Соловьиная песнь

      Она проснулась. Ей снилось что-то приятное, кажется, детство. Девушка поднялась с постели, подошла к окну, раздвинув занавески, так и замерла. «Что произошло вчера? — вспомнив, ужаснулась она. — Неужели это был не сон…».       Мэри подбежала к зеркалу, посмотрела на свое лицо. Лицо как лицо, только вот небольшое красное пятнышко на шее говорило о реальности вчерашнего происшествия в саду. Она тогда была точно пьяной, совсем не ощущала себя. Мэри отчетливо помнила все до того момента, как Билл подарил ей украшение. Дальнейшее слилось, спуталось в совершенную бессмыслицу. Она помнила странные чувства, которые взяли верх над разумом, со стыдом опустила глаза, понемногу восстанавливая в памяти остальное.       Птичка слишком близко подлетела к огню. Обожглась и обезумела. Но как же было приятно разделять это безумие. Мэри было чертовски неловко, она не знала, как в следующий раз пойдет к Биллу. Разве не этого он добивался? А если этого, то почему ушел? Ушел ли он, чтобы дать ей время подумать, как настоящий мужчина, или ушел, чтоб поиграть на ее чувствах? Столько догадок, столько загадок.       Мэри сняла с шеи колье, прекрасный дорогой подарок. Она всматривалась в жемчуг, словно тот мог ответить на бездну неразрешимых вопросов, окутавшую ее с головой. Непроизвольно поднесла украшение к устам, безупречно гладкая поверхность отозвалась холодком. Глупая, глупая, глупая!       Девушка швырнула подарок в сторону. Жемчуга звонко ударились об стену, причинив боль девушке одним лишь звуком, упали за прикроватную тумбочку из красного дерева. Она ринулась отодвигать тумбу. Вытащила украшение, к счастью, не повредившееся, крепко прижала к груди, взволнованно вздымающейся под наполовину развязавшимся за ночь корсетом, так и замерев.       Противоречия убивали ее. Она смотрела в зеркало, наблюдая, как-то краснеет, то бледнеет. Что-то дурное завладевало ей. Что-то, с чем она была уже не в силах совладать. Любовь действительно бывает разной. Не всегда она чистая, не всегда охватывает только юношей и девушек, одурманенных молодостью.       Счастье, если два юных сердца находят друг друга в ту пору, когда настает время любить. А оно настает всегда. К кому-то приходит с запозданием, иногда даже с гораздо большим, чем было у Мэри. И тогда достаточно лишь огонька, лишь маленькой вспышки, чтобы разжечь пламя. Неискушенные души проходят переломный момент. Иногда он может погубить человека. Сколько случаев порочной связи, порожденной страстью и даже чаще чем-то большим, известно истории? Брат и сестра, отец и дочь?       Сколько несчастий принесло это чувство, обманчиво кажущееся божественным? Оно свято по первоначальной природе, но, исказившись, может превращать людей в чудовищ, может ломать, уничтожать города, страны. Все бессильно под колесами любви. Любовь может пронизывать человека всего несколько секунд за жизнь, может длиться вечно, до самой смерти.       Мэри не понимала, что пришла ее очередь подняться на эшафот. Она полюбила, но не того. «Ты ступила на странный путь, Птичка. Берегись», — кто знал, что слова Билла окажутся настолько роковыми. Никто не ожидал этого. Уж точно не этого.       Девушка хваталась руками за голову, целый день она провела в попытках обуздать свои душевные терзания, вернуть образ Билла, каким он был раньше для нее: убийца, мерзавец, невежда, не знающий грамоты, кровавый тиран улиц. Но все доводы были просто смешными, Мэри с горечью осознавала, как тяжело вернуться в прежнюю колею.       