Соловьиная песнь

      Приличное общество, как пчелиный улей, тотчас же зажужжало при вести о бесследном исчезновении Дэвида Тернера. Кто-то говорил, будто беднягу убили совсем обнаглевшие бандиты, которыми так и кишели улицы. Поначалу этой теории охотно верили. Женщины хватались за нюхательные соли, а джентльмены неодобрительно сжимали губы, приговаривая, что пора бы покончить с преступностью, которая оплела паутиной их город, не догадываясь, насколько далеко пробрались те сети.       Но затем кто-то пустил слух, что Дэвид решил инкогнито отправиться служить в армию, потому что это был очень скромный юноша и при том настоящий патриот. Не желал, мол, чтобы его отъезд добровольцем на фронт сопровождался бурной радостью и шумом. Никто не наводил справок, действительно ли Дэвид Тернер числился в армии Штатов, но всем понравился этот слух, который вскоре стал официальной версией загадочного происшествия.       Дед юноши молчал не хуже мертвеца. Он никогда не был близок с внуком, которого волей судьбы ему пришлось опекать, а потому решительно не знал, что могло с ним произойти. Старика мучили плохие предчувствия, но в конце концов столь уверенные заявления матрон об отважном солдате убедили даже его. Через несколько месяцев сам мистер Тернер старший скончался, немного не дожив до семидесяти, так и не узнав, что сталось с его наследником.       — Ах, мисс Грей, Вы слышали, что мистер Тернер отправился сражаться за наш Союз? Как это волнительно! Но ему все же надо было предупредить друзей. Уж когда он вернется и победит этих проклятых конфедератов, мы встретим его, как героя! — восторженно шептала на ухо Мэри одна из знакомых девиц, мисс Мерфи.       Мэри скептически посмотрела на собеседницу, прекрасно зная, что Дэвид уже точно не вернется оттуда, куда ушел, но выдавила сдержанную улыбку и пожала ей руку со словами:       — Настоящие храбрецы должны оставаться в тени, поэтому он поступил именно так. Бахвальство ниже достоинства джентльмена, желающего защитить свое отечество.       — Как же Вы правы, мисс Грей, и почему про Вас говорят, что Вы не патриотка!       — Я патриотка до мозга костей, мисс Мерфи. Не позволяйте другим в этом усомниться, — серьезно проговорила Мэри, словно ее достоинство было уязвлено нелестным мнением других, а сама чуть не прыснула. Смерть Дэвида давно не казалась ей чем-то ужасным. Да, ей действительно снились кошмары с его участием, но всего несколько дней. Значит, и жалеть не о чем.       — Понимаю, мисс Грей. И пусть только попробуют при мне сказать что-нибудь плохое про Вас, — совершенно искренне сказала дама.       Что ж, Мерфи никогда не отличалась сообразительностью, подумала Мэри. Ведь они подозревали, что Дэвид станет ее женихом, и бедняжка, которую оставил одну ухажер, должна переживать больше всех, а не толкать речи про Союз. Впрочем, речи про Союз всегда были беспроигрышным вариантом. Попробуйте только осудить патриотку!       Пока остальные терялись в догадках относительно таинственного исчезновения мистера Тернера и не менее таинственных настроений мисс Грей, Дэйзи поседела. Она стала меньше спать, осунулась. Теперь женщина точно знала, что Мэри пропадает по ночам не у знакомых семей. Это невыносимо угнетало ее.       Преданная служанка, она вспоминала мистера и миссис Грей. Те были такими правильными, такими образцовыми родителями. Значит, это она, глупая старая негритянка, не углядела за дитем.       Самые худшие подозрения терзали небогатое воображение Дэйзи. Она даже собиралась покинуть дом, потому что не могла больше выносить позор, тяжелым грузом давивший на ее хрупкие плечи, но решила, что если есть хоть малейший шанс помочь Мэри, вытащить ее из пропасти морального падения, то она сделает все, что может.       Она не без оснований считала, что ее хозяйка видится с каким-то мужчиной, причем совершенно непорядочным. И, мало того, даже самые непорядочные мужчины поджидают девушек в садах, под окнами, а не наоборот. Где же видано — чтобы сама барышня ездила на тайные свидания? Нет, это точно не джентльмен. Джентльмен не стал бы так поступать.       «Надеюсь, этот негодяй хотя бы сделает ей предложение, и я наконец смогу посмотреть в глаза мерзавцу», — размышляла Дэйзи, яростно протирая пыль. Она так отвлеклась, что не заметила, как нечаянно в порыве праведного гнева потерла лакировку на столешнице.       Теперь-то она понимала, почему мисс Грей не нанимает еще прислугу. Это грозило распространением слухов. Плутовка ведь знает, что старая Дэйзи будет молчать, как могила, даже если ее будут пытать, но ни за что не скажет плохого слова о ней.       Добрая женщина замечала, что ее малышка меняется на глазах. Выражение лица ее стало жестким, насмешливым, она была холодна с Дэйзи, как никогда. Связь между бывшей няней и ребенком окончательно разорвалась. И она знала, что только одно обстоятельство может послужить тому причиной — между ними встал кто-то третий. Это из-за него порядочная и задорная девица превратилась в фурию с тяжелым взглядом из-под нахмуренