Соловьиная песнь

      Вечером среды за несколько часов до выхода Мэри прихорашивалась у зеркала, когда к ней заглянула Дэйзи.       — Вам помочь? Что за странное платье Вы выбрали? Уоррены устраивают такой бал, госпожа, что Вам нужно выглядеть очень красиво. Там будут женихи со всей округи и, мало того, даже из других городов! — восторженно продекламировала негритянка.       Мысли о пышных празднествах всегда вызывали у нее почти детский восторг, хотя она видела их лишь мельком и всего пару раз в жизни, не принимая, естественно, никакого непосредственного участия. Мисс Грей же, напротив, насмотрелась, ее сложно было удивить чем-либо помпезным.       — Я не поеду туда, Дэйзи, — спокойно ответила Мэри, ничуть не огорченная этим обстоятельством.       — Что? — выпучила глаза служанка. Казалось, челюсть у нее вот-вот отвалится. — Но у вас же есть приглашение.       — Передай, что я больна, — совершенно равнодушно сказала девушка через плечо.       — Но Вы ведь не больны, мисс Мэри, это же неправда. Такие… такие балы случаются раз в сезон. Вы и без того долго ходите без жениха, мисс Мэри.       — Мне дурно, Дэйзи, ты разве не видишь?       — Нет, — твердо ответила Дэйзи в непривычной для себя манере.       Она всегда потакала всем шалостям младшей Грей, но такое безобразие переполнило чашу терпения старой негритянки. На смену удивлению пришло недовольство. Черные тонкие брови упрямо столкнулись на переносице.       — Но тем не менее. Мне нездоровится, увы, — был драматичный вздох.       — И куда же Вы тогда собираетесь? — не отставала женщина.       — По делам, — Мэри начал надоедать разговор, она сказала это очень резко, без нотки усмешки, которая сквозила в разговоре раньше.       Ей никогда не приходилось так долго спорить с тетушкой, ведь та обыкновенно ни в чем ей не перечила.       — Какие же дела могут быть у барышни вечером, кроме бала? Все Ваши знакомые будут там.       — Мои личные дела, Дэйзи, в которые я не хочу тебя посвящать, — дернулась девица.       Она больше не любовалась отражением в зеркале, а с неприязнью уставилась на служанку. Под таким взглядом бывшая няня обычно отворачивалась, смущалась, но теперь стояла, как каменный обелиск, не отрывая испытующего взора, который, оказывается, все это время был направлен на Мэри.       Их взгляды сцепились, женщина выдержала напор. Девушка удивилась такому изменению в своей старой знакомице и разозлилась еще больше. У нее не было времени на конфронтации. Нужно было собираться, да побыстрее. Если она приедет поздно, то все пойдет не по плану, нет, даже не так — все пойдет наперекосяк.       Мэри сейчас видела перед собой не старую добрую Дэйзи, бывшую ей когда-то почти что второй матерью, а препятствие, заградившее путь, с которым необходимо было покончить, смести с дороги.       — И почему Вы не говорите мне ни о каких своих личных делах, хотя раньше я знала все, куда Вы идете и зачем?       — Потому что это мое право, — с холодной яростью парировала Мэри.       — А мое право, мисс Мэри, пожаловаться.       — Пожаловаться?! — почти истерически расхохоталась девушка. — Ей богу, Дэйзи, это даже не смешно. Кому ты пожалуешься? Моим родителям? Вперед! Они все еще в могиле и, думаю, там и останутся, покуда Иисус снова не спустится на землю, поднимая всех детей своих. Мы одни в этом мире, и теперь, как ты могла заметить, я живу своей собственной жизнью и настойчиво советую не совать в нее нос.       Дэйзи была потрясена до глубины души. Она прежде не переносила такой глубокой обиды, нанесенной единственным человеком, который ей дорог. И как девчонка могла говорить столь резкие слова о своих же маменьке и папеньке, которых любила? А это богохульство…       Женщина оторопела, вернувшись в свое прежнее состояние, к глазам подступили горячие слезы, но она не желала, чтобы маленькая злая мисс видела, как она плачет, и потому удалилась. Мэри слышала тяжелые шаги по лестнице. На миг она даже ощутила явный укол совести, поняла, что поступила неправильно, так резко сказав про умерших, но тут же вернулась к мыслям повеселее, немедленно возобновила сборы.       