Ей нужно было куда-то уехать, за границу, на отдых, чтобы пресечь на корню зреющие в ней перемены. Но куда? Как она бросит дом с одной лишь несчастной Дэйзи? Уедет одна? Какая глупость. В обществе ее тут же назовут гулящей. А ведь она еще и сирота. Выхода не было. Никакого. Мэри чувствовала внутри себя жар, как будто лава текла у нее в жилах, заняв место крови.       Она клала рядом с собой нож и колье. Нож и колье. Смерть и жизнь. Эти две вещи, два подарка, абсолютно не похожие друг на друга, стали для нее чем-то вроде священных реликвий, а кровать стала алтарем. Она все так же не переодевалась, не пришла на завтрак, не пришла на обед.       Наконец, когда дело стало близиться к вечеру, Дэйзи постучала в дверь комнаты хозяйки.       — Войди, — равнодушно отозвалась Грей.       — Позвольте, госпожа, спросить, не больны ли вы? Вы не кушали, я принесла пирожных, ваших любимых, лимонных. Быть может, мне позвать доктора? Или сходить в аптеку?       — Больна ли я? — был ответ, больше похожий на вопрос. Столь же риторический и пространный, как «быть или не быть».       Мэри не сменила позы, все так же сидя на диване, глядела на свои святые дары, разложенные перед ней.       — Я не знаю, тетушка Дэйзи. Должно быть, я и правда больна. Но этот недуг не исцелить так просто — лимонными пирожными.       Женщина смотрела на хозяйку в недоумении. Обычно она обращалась с ней просто, без всяких обиняков, добродушно улыбалась ей, бывшей рабыне, как старой подруге. Сейчас же в ее голосе сквозила прохлада, напряженным был взор, устремленный то на стену, то на что-то на кровати.       «Господи, это же нож! Совсем не кухонный!» — чуть не охнула вслух негритянка, но вовремя спохватилась. Мэри не заметила изменений в лице служанки, потому что была слишком погружена в свои мысли.       Младшая Грей, дочь прежних хозяев, никогда не издевалась над ней, не била и не грубила. Но в ту минуту женщина страшилась хрупкой девочки, застывшей в неестественной, неудобной позе на развороченном ложе. Кровать будто стала полем сражения. Одна подушка валялась на полу, одеяло было безжалостно скомкано и отброшено к изголовью. Было что-то жгучее, опасное во внезапной тоске, обуявшей девушку.       По ней, конечно же, не было видно, что она влюблена. Никаких томных вздохов, мечтательного воркования, розового румянца и всего того, чем обычно сопровождаются нежные чувства, испытываемые юной леди.       Было похоже скорее, что она хочет кого-то убить. Так по крайней мере показалось Дэйзи, из похолодевших рук которой чуть не выскользнул поднос с пирожными. Да и этот нож. К чему тут был нож? Откуда хозяйка взяла его? Дэйзи вздрогнула от мысли, что Мэри, недавно еще бывшая малюткой, могла связаться с темными личностями. Возможно, у нее были проблемы. Но спрашивать ничего не стала, просто торопливо подошла к туалетному столику, ничем не занятому, и аккуратно поставила поднос.       — Я не хочу есть, — сказала Мэри все так же отстраненно и обернулась через плечо.       Бедная Дэйзи решительно не понимала, что произошло за эту ночь такого, что могло повлечь за собой такие значительные изменения в лице и поведении Мэри. Она будто повзрослела, не было пурпура на щеках, губы были сомкнуты в гримасе сдержанной неприязни, каштановые волосы пребывали в полнейшем беспорядке, барышня не попросила расплести прическу перед сном, глаза смотрели серьезно, без тени былой веселости.       Можно было подумать, что ее подменили. Но пугающий вид скрывал и нечто иное. Она сияла намерением, непонятно, плохим или хорошим. Глаза блестели. «Хозяйка не в себе, — заключила Дэйзи. — Лучше пока оставить ее одну». Служанка покосилась на оружие, лежащее у самых рук Мэри и, неумело скрывая волнение, протараторила:       — Ничего! Не хотите, не кушайте. Я потом зайду и уберу все. Просто вдруг вы захотите…       — Ты свободна, — прервала ее Мэри, безусловно зная, что женщина и так намеревалась покинуть ее.       