иногда и плети, и высылка. За тяжелое преступление. Убийство свободного человека, например. Или за попытку его совершить. Помещики со своими-то чаще сами справлялись, кто как умел, не вынося особо сор из избы. Кому охота человека терять зазря? Но серьезные дела рассматривались полицмейстером. А уж когда речь заходила о людях, принадлежащих государству, тут речи другой быть не могло.       И было тут важное обстоятельство, за которое деревенские особо уважали своего демона белоголового. Не лют он был не в пример прошлым, а кнутом да плетью владел виртуозно. Все, что положено, лично выдавал, на других не перекладывал, но не бил человека с злостью, сек лишний раз кожи. Аккуратен был Лев, по количеству точно выдавая все, что положено, но стараясь при этом шкуру особо не портить (чего человеку лишние страдания доставлять, особенно если дорога дальняя впереди?). Да и видели все, что радости кровожадной это полицмейстеру не доставляет ни капли. Просто рутина, которую надо было сделать. Потому благодарны были и те, кто под руку офицера попадал, и родня их, за то, что беспутного человека жалел.       Но вот не уверен был Лев Павлович, что хватит его выдержки на этот раз. Однако тянуть дольше было нельзя. Он подчеркнуто аккуратно разложил все на своем столе. Упаковал почту, отдельно рабочую, отдельно личную, на секунду задержав кончики пальцев на заветном конверте. И встал из-за стола. Кнуты, для наказания используемые, хранились отдельно. Разные они были, под разную провинность или под желание личное палача. Были в коллекции этого отделения и страшные совершенно экземпляры с тонкими мелкими лезвиями в концы плетки-пятихвостки вделанные, и с грузиками на конце. Но ни разу даже в руки не брал такого Лев, обходясь самым простым, стандартным.       Публичности в этом деле он не любил. Зачем унижать человека, выставляя его страдания на глаза знакомых? Поэтому пороли при нем на конюшне, подальше от глаз чужих. Туда Лев и отправился из арсенала, провожаемый любопытными взглядами остальных казаков (да и простые деревенские, уверен он был, за забором притаились). Рука сжимала кнутовище против воли сильнее, до хруста в костяшках. Не хотелось открывать двери, не хотелось видеть распростертое на лавке, привязанное тело с голой спиной. Особенно не хотелось слышать, что это тело скажет.       Много чего наслушался за последние три года Лев. И проклинали его, и грязью поливали, и о пощаде молили, молчали, полились, да чего только не делали люди, плети государственные принимая. Не трогало оно его никогда. Превращался в такие моменты мужчина из человека в инструмент, не имеющий права на чувства, какие бы то ни было. Да только не уверен был, что в этот раз получится.       Дверь за спиной закрылась. Впереди была лавка с уже привязанной Ольгой. Справа встал Петр, выгнав пару казаков, что руки и ноги спутывали, да на лавке девушку закрепляли. Выгнал и приказал сторожить снаружи, чтоб любопытные особо нос не совали. С опаской смотрел опытный казак на своего начальника. А ну как себя поведет? Для него душевной проблемы здесь не было, у волков с этим проще. Кто напал на члена стаи – умрет. Возможно жестоко, соизмеримо причиненному ущербу. Если бы Ольгу судили по законам стаи, умирала бы она медленно и мучительно, как поднявшая руку на самку вожака, да еще и таким подлым способом, а в не в честном противостоянии один на один, в котором побеждал сильнейший. Но законы людей есть законы людей.       Лев размотал привычный кнут. Встал на удобную позицию. Ольга, молчавшая до того, тонко заскулила, заплакала, запричитала, умоляя не бить: -Я же для тебя все делала, для тебя. Не понимаешь ты, я же ради тебя. Ей на тебя наплевать, не нужен ты ей, а я…       Раздался знакомый свист. Удар.       Волков исподтишка, не напрямую, взглянул на начальника. Тот был точно каменный истукан, из мрамора выточенный. Ничего живого, человеческого сейчас в нем не было, кроме глаз, серо-голубых обычно, внимательных, сейчас выцветших до серости грозового неба перед бурей, горящих то ли ненавистью, то ли жаждой сумасшедшей чувствовать чужую боль, купаться в ней.       Ольга выла на одной ноте, на спине виднелась первая длинная красная полоса, но кожа рассечена не была. Сдержал офицер руку, сделал так, как для других делал. Не так, как хотелось.       Поднялась рука второй раз, медленно, словно у автомата диковинного. Замах, удар, опять красная полоса. Третий раз поднялась рука и опустилась.       Лев отвел глаза от спины с двумя аккуратными красными росчерками, отвернулся, шагнул к Петру и сунул кнутовище ему: -Сам дальше.       Резко развернулся и вышел, четко отмеряя каждый шаг, обращая внимание на каждое свое движение, чтобы не выглядели они слишком поспешными. Сбежал его полицмейстер, да не сбежишь от себя. Хотя это тоже выбор. Щелкнул кнутом Петр, разминая руку. Он что? Ему все равно на это тело, перед ним распростертое. Да только вот он не такой к людям жалостливый, как начальник его.       Хлыст засвистел вновь. ***       Лев шел через двор, краем уха улавливая звук свистящего кнута и вопли женщины, раздающиеся на конюшне. Шел, выпрямив спину, не давая себе согнуться, и держа на лице привычное холодное выражение лица. Он полицмейстер, он – закон. А у закона нет права на чувства. Нет права на то, чтобы вернуться в конюшню, отобрать кнут у помощника и стегать ненавистное тело раз за разом, заворачивая руку особым способом, так, чтобы кожа от каждого удара лопалась, показывая кровавое мясо, чтобы выла тварь не прекращая, проклиная его и себя. Но аккуратно, чтобы не подохла там случайно, он неловкого удара. Нет, чтобы долго, долго мучилась потом, валяясь на грязной телеге по дороге в Сибирь.       Шел Лев, ни мускулом не выдавая мысли свои, сжав зубы так, что чувствовал, раскрошатся сейчас, а челюсти разжать не мог. Оказавшись в темных сенях, он хрипло выдохнул. Напряжение сказалось болью в теле, приглушенной раньше обезболивающим. Но он пережил это. И смог не сорваться. Все. Осталось дожить до вечера о там… На секунду он разрешил себе представить, как лежит головой на коленях женщины, которая нежными длинными пальцами перебирает ему волосы, гладит, словно любимого кота и говорит. Все равно что, просто говорит, рассказывает, болтает, о чем угодно, только не о сегодняшнем дне. И не о конюшне.       Громко выдохнув и выныривая из приятного видения, он сделала последние два шага до своего кабинета, где, как оказалось, ждала его гостья. Знакомая девушка из поместья Тиберия. Сердце пропустило удар и сжалось.