Сегодня ей предстоит совершить что-то такое, захватывающее дух, совсем не время забивать голову чужими обидами. Дэйзи не вышла ее проводить. Ну и ладно.       Мисс Грей в нужное время подъехала к полуразрушенному строению. Вышла из экипажа чуть заранее, чтобы не привлекать внимания, хотя район и был заброшенным. Ветер приятно холодил, но на улицах было раздражающе сыро после недавно прошедшего дождя. Мэри огибала лужи и наконец, осыпая проклятиями погоду, поддерживая юбки, ступила за порог.       В домике пахло сыростью. Видно, тут давно никто не жил, а помещение служило для разных махинаций, как, например, такая, которой суждено было бы произойти, если бы не вмешательство Мясника. Комнаты было всего две — та, что открывалась с порога и таинственная комната за дверью. Половицы поскрипывали при каждом шаге.       Мэри открыла дверь и увидела там Билла, а также внушительных размеров шкаф, бывший когда-то красивым, но теперь отсыревший и жалкий, пару поцарапанных, едва державшихся на тонких ножках стульев. Вид у комнатки был, мягко говоря, мрачноватый. Девушка поежилась, потому что внутри было ничуть не теплее, чем снаружи, и даже более неуютно.       — Поздновато. Но ничего. У меня есть ключик от этой несчастной двери. Ты залезай вот сюда, — Билл указал на шкаф. — Через окно не выйдет, разве что выбьет его башкой, но до этого вряд ли дойдет. Постарайся управиться с ним быстро. Учти, мои люди будут ждать.       Мэри послушно забралась в шкаф. Ей в нос сразу же ударило духом затхлости, испорченной древесины, которая когда-то давно, наверное, была добротным ясенем или вязом, но, как известно, годы не щадят никого, да еще в такой обстановке прелости и сырости. И что делал этот шкаф посреди развалин? Неужели она не первая залезала сюда для засады?       Эффектно выйти явно не получалось. Мэри, раздосадованная еще больше тем, что план ее детской шалости, коей ей сейчас казалось убийство человека, продолжал рушиться, тяжко выдохнула. А вместо моральных терзаний она пропитывалась как дивным ароматом сырости, так и возмущением, что зря надушилась, да к тому же надела красивые туфли. Она простояла в шкафу минут десять, а затем, почувствовав, как затекают ноги, плюнула и опустилась на корточки.       Вот она услышала шаги, вопли несмазанных дверных петель и замерла в ожидании. Кто-то зашел внутрь хибары, а следом с запозданием спела свою партию уже не входная, а дверь в нужное помещение. Захлопнулась. Затем повисла мертвая тишина.       — Мистер… Каттинг? — явственно услышала Мэри голос Дэвида. Ее тело охватила приятная дрожь. Все шло по плану.       — Как видишь. Садись.       Шурх-шурх. Дэвид, очевидно, двигался неуверенно, с трудом отрывая ноги от пола и шаркая. Мэри не замечала, чтобы он ходил так раньше. Значит, испугался. Да что уж там, в штаны наложил. Ехидная улыбка поползла по лицу сидящей в засаде.       Щелкнул замок. Билл, похоже, опустился на стул напротив. Девушка чувствовала, как бьется сердце в предвкушении, казалось, готовое пробить грудную клетку. Она ждала лишь какого-нибудь знака от Билла. Но не видимый ею разговор продолжался.       — Итак, мистер Тернер, не надо бояться меня. Мое появление здесь — лишь игра обстоятельств. Ваша сделка в силе, но есть некоторые изменения…       Мэри не знала точно, задумывался ли сейчас ее выход или нужно было подождать еще немного, но она, натура, не отличавшаяся терпением, распрямилась, слегка хрустнув при этом спиной, и шагнула наружу, тут же поймав взгляд Дэвида. Мужчина был, безусловно, до крайней степени напуган и, кажется, еще больше его обезоружило появление Грей. На что и был рассчет.       Она очаровательно ухмыльнулась, подойдя к стулу, на котором сидел Дэвид, двумя пальцами подняла его подбородок. Мужчина вспотел так, что на лице отчетливо виднелись капли влаги, он сидел так напряженно и статично, словно врос в свое сидение, уже не мог вырваться из его объятий.       — А ведь мы чуть было не стали сужеными. Что же ты дрожишь, Дэйв? В тот вечер ты ничего и никого не боялся. Даже господа Бога.       