Ей нужно было хотя бы частично выплеснуть на кого-то чашу желчи, скопившейся за период длительных утренних и дневных размышлений. Поглощенные чувствами или идеей, люди неизбежно становятся эгоистами. Они могут быть грубы даже с теми, кого любят. Не замечать, как причиняют боль другу, члену семьи. Дэйзи поспешила удалиться.       Девушка вздохнула. Ей не хватало воздуха. Кажется, исступление охватывало ее дух. Она открыла окно и поняла, что на дворе уже поздний вечер. Выходит, весь день она истратила впустую. Нет, открытого окна было безусловно мало.       Мэри посетила весьма забавная мысль. Она пошла к тумбе, в которой под замочком хранила свой походный наряд, облачилась в него и, рассмеявшись не зная чему, выглянула на улицу.       Было пусто, лишь в соседних кварталах слышалось какое-то движение. Окно же выглядывало на сад, так что ей было нечего бояться. Все разбрелись по ужинам, по ресторанам. Мэри свесила одну ногу, нащупав крышу носком туфли, затем другую. Она выбралась на откос, с упоением вдыхая свежий воздух.       Прогулка показалась замечательным завершением душного, тошнотворного дня, так она могла наконец отвлечься. Все свои драгоценности Птичка взяла с собой. Колье — на шее, нож — под подвязкой.       Спрыгнув с крыши, почти бесшумно, она угодила в мягкий куст и, повредив пару веток, крепко выругалась. Раньше она таких слов не говорила вслух. Но посадка была так себе, других выражений и не заслужила. Мэри, оправившись, направилась к тупику. Не стоило покидать участок через центральный вход, он выходит на улицу и, хотя та казалась пустующей, не стоило испытывать судьбу. К тому же, ее могла заметить Дэйзи. Так что была-не была, а нужно было лезть через ограду.       Мэри усмехнулась. «Не боишься за целостность своих юбок?» — съязвила она себе под нос. Сейчас, когда она выбралась на волю, вчерашнее перестало казаться ей таким ужасающим. Хватало даже духу иронизировать.       И все же ее словно что-то кольнуло, когда она проходила мимо той самой скамьи. Мэри задержалась, подчиняясь неведомому инстинкту, подошла, села так же, как сидела вчера, закрыла глаза. Это не было отвратительно, нет, но это было странно. Она жаждала увидеть Билла снова, но в то же время боялась новой встречи до дрожи в пальцах.       Мэри не видела будущего у этой, как ей казалось, секундной интрижки. «Он и забыл, наверное. Не в первый раз по бабам ходит», — рассудила девушка в попытках успокоить себя. Сейчас, в здравом уме, она хотела бы все закончить, остановиться на этом. Чтобы все шло своим чередом. Но сложно остановить повозку, с бешеной скоростью катящуюся с горы.       Она поднялась, тряхнула головой, отгоняя тлетворные мыслишки. Удалось не повредить платью, перелезая через забор, что очень порадовало девушку. Почувствовала себя настоящим авантюристом, рискованным смельчаком, с легкостью перемахивающим через непреодолимую преграду, уходя от погони. Но, конечно, кряхтящая и ругающаяся Мэри не была похожа на такого персонажа, а забор на непреодолимую преграду. «Легко, наверное, было этому ублюдку. У него и юбки нет, и рост…» — возмущенно ворчала вчерашняя аристократка, зачем-то опять вспомнив Билла.       Быстро она нахваталась разных пошлостей, которые раньше казались ей запретными. То была брань, зрелища драк, раздетых людей и многое такое. Она впитала в себя все, что видела, как губка, преобразуясь во что-то новое, гибрид двух самых отдаленных друг от друга слоев общества. Ей, в общем-то, никогда не нравился принятый уклад, законы, по которым жила знать, но девочка попросту не знала выбора.       Конечно, она не собиралась пускаться во все тяжкие и присоединяться к преступному миру со всеми неприятными последствиям, ей нравилось плыть посередь реки, не примыкая ни к одному берегу.       Мэри решила наведаться в порт, подышать солоноватым и неимоверно бодрящим морским воздухом. Там с заходом солнца собирались некоторые мутные личности, но ее это не очень-то волновало, потому что она вернулась в привычное беспечное состояние избалованного ребенка, которому, конечно же, ничего грозить не могло. Пройдя несколько районов, девушка очутилась в порту.       У пристани было пусто, она подошла поближе, чтобы разглядеть пришвартованные корабли. Все гражданские. В основном достаточно скромные суденышки, но один парусник привлек ее внимание. От него веяло старыми временами, даже, пожалуй, конкистадорами. Не было понятно, сохранилось ли судно так хорошо с тех лет или было результатом удачной попыткой воссоздать прошлое. Добротная древесина, изящные линии.       Если вдохнуть душу в эту громадину, сделать из нее человека, то это непременно был бы испанец, мужественный и в то же время галантный, изысканный в манерах. На нем прекрасно сидел бы сюртук с золотыми эполетами. Мэри задумалась, воссоздавая в голове столь привлекательный образ, некоторые детали которого, надо сказать, она весьма деликатно позаимствовала из любовных романов.       Любовные романы были слабостью Мэри. Конечно, она читала не только их, в библиотеке было место и для писателей античных времен, для классиков и гениев, но она ставила их на одну полку с любовными романами. «Классика — это мидии. Прекрасная, благородная еда, которая не всем приходится по вкусу. Да и не каждый день хочется мидий. А вот эти книжки — пироженки с вишневым вареньем, каждодневная и будничная отрада для человеческой утробы», — как-то глубокомысленно заявила она, говоря скорее с собой, чем с присутствовавшей в комнате Дэйзи. Служанка тогда только покачала головой и добродушно проговорила: «Какая же Вы умная, барышня. Родители бы гордились вами».       У Мэри это воспоминание вызвало улыбку, но вот гордились бы ей родители, глядя на то, как дочь корячится, чуть ли не ломая изгородь, чтобы незамеченной выбраться из собственного дома, как вчера… А, впрочем, совсем не обязательно было думать о том, что было вчера. Вчера было вчера, а сегодня — сегодня, вот и все.       Ее поэтическую задумчивость прервал шум со стороны улицы, выходящей к порту. Мэри поняла, что уже слишком стемнело, в городе становилось небезопасно. Пора выбираться. Окинув напоследок взглядом красивый корабль, она быстрым шагом пошла обратно, к дому, по возможности выбирая наиболее людные кварталы. Но все равно периодически приходилось срезать через маленькие улочки, чтобы сократить путь.       На одной из таких улочек она почувствовала, что кто-то идет позади нее, почти бесшумно. Мэри наклонилась, будто бы поправляя платье, резким движением вытащила нож и застыла в проулке, дожидаясь приближения незнакомца. Зрение в темноте у нее было слабое, она видела лишь, что это невысокий мужчина, кажется, в кепке или берете. «Не в шляпе, нехорошо, — подумала она про себя. — Дура, было бы странно встретить в таком районе господина в шляпе».        Мэри стало страшно. Не хотелось умереть так глупо, правда уж лучше от руки Мясника. Вот бы он оказался тут. Уильям Каттинг мог спугнуть негодяя одним своим видом. А если бы он убил мелкого разбойника, защищая честь Мэри? «Боже правый, какая честь?! В тебе заговорили любовные романы. Ты видела Билла, он не из тех благородных разбойников, дикарей, имеющих чувство совести и чести». Ни того, ни другого у короля улиц не было. Хотя нет, честь, пожалуй, была, своя, изощренная. Но насчет совести все было ясно.       