***
Гемма часто не могла уснуть. Виной тому была не природная особенность или недомогание, а чудовищный храп мисс Сабл. «Как она не просыпается от собственного рыка?!» — думала девушка, стараясь отрешиться и поспать хоть пару часов до подъёма к завтраку. Наконец, она устала сражаться, перевернулась на спину и стала в мыслях повторять псалмы. Вдруг ей показалось, что за дверью слышны шаги, тихий смех и шёпот. Чтобы хоть немного себя развлечь, она подкралась к двери и склонилась над замочной скважиной. Ужасное, дикое зрелище предстало её взору. Кэри — её Кэри — вёл по коридору эту вздорную лесную ведьму Джермейн, да ещё и на голове у неё был венок из белых цветов! «Тут бы выскочить и нашуметь, чтобы их застали, но я не одета… Если я расскажу, то мне не поверят, поднимут на смех!» — с досадой подумала она. Возмущение вскипятило ей кровь. По мнению Геммы, все существа мужского пола, которые были ей представлены, делились на два лагеря: одни были в неё более или менее влюблены, другие — безумны. И ныне она сама нуждалась в безумце, от чего хотелось перестать есть и пить, да так и умереть от невыносимых терзаний. Досада стёрла с её лица румянец, но разбудила шторм в её глазах цвета свинца. Аккуратно расчёсанные на прямой пробор каштановые волосы она воинственно заколола на макушке и вызвала горничную, чтобы та завила ей локоны. По дороге к трапезной она встретила знакомых девушек и пропустила вперёд мисс Сабл, оставшись с ними на пару минут. Подругам она не хотела демонстрировать, насколько разбита. Лишь заносчиво задрав подбородок, спросила: — Кто вообще такой этот полковник? Одна из девушек, на лице которой расписалось лёгкое вырождение, близоруко сощурилась, глядя куда-то в сторону. — Его фамилия, кажется, Кэри? На севере живёт семья магнатов с такой фамилией. Мой отец знаком с Илоном Кэри. Это, должно быть, его сын или племянник. — Парвеню? — Сомневаюсь. Нувориши не одеваются так просто. — И чем же они промышляют? — Ворванью и китовым усом. «Ворвань — ходовой товар! — сообразила Гемма, — Да и китовый ус. Каковы же их обороты?». В зал, где столовались насельники поместья, просочился запах сливочной карамели, и красавица решила начать действовать.Возрождение
21 мая 2020 г. в 21:44
Пайс улёгся на кровати и попытался навести порядок в мыслях, но далось это непросто. Запах светской жизни изорвал ему ноздри и смутил сердце. Дамские духи, красное дерево, свинина с тмином… в детстве ему показалось, что после конфирмации вся одежда ещё неделю пахла ладаном. Теперь его сутана безнадёжно и так некстати пропиталась благоуханием радостей, от которых он отрёкся.
«Я должен довести дело до конца. Разобраться с этим похищением, а как жить дальше, обдумаю после. Как всё-таки странно! За свою жизнь я вдоволь наслушался абсурдных историй, но эта — самая невероятная. Если я сумею вычислить похитителя… или хотя бы убедить, что вычислил, виконт будет у меня в долгу. Можно общипать и вора, пригрозив разоблачением. Но нет, верно, это не для меня, я не такой плут, меня обставят самого. В крайнем случае, господин Рилан готов услышать и о происках дьявола. Жаль, что враг рода людского не платит за молчание. Я бы предал его и тем самым убил двух зайцев».
Баронесса радовалась как дитя. Она закружилась во дворе, то вздымая руки к чистому небу с россыпью звёзд, то подхватывая подол своего карнавального платья, которое не успела толком привести в порядок. Ленты и завязки мели по земле, тащились за ней, но леди Хантер была слишком увлечена безумным танцем, чтобы замечать такие глупости. Этой ночью она была Симонеттой Веспуччи и готова была превратиться в нимфу и олицетворять весну. Спенсера она не смогла уговорить нарядиться венецианским мортусом, а ведь у неё каким-то чудом нашёлся костюм.