Взгляд жертвы бегал от стены к стене, потом остановился на Билле. А тот сложил ногу на ногу и наблюдал за представлением.       — Ч-что это значит? — надтреснутым голосом спросил любитель опиума.       Билл не ответил, предоставляя своей Птичке право играть главную роль. Он был зрителем в этой шекспировской трагедии. И ему не терпелось увидеть развязку.       — Я говорила, что у меня есть друзья. Ты думаешь, я лгала? Думаешь, я, как испуганная овечка, начала блеять, говорить все, что взбредет в голову, лишь бы страшный, большой волк оставил меня в покое? Да, правда, тогда у меня не было кое-чего важного… — Мэри наклонилась, и в ее руке сталью сверкнул нож.       Дэвид подскочил с места, но Билл поднялся вслед за ним и с усмешкой кивнул на закрытую дверь.       — Сядь, — сказал он тоном, не допускающим возражений. И бедняга Тернер снова сел. Теперь его дрожь еще больше бросалась в глаза, он был так ничтожен.       — Прошу Вас, мистер Каттинг! Я ничего не сделал! Я отдам все! — зашептал он неистово, осознав несомненную безнадежность ситуации, как утопающий, цеплялся за единственную спасительную ветку. Он никогда не переходил дорогу Мяснику, значит, ему незачем его убивать.       — Проси ее. Мне плевать на тебя, парень, — равнодушно бросил Билл, подмигнув Мэри, которая подошла к Тернеру сбоку, сжимая нож и гордо улыбаясь. — Заканчивай этот разговор побыстрее.       И тогда Тернер обратился к ней:       — Мэри… Мэри… Мисс Грей, я прошу прощения, я поступил очень подло. Я негодяй. Прошу, оставьте меня. Я больше никогда… Я уеду из города, я покину Нью-Йорк завтра же утром. Уеду в Техас! Прошу Вас, Мэри, умоляю…       В глазах его блеснули слезы. Мэри недоуменно посмотрела на человека, которого только что готова была испепелить взглядом, разорвать на куски, подвергнуть всем известным цивилизации прошлого и настоящего пыткам.       Перед угрозой смерти Дэвид Тернер преобразился, он стал так жалок, так убог, так несчастен. Она опешила, не знала, как быть. Конечно, она так и думала, что ее будут умолять, просить о пощаде, но ей казалось, да нет же, она была уверена в том, что после этого будет даже проще покончить с ним.       Однако же, эти слова, произнесенные дребезжащим от доведенного до предела страха голосом, задели самые сокровенные струны девичьей души. Она почувствовала, будто сверху, с небес, на нее смотрит папа, мама, будто сам Христос печально качает головой, глядя на это, оплакивая грешников.       Она чуть не выронила нож наземь. Мэри готова была сама расплакаться, упасть на колени, а потом убежать из этого гнусного, пропавшего сыростью и плесенью дома, вернуться домой, зарыться лицом в подушку, больше не вспоминать о произошедшем.       — Ты не можешь? — нахмурился Билл, наблюдая за ее нарастающей нерешительностью.       Он подметил, как она, бледная, как мел, покусывает губы, а нож в руке ходит ходуном, норовя выскользнуть и со звоном грохнуться об пол.       Его голос был так суров, столько сомнения было в нем, что он, будто молот, просто расколол, разбил на маленькие на части картину, которою воспроизвело сознание Мэри вместе с плачущим Иисусом, смотрящими с небес родителями. Родители могли и не смотреть, а вот Билл точно смотрел.       А ведь действительно, она говорила, что готова воткнуть нож в глаз Тернеру еще до того, а после — с удовольствием раздумывала об убийстве. Но она не могла представить себе, что это будет так же трудно, как убить безвинного щенка, жалобно поскуливавшего у ног.       «Какая же я дура! — с горечью подумала Мэри. — Вздумала ставить себя в один ряд с Мясником? Вот тебе твое настоящее лицо, любуйся! Твои слова ничего не значат. Теперь ты не просто не леди, ты и не одна из них. Ты никогда не будешь одной из них. И сейчас Билл увидит твою слабость. Он бросит тебя, о да, бросит. Ты не сможешь вернуться к прежней жизни и умрешь как черт знает кто, никому не нужная, опозоренная».       Нет, так не годится, решила Мэри. И сердце ее ожесточилось. Этот человек хотел сделать ей больно. Кто знает, кому бы он еще навредил, подлец, мерзавец и наркоман. «Но кто ты такая? Только Бог может распоряжаться судьбами людей, судить их соразмерно проступкам…» — воскликнул было глас морали, взывая к ней, но Мэри, взяв волю в кулак, жестоко расправилась с ним, выдвинув на передний план те мысли, которые говорили ей, что это единственный правильный выход.       Да, она не Господь, но мало ли людей убивают других? А сколько добрых американцев поубивало друг друга на войне? Разве лучше заколоть штыком добропорядочного южанина, которого дома ждет жена, дети, чем избавить мир от двуличного подонка? И Мэри решила взять грех на душу.       Решения эти принимались меньше, чем за долю секунды. Дэвид все так же, ссутулив плечи, сидел на стуле, глядел на нее умоляюще. Мэри больше не улыбалась, вид ее выражал болезненную решимость человека, у которого больше не было выбора.       Она коснулась мокрого от холодного пота лба мужчины, провела рукой по волосам, заставляя Дэвида смотреть только в ее глаза, отвлечься. Нож блеснул в руке и, всего мгновенье, он уже был в чреве мужчины.       Дэвид сдавленно охнул, глаза его округлились, он посмотрел вниз, чтобы увидеть правую руку Мэри, сжимавшую рукоять. Левой рукой она все так же держала его за голову, но уже не гладила, ладонь просто замерла.       Из глаз у Мэри прыснули слезы, но она повернула лезвие по оси. Кажется, попала в печень, затем, собрав последние силы, вытащила нож и отшатнулась, чуть не упав. Дэвид теперь не смотрел на нее, он только схватился руками за живот, молча. Он не кричал, не стонал, но девушка слышала его глухое дыхание, воздух рывками вырывался из легких.       Это, должно быть, последние минуты, но как их пережить? Она упала бы в обморок, если бы могла, но мир даже не покачнулся, все было таким настоящим, до ужаса четким. Мэри попятилась к шкафу и сползла по нему, закрывая лицо в беззвучных рыданиях. Не страшны те слезы, что сопровождаются криками и охами, страшны те слезы, что несут за собой тишину, лишь изредка прерываемую странными, будоражащими дух утробными звуками.       Грей, будто находясь в другом измерении, откуда-то из глубин почувствовала, что ее бережно ставят на ноги. И тут мир вновь вернулся к ней, она в замешательстве оторвала руки от лица. В ее взгляде читалась паника, безысходность. Глаза налились кровью, зрачки сузились до предела, словно она смотрела прямо на солнце и ослепла от его яркого света.       Но смотрела она на Билла, который, наклонившись, с не присущей ему нежностью стирал с ее щек ручейки слез.       — Ну все, хватит, Птичка. Пора, — заговорил Каттинг. Мэри отчетливо слышала произнесенные слова, но едва ли их смысл был ей хоть немного понятен.       Что бы он ни сказал сейчас, это было не более разборчиво, чем чириканье китайцев. Она зашагала на выход, зная, что движется не сама по себе, а направляемая сильными руками мужчины.       — Он мертв… — прошептала девушка едва слышно.       — Еще нет, но скоро будет. И ничего страшного в этом нет.       Они уже шли по улице, Билл вел ее куда-то, держа под руку, не ослабляя хватку, зная, что без поддержки девушка попросту рухнет на землю.       — Ничего страшного, — как попугай повторила с трудом шагающая тень. — Как? Ничего страшного? — вдруг она вытаращилась на Билла, в глазах, секунду назад блеклых, зажегся нехороший огонек.       Мэри сглотнула слюну, собираясь с мыслями, которые начали постепенно возвращаться к ней, старые и новые. Она рванулась вперед, ноздри раздувались в возмущении.       — Я ведь только что… Бог ты мой! Я убила человека!       — Знаю. Помолчи, если не хочешь сделать твой подвиг достоянием всей улицы.       И Мэри замолчала, потеряв запал. Но в прежнее состояние лунатика она, к счастью, не вернулась. Ей было плохо, но она не падала и могла бы обойтись без страховки. Однако, Билл потащил ее по закоулкам еще быстрее, увлекая за собой.       Он так больно сдавливал руку Мэри, должно быть для того, чтобы она не забывалась, оставалась в сознании. Но Птичка была возмущена тем, что плечо ноет из-за этого грубияна, не понимая, что только возмущение служит связующей нитью между ней и то и дело делавшей попытки ускользнуть из-под ног реальности.       