Итак, фигура приближалась. Мэри спрятала нож за спиной, будто бы просто остановилась передохнуть, хотя, наверное, незнакомец видел лучше нее в этом мраке и заметил движение. Мужчина приблизился, остановился.       Это был парнишка лет двадцати. Светлые сальные волосы свисали из-под кепки, голубые глаза выделялись на фоне бледного лица. Молодой человек был худым, но немощным точно не выглядел. Он внимательно осмотрел девушку, так же глядящую на него в упор. Она боялась упустить момент нападения.       — Вы местная, так ведь? — спросил подошедший.       — А вы не местный? — с недоверием и злостью ответила Мэри, пытаясь отпугнуть прохожего грубостью. — Идите своей дорогой.       — Я иду, мисс. Мне просто казалось, что женщинам опасно ходить одним ночью.       Это была угроза или сочувствие?       — Чего Вы хотите?       — Может быть, мне проводить вас до дома? У вас растерянный вид, мисс. Вы заблудились?       Почувствовав прилив дерзости, вызванный достаточно теплыми словами парня, развязавшими ей язык, Мэри самодовольно процедила:       — Я не потеряюсь на улицах родного Нью-Йорка. Переживайте за себя, юноша, а я — не новорожденный котенок, у меня есть когти, я могу за себя постоять.       Она назвала его юношей, хотя, быть может, была даже младше. Да, скорее всего, так и было. Прохожий пожал плечами, вид его выражал легкое недоумение. Слова девушки слишком уж противоречили ее облику.       — Как скажете, мисс, — сказал он и пошел дальше.       Когда незнакомец проходил мимо, Мэри всмотрелась в его профиль. Парень был курносым, а в глубоко посаженных глазах вопреки внешнему виду читалось что-то непростое.       Несмотря на проявленное дружелюбие по отношению к ней, он вызывал у девушки смутное беспокойство. Под личиной бедного юноши с выступающими скулами крылись большие намерения, взгляд его был тяжел. Мэри окликнула уходящего:       — Вы ирландец?       Он удивился, брови его красноречиво поднялись. Парень ответил:       — Я родился в Нью-Йорке. Но мой отец был ирландцем. Как вы поняли? У меня ведь нет акцента…       — Я хорошо разбираюсь в лицах, — гордо ответствовала Мэри, не добавляя ничего более.       Она ликовала, попав в яблочко. Действительно, был у нее такой талант. Она определяла национальности на глаз, запоминала лица на долгие годы. Иногда Мэри даже рисовала портреты, ей очень нравилось передавать бумаге живость человеческих физиономий. Она запомнила этого ирландца, а он, по всей видимости, запомнил ее. Девушка пошла дальше по улицам, надвинув на склоненную голову чепец, чтобы никто не смог узнать ее.       Мэри без происшествий вернулась домой, пошла было к парадному входу, но, вспомнив, что это привлечет внимание служанки, перелезла через заборчик и многозначительно посмотрела на окно. Слезть было еще просто, теперь же вишенка на торте — как попасть обратно? Никак. Она не была каторжником, умеющим лазать по стенам или опытным вором-домушником, акробатом, артистом цирка. Шансов у нее, прямо скажем, не было.       Помявшись немного, девушка вернулась к главной двери и попыталась открыть ее. Не тут-то было, Дэйзи уже закрыла дом. Мэри обреченно застонала, ведь получалось, что все ее предыдущие шаги, предпринятые для того, чтобы скрыть свой уход, оказывались бессмысленными. «Вот такая она, жизнь. А ты думала?» — съехидничал голос в голове.       Пришлось взяться за дверной молоток и хорошенько постучать. Мэри услышала шаги.       — Кем бы вы ни были, уходите, иначе я позову полицию! — послышался голос из-за двери.       — Это я, Мэри. Ты не заметила, что я выходила в сад?!       — Что? — удивилась служанка. — Но я не слышала…       — Вам, тетушка Дэйзи, стоило бы повременить со сном. Ты напугала меня этой закрытой дверью, — ворчливо процедила Мэри, на деле готовая прыснуть со смеху.       Женщина отворила дверь.       — Боже мой, как же я могла… Но клянусь Вам, госпожа, я не спала!       Пожилая женщина все еще иногда следовала рабской привычке называть хозяина дома господином или госпожой, хотя еще отец Мэри поступил достаточно смело для своего времени, объявил ее свободным человеком. Но, конечно, трудно быть свободным, когда не знаешь иной жизни, кроме постоянной зависимости от белых.       Бедняге Дэйзи иногда и самой не верилось, что она заслужила такую участь: называться няней, служанкой, близкой к хозяйке, никогда не быть битой. Ее семье в свое время повезло куда меньше. Их отправили в южный штат, вероятно, на плантации.       Она была, конечно, удивлена, что хозяйку угораздило так поздно пойти в сад, ведь раньше мисс Грей никогда так не делала. Но склонность верить хозяйке и людям в целом победила, и простодушная Дэйзи выкинула подозрения из головы. Значит, она уснула, а хозяйке нездоровится, вот и вышла.       Мэри с недовольным видом, как будто бы обиженная, что ее ухода не заметили, молча прошествовала в спальню. Окно все еще было открыто, легкие муслиновые шторки колыхались от ветра. Мэри поняла, что не на шутку замерзла, не позвав тетушку, разделась сама и быстро нырнула под одеяло.       Ее ждал достаточно странный сон. Там перемешалось все: эпизод из детства, когда она на именинах расстроила свою мать неподобающим проведением, затем, так и оставаясь ребенком, она встретила того самого ирландца. Его взгляд горел из-под кепки, в руках он сжимал остро заточенный мясницкий нож. Мэри испугалась его, побежала по темным переулкам, петляя и то и дело натыкаясь на разные препятствия.       Ирландец настигал ее, висел на хвосте, она даже во сне чувствовала, как забились мышцы ног при беге. Очевидно, отчасти это было правдой, ведь Мэри, когда ложилась спать, поняла, что пешая прогулка заставила ее ноги хорошенько напрячься. Она и не помнила, когда в последний раз ходила куда-то так далеко.       И вот, в еще более мрачном, чем настоящий портовый район, мире сна, она увидела свет. Этот огонек привел ее на площадь, светлую и просторную. Только на площади никого не было, потому она пугала ничуть не меньше, чем закоулки. Где-то в центре на мостовой стоял человек, больше похожий на памятник.       Малютка-Мэри помчалась к нему, кажется, на время избавившись от преследователя. Она подбежала, и человек обернулся. Это был отец, глаза его сияли так лучезарно, как никогда при жизни. Он присел на корточки, обнял запыхавшуюся девочку, приговаривая:       — Ну и ну, ты так спешила увидеть меня, дочурка, совсем выбилась из сил.       Мэри было успокоилась, но, когда отец разомкнул объятия, она увидела его лицо снова. Оно изменилось, это был Билл. Мэри отшатнулась.       — Не узнаю свою Птичку, — мужчина заговорил уже другим голосом и встал, выпрямившись в полный рост.       Рядом с ним она была такой карикатурно крошечной. И в этот момент произошло что-то совсем из ряда вон выходящее. Билл вдруг глухо охнул. Из его живота торчало лезвие ножа. Глаза налились кровью, он кашлянул и тут же повалился набок, его толкнула чья-то сильная рука.       Мэри застыла в ужасе, неподдельный страх парализовал тело. Нож держал ирландец, почти демонически зловещий в этой искажённой реальности. Глаза его сверкали злобой, лицо искривила злобная гримаса. Мэри не могла кричать или бежать. Злодей приближался. Он схватил ее за руку и…