— Вот какую славную эпоху мы с тобой прошляпили, Кэри! Судя по картинам, можно было ходить голыми. А судя по литературе, все убивали друг друга и читали стихи. Теперь человечество в таком упадке!..
Весёлость демоницы была заразнее лёгочной чумы.
— О-о-ох! — протянул Оллфорд, подставляя лицо ночным светилам, — Иной раз я месяцами по своей воле торчу дома и отлично себя чувствую. Но когда тебе запрещают прогулки, заточение сразу становится тягостным.
Щегольской изумительный плащ с пелериной добавлял ему стати, и шагая рядом с баронессой, он уже не казался низкорослым. Фонарей не взяли, света стареющего месяца хватало, чтобы различать тропы, тянущиеся к зарослям, да и свежий порез заката ещё не затянулся над горизонтом.
— Завтра я всем объявлю о том, что можно гулять в лесу и полях. То-то будет радости! Подумать только, инфлюэнция не мигрирует с ветром, как ранее предполагалось. — сказал доктор.
— Как же тогда она пробралась в наш дом? — тихо проговорила Катлин, — Гостей у нас зимой не было.
— Деньги, различные вещи, одежда. — пожал худыми плечами Спенсер, — Всё это могло быть пропитано болезнью.
Тонкие завязки капора натянулись, когда Катлин неосознанно схватилась за них. Переживания снова проникли в её мысли и омрачили освобождение. Баронесса догнала её и коротко приобняла в молчании. Она ещё ни разу не пыталась сказать, что всё будет хорошо, только прикасалась или пыталась отвлечь. Вот и теперь леди Хантер принялась ломать цветущий куст канадобля, попавшийся ей на пути.
— Надо наделать венков! Ступайте, мы с Катлин вас догоним!
Лес кишел птицами. На все лады воспевали они одну из первых по-настоящему тёплых ночей. Ритмичный скрип коростеля разбивали переливы соловьиных гимнов, в эту древнюю симфонию вплетала зарянка свой флейтовый свист. Заслышав шаги и голоса людей, птицы оживились ещё пуще. Воздух был тяжёлым и густым от цветочного аромата. Великолепие природы казалось избыточным, бесстыдно-сказочным и величественным одновременно. Тысячи разных фантазий и атмосфер порождали смыкающиеся над головой тихие кроны вязов, узоры узловатых корней под ногами.
Кэри превосходно видел в темноте и разглядел блеск озера неподалёку.
— О, неплохое местечко. Разведём на берегу костёр? Песок, верно, уже сухой.
Мистер Оллфорд и доктор принялись хлопать себя по карманам.
— Ни спичек, ни даже огнива…
— Вздор, — махнул рукой полковник, — соберите-ка хворост.
Недавняя буря наломала сучьев, так что далеко ходить не пришлось. Выбирая ветки помельче, Спенсер осторожно спросил писателя:
— Что вам снится, когда баронесса насылает кошмары?
— Разные вещи, о которых трудно сказать, приятные они или нет.
— К примеру?
Оллфорд задумался.
— К примеру, одна особа, к которой я посмел быть неравнодушным, предстала пред мои взором в великолепном гробу. Сатиновые ленты и обивка возле её воскового личика казались чернее антрацита. Вокруг кипели поминки, и не из самых скромных. Роскошная и мрачная суета. Вверить её душу Аиду явились самые изящные дамы, самые статные юноши. Ни одного старика. Столько диковинных закусок я не видал ни на одном банкете, был даже павлин, чью кожу деликатно стащили, а затем натянули на пирог с его же потрохами. Я бы, разумеется, даже в самых нелепых своих фантазиях не желал ей смерти. Всё это было столь же печально и мерзко, сколь варварски красиво. Ещё в одном из видений я был с неописуемо привлекательной проституткой. Она была больна и покрыта струпьями, но язвы её благоухали сандалом.
— Н-да, — проговорил доктор, — эти описания сгодятся для вашей прозы.
Костёр вспыхнул, как только Кэри прикоснулся к сырому хворосту. Языки пламени как ни в чём не бывало объяли набрякшие от влаги ветки. Доктор поёжился, кутаясь в своё серое пальто.