Наконец Вергилий, ведущий Поэта по аду, сбавил темп, затолкал ее в какой-то дом и усадил в кресло, как куклу.       Кукла же некоторое время тупо наблюдала за тем, как он разжигает камин, чиркает спичками, чтобы осветить комнату еще одним огоньком свечи. Но затем она встала и, спокойным голосом заявив: «Мне пора домой», собралась было пойти к двери. Билл фыркнул, небрежным движением толкнул Мэри обратно на место. Она охнула и с удивлением ребенка продолжила наблюдать за происходящим. Билл куда-то сходил и вернулся с бутылкой.       — Виски, — констатировал он, наливая бурую жидкость в рюмку. — Давай, открывай ротик.       Билл бесцеремонно рукой разомкнул нижнюю челюсть Мэри и влил в девушку спиртное. Пришлось проглотить, и она, с неудовольствием чувствуя, как напиток обжигает пищевод, поморщилась, закряхтела, хватаясь рукой за горло, но через пару мгновений ощутила тепло и даже приятный прилив сил. Кажется, жизнь возвращалась к ней. Она с упрёком посмотрела на Билла, но тот лишь ухмылялся.       — Конечно, ничего крепче вина не пила. И как тебе мужское пойло?       — Вообще-то, — она прервалась на покашливание. — Леди нельзя пить крепкие напитки.       — А можно леди расправляться с джентльменами? — съязвил Билл.       С лица Мэри тотчас же сошли все краски, взгляд остекленел. В памяти снова всплывал образ Дэвида, умоляющего, жалкого, а затем…       — Ну, впрочем, ты уже не леди, а бедняга Тернер был совсем не джентльмен. Так стоит ли морочить голову всякой хренью?       — Но что с ним будет? — спросила она, печально склонив голову.       — С ним — это с трупом? Отдадут медикам.       — Что? Нет-нет-нет, его надо похоронить по всем канонам. Это же надругательство! — девушка, услышав такое, чуть было не подпрыгнула на месте.       — Рад, что к тебе вернулся рассудок, но если ты беспокоишься за его паршивую душонку, она что так, что эдак отправится в ад. Да и вообще, по-моему, мертвым наплевать.       — Билл… Мне не по себе. Меня будут мучить кошмары, — Мэри поежилась.       — Ах, кошмары? Хорошо, Птичка, допустим, ты бы его не прибила. А что, если бы он решил достать тебя со второго раза? Или, может, связался бы с кем-нибудь, чтоб тебя ограбили, сожгли усадьбу или еще что-то в этом духе. Если бы он пережил свое наказание, то, готов поклясться, приложил бы все усилия, чтобы город узнал о твоих нежелательных связях с Коренными.       — И все же… — поколебалась Мэри, отводя взгляд. Вообще-то, звучало убедительно. Ей надо было услышать хоть какое-то оправдание своего деяния, чтобы успокоиться.       — К черту, — рыкнул мужчина, попивая виски. Он больше не предлагал Мэри, но девчонка так выразительно посмотрела на него, что, усмехнувшись, подлил ей еще.       — Для сна, — как бы оправдываясь, сказала она.       — Ну конечно, для сна. И где собираешься спать?       — Я бы… Но не будет ли слишком подозрительно, если в ночь убийства я буду не у себя? — Мэри сделала глоток и приподняла носик в брезгливой гримасе.       — Это тебе не вино, Птичка, смаковать не надо. Либо выпиваешь в один присест, либо вот так вот куксишься. Но этот урок на практике проверять не будем. С тебя довольно.       — Что это значит?! Ты мне не отец, Билл. Выпью, сколько захочу! — Мэри раскраснелась, выпивка начинала действовать.       Потрясение, только-только пережитое ей, похоже, совершенно потерялось в памяти, а ведь сразу можно было подумать, что убийство до глубины души задело ее, сломило. Но малышка забыла о своем преступлении против человечества еще быстрее, чем забывает закаленный в боях бывалый солдат.       — Вот именно, что не отец. И не обязан потакать твоим прихотям. Помни, это моя бутылка.       — А вот сейчас будет моя! — игриво воскликнула Мэри и, резким движением поднявшись с кресла, взгромоздилась Биллу на колени, пытаясь забрать бутыль.       Мужчина поднимал бутылку над головой, а она ерзала, как дитя, неуклюже хватая руками воздух, где только что была заветная добыча. Она смеялась, и Билл тоже рассмеялся, поддаваясь ее захмелевше-шальному настроению.       