— Холодно? Сейчас согреетесь, — проговорил демон.
— Нет, просто… это… оккультизм. Магия. Что ещё вы можете? Вывернуть человека наизнанку, не тронув и пальцем?
— Это нет, — хохотнул Кэри, — ликвора на такое не хватит ни у кого.
Оллфорд расстелил перед огнём плащ.
— Садитесь, доктор.
— Вы лучше о барышнях заботьтесь, а не обо мне. Что-то они поотстали. Как бы не потеряли нас из виду.
— Выглядите вы так себе, вот и заботимся. Баронесса учует нас за несколько миль, не беспокойтесь.
Спенсер снова повёл плечами и поправил маленькие очки костяшкой пальца.
— Учует… признаться, всё это чуточку противоречит тому, чему меня учили в университете.
Вскоре из чащи вышли баронесса и Катлин. В свете костра они казались героинями старинных легенд или призраками ушедших эпох. На их головах красовались белые венки из веток кустарника. Только вознамерился Оллфорд изречь что-то напыщенное на этот счёт, леди Хантер сунула руки в потайные разрезы на юбке, выудила две бутылки вина и протянула ему со словами:
— Открой. Право, этот валик на бёдрах можно набить чем угодно! Вода в озере тёплая? Всё это время мечтала принять ванну. Невыносимо топтаться в этих крохотных тазиках. На моих вещах скапливается столько пепла, как будто я курю не меньше генералов. Уж и не знаю, что думает об этом прачка. А в одном дамском журнале рекомендуют обтирать декольте яйцом! Почему бы не марципаном или пудингом? Чёрт побери, и эти люди ещё жалуются на эпидемии!
Остановить её было уже невозможно. Леди Хантер небрежно скинула так и не дошнурованное платье и всё, что было под ним. Наконец, расставшись с сорочкой, она в несколько прыжков ушла под воду, почти не потревожив кувшинок.
Полковник проследил за ней, и когда демоница вынырнула, сказал:
— Судя по тому, что она ещё жива, в воде у вас никаких хищников не водится, да и дно безопасно. Не буду отказываться от шанса сделать то же самое, уж простите.
Катлин задумчиво подбрасывала в костёр мелкие ветки и кусочки коры, наблюдая за тем, как они горят. Мистер Оллфорд поглядывал на неё и не замечал, чтобы она была смущена поведением демонов. На её лице расцвёл покой, разгладив тонкую кожу.
— Только полюбуйтесь! Наши самозванцы ведут себя словно дети.
Писатель взял одну из бутылок и сделал глоток.
— Истинные сатир и нимфа. Думаю, когда они соизволят вылезти из воды, вино уже раздышится.
Поминутно поглядывавший на часы доктор, наконец, вынул заветный флакон и сделал из него глоток.
— Разве плохо вам в такую дивную ночь? — спросила Катлин.
Спенсер тоскливо улыбнулся.
— Вы не понимаете. Я принимаю лауданум не за тем, чтобы погрузиться в приятные ощущения. Без него теперь всё вокруг кажется чужим и враждебным, а внутри разгорается противоестественная боль.
— Как вообще вас угораздило?..
— Как и всех прочих. Мне разбили сердце, я был совсем юным дураком и решил заглушить обиду опием. Боялся, думал, будут страшные непрекращающиеся галлюцинации, расстройство желудка и худшее похмелье, которое можно только вообразить себе, но нет. Я тщательно отсчитал двадцать капель и выпил их. Через пару минут я ощутил тепло и покой. Стал на несколько часов открыт всему миру и искренне любил каждого проходимца, попадавшегося по дороге. Лауданум не опьяняет, с ним остаёшься совершенно трезвым, но другим. Меняется только сознание. Я принимал его раз в месяц и не думал, что могу впасть в зависимость. Принимая капли, ходил в оперу, бродил по паркам. В тот период я крепко решил посвятить себя медицине и поступил учиться. Как вам такая причина филантропии? На первых порах опий помогал мне, а потом… я отказывался от него только за тем, чтобы смочь вернуться. Он стал компонентом крови, частью меня. И пока все стремятся улучшить свою жизнь, я пытаюсь хотя бы сохранить её и рассудок.
— Пару раз принимал эту дрянь от простуды, но кажется, на меня она не действует вовсе, а ждал я от неё многого, — проговорил Оллфорд.
— От невзгод лучше сбежать на край света, чем в самого себя.
— Как раз планирую пересечь океан как можно скорее. О, говорят, на том континенте совсем иная жизнь! — протянул писатель, погрузившись в надежды, — Новая мораль и отношение к литературе. Хотел бы я, чтобы там меня полюбили.
Озеро было прохладным и широким. Кэри отплыл от берега и лёг на спину, разглядывая небо. Он слышал, как баронесса вздыхает и водит руками под чёрной гладью воды.
— Плавать не умеешь. — решил он поддразнить.
— Вот и умею!
— Нет. Скоро пойдёшь на дно, руки-то слабые.
— А ну до того берега наперегонки! Покажу тебе, кто тут на дно пойдёт!
Всплески перепугали уток в зарослях камыша и те подняли шум. Кэри пришлось вытягивать на берег выбившуюся из сил демоницу. Она выдохнула несколько облачков дыма, усевшись на крупном песке. Смерив взглядом полковника, сказала:
— Иммора.
— Наконец-то. Тави Моран.
— Какой ещё Моран?! — взвилась баронесса, — Откуда у тебя второе имя?
Кэри перешёл на старый язык, которым демоны всё реже пользовались.
— А как ты думаешь? Мне больше пятисот лет.
— И ты уже какая-нибудь важная шишка среди военных?
— Не очень важная, если честно. А ты кем служишь?
— Глава гильдии портних и белошвеек. Проще говоря, ни одна пуговица в одежде наших власть имущих не пришита без моего ведома.
— Хочешь сказать, все твои наряды…
— Да. Некоторые из них просто негде носить, так что я ношу их на охоте. И прежде, чем они кончатся, я отсюда не исчезну.
— Представляю, как ты устала от Отца и приближённых.
— Да уж. Я их искренне люблю, но характер у некоторых тяжеловат.
— Я вот соскучился. Здесь интересно, но люди так мало могут изменить! Их жизни не в их руках. Это очень угнетает. Бессмертной душе даётся жалкий кусок плоти и существование по заданному курсу, и то короткое.
— Не начинай хандрить! — леди Хантер ткнула Кэри в плечо сухим стебельком прошлогоднего камыша, — Пора плыть назад. Оллфорд сейчас выдует обе бутылки.
— Дело в том, что это виноград. А я не люблю фрукты, даже их привкус. Может, только яблоки. — объясняла Катлин свой отказ от превосходного французского вина.
— Вы не пьёте вовсе? Даже шампанское? — спросил писатель.
— Я бы не отказалась от хорошего эля, — смутилась девушка.
— Вот это да!
— У эля вкус зерна и железа. Это кровь земли. Дома мы с отцом выпивали по две-три пинты за ужином, если не было гостей.
— Три пинты! — удивился доктор, к которому вернулась жизнь.
— Как же вы терпите причастие?
— На причастии всё иначе, мистер Оллфорд. Там уже нет никакого вина или хлеба.
Вылезший на берег полковник успел к тому времени натянуть штаны и подходил к костру, поднимая на плечи подтяжки.
— Уж простите, что подслушал.
Он заглянул в глаза Катлин, немного помялся, но всё же спросил:
— Как вас не оскорбляет одно наше присутствие рядом? Скепсис доктора? Богоотступническая проза господина Оллфорда? Что вообще для вас значит эта вера, если сердце ведёт вас прочь от неё?
— Мои взаимоотношения с богом сколь сложны, столь и честны. Никого из вас они не касаются. — вдруг твёрдо ответила она.
Разговор этот долетел до ушей баронессы. Она не в первый раз заметила, что Катлин иногда говорит совершенно чужим тоном, и ей нестерпимо захотелось выпустить на волю того странного, сурового человека, притаившегося за маской юной безобидной сироты.
«Не успокоюсь, пока не заставлю тебя говорить много и долго, незнакомец», — обратилась она мысленно, распуская у огня влажные волосы.