Уж лучше так, чем унылые рассуждения о том, что труп надо бы закопать и о том, что у нее, видите ли, будут кошмары. Наконец она вцепилась в бутылку и удовлетворенно сверкнула глазками. Сущий ребенок. Но тогда Билл неожиданно вырвал сосуд и швырнул об стену. Мэри мгновенно перестала улыбаться.       — Что? Зачем? — она в изумлении приоткрыла рот, наблюдая, как по доскам, огибая осколки, течет виски.       А ведь они не выпили и половину бутылки.       — С пола слизывать, надеюсь, не будешь? — с этими словами он повернул ее лицом к себе. — Я не спаиваю детей, Птичка. А ты уже неплохо разошлась, я вижу.       И тут Мэри боковым зрением увидела кое-что интересное, а именно — недавно налитую рюмку, стоявшую на столе рядом с креслом, на котором расположился Билл. Он поймал ее взгляд, и уголки рта девушки снова поползли наверх в нахальной усмешке. Но Билл был слишком ловок, через секунду содержимое сосуда уже вливалось внутрь него под недовольные писки Мэри.       Стоило мужчине отнять ото рта рюмку, как Мэри жадно впилась в его губы крепким, волнующим поцелуем, наслаждаясь вкусом и ароматом виски, который, казалось, в эту минуту охватывал все вокруг. Весь мир вонял чертовым виски. Ей было даже немного больно, когда она испытывала на себе ответные ласки, жесткие, требовательные. Кажется, даже ощутила металлический вкус крови, но точно не знала, чьей, потому что и сама озверела под влиянием ударившего в голову спиртного и внезапной смены настроений.       В таких напряжённых ситуациях людям свойственно бросаться из крайности в крайность, плакать, а затем смеяться, ненавидеть, а потом любить, и наоборот. Подобное явление особенно часто можно встретить на войне, когда люди живут с мыслью, что завтра могут умереть. Когда видят, как безжалостная гидра человеческой жестокости пожирает их товарищей, когда видят, как сами, опьяненные свободой, напитанные яростью, лишают кого-то жизни. Они непредсказуемы и по-своему безумны.       Безумна была и Мэри, недавно погруженная в мысли о недавнем убийстве, сейчас ничуть ее не занимавшее.       — А теперь баиньки, — приказал Билл, отодвигая от себя распаленную Мэри. Волосы у нее были растрёпаны, а глаза лукаво блестели.       Девушка почувствовала, что в нее упирается нечто твердое и чуть сползла, точно собиралась уходить, но тут же вцепилась в пуговицы брюк.       — Вот ведь чертовка, — удивился Билл. — А ты точно недавно была девственницей?       — Самой девственной из всех девственниц, — ответила Мэри и цокнула языком, ловко орудуя руками, верша расправу над брюками, а затем панталонами.       И ей казалось, не было на свете девушке бесстыднее Мэри Грей. Она-то, конечно, забывала о существовании шлюх и прочих почти что профессиональных развратниц, которых ее спутник уже повидал и перепробовал за свою жизнь. Но это помешало бы ей наслаждаться своей распущенностью.       Тот, первый раз, был скорее неосознанным, инстинктивным шагом, сейчас же она контролировала каждое свое движение, хоть и была немного пьяна. Все мы эгоисты и всем нам хочется угодить в первую очередь себе.       Мэри то и дело подслушивала разговоры почтенных матрон, которым разрешалось говорить о таких закрытых для девицы вещах, как материнство и супружеский долг. «Долг» — само даже слово звучит так неумолимо сурово, что, кажется, отклоняет любую возможность того, что это хоть сколько-нибудь занятно. Да, Мэри знала, что, мол, так и так, есть некая всеобщая обязанность, даже повинность, когда мужчина и женщина разделяют ложе. Это жена обязана терпеть, а в результате этого появляются дети.       Но, упаси Господь, дамы никогда не упоминали, что женщине может принести удовольствие сие действо. Им, наверное, и не приносило. Когда относишься к чему-то, как к бремени, возложенному на тебя, оно и становится бременем, причем довольно тяжелым, будничным.       До высших слоев общества, в особенности женщин, не всегда доходила ценность плотских утех. В низах все было куда проще. Но пуританки, живущие в страхе, как бы кто не увидел их нижнюю юбку, конечно, не могли позволить себе банального удовлетворения вполне естественных потребностей.       Викторианские женщины просто обожали заковывать себя в цепи, ограничиваясь во всем, даже в том, чего могли бы с легкостью добиваться без ущерба бессмертной душе. Зачем освобождать негров, когда белые женщины все еще не свободны? Единственный момент, когда леди может хоть немного насладиться жизнью — это детство и краткая юность. А потом — надевай кандалы и делай вид, что тебе не больно, убеди себя, что тебе не больно, и жить станет проще.       Конечно, находились ренегаты, исключения из правил: девицы, поддавшиеся искушению, неверные жены, вдовы, не желающие покорно вдовствовать и замотаться в черный кокон. Но все они были отщепенцами, общество выплевывало их.       О гулящих мужчинах, конечно, тоже ходили пересуды, соседи косо смотрели на них, но через какое-то время все забывалось, потому что в сущности многие добропорядочные и не очень горожане отнюдь не брезговали посещением публичных заведений.       Женщину же клеймили позором при нарушении догмы целомудренности и верности, причем клеймили на всю жизнь, как древнеримскую рабыню, вздумавшую взбунтоваться против системы угнетения человека человеком, не так посмотревшую на хозяина, плюнувшую ему в похлебку.       Сейчас Мэри плевать было на все это, она чувствовала себя виноватой разве что в глазах Бога в те редкие моменты, когда на нее наваливался религиозный трепет, или перед покойными родителями. Но ее мало заботило то, что может сказать общество, потому что она еще не ощущала на своей шкуре всеобщего осуждения. Более того, сама раньше подтрунивала над дамами с плохой репутацией, оскорбляла их, качая головой вместе со всеми, как заводная игрушка.       И никогда не могла представить себя на их месте. С другими может случаться что угодно, но только не с мисс Грей. У мисс Грей всегда будет безупречная репутация, ведь она так умна, так расчетлива.       Добрые люди, конечно, не подозревали о ее вечерних прогулках в одиночку, о том, как она то и дело покидала дом на ночь и возвращалась по утру, но все заметили, что девочка стала реже бывать на приемах и пропустила даже такой пышный бал, который был достоянием всего Нью-Йорка и его окрестностей.       Все знали, что, по словам самой Мэри, она была больна в тот день. Но нельзя же так часто болеть. Тем более, когда ее видели на публике в часы нечастых визитов, девушка выглядела достаточно здоровой, даже, пожалуй, цветущей. Но ее будто перестало интересовать приличное общество.       Она могла делать вид, что внимательно слушает собеседника, но, когда ей задавали вопрос: «Отчего же?», она могла, не задумываясь, запросто ответить: «Да, мадам, Вы правы», чем вгоняла в ступор многих видавших виды леди. И леди эти хмурились, раздумывая, что же не так с девочкой.       Не похоже было, что это остатки скорби по родителям или муки, вызванные тем, что ей приходится одной справляться с делами. Отнюдь! Мисс Грей, казалось, витала в облаках. В итоге опыт подсказал женщинам, что малютка Мэри влюблена.       Они тщательно следили за ее взглядами, но не видели, чтобы она по-особенному смотрела на кого-то из их сыновей или братьев, и потому откровенно бесились, не в силах разгадать эту странную загадку. Начали зарождаться подозрения. Никакой почвы у них не было, пока они не были опасными. Пока.       Но Мэри не менялась, даже не пыталась чаще бывать на приемах, делать вид, что ей интересны все эти великосветские забавы. Мисс Грей и раньше-то не пользовалась одобрением в кругу дам, потому что терпеть не могла интриги и сплетни, а теперь и подавно. Лишь некоторые пожилые леди заступались за нее, говорили, что девочка запуталась, потеряв родителей, нужно лишь пожалеть ее и надеяться, что вскоре она обретет доброго и достойного жениха.       К тому же, к неприязни девушек ее возраста неизменно примешивалось то, что она была хорошенькой и так холодно реагировала на внимание мужчин, которых остальные были вынуждены добиваться. Они завидовали этой дурочке Мэри, вечно слишком занятой своими мыслями, даже не смотрящей на них или достойных кавалеров. Раньше она хотя бы притворялась, что ее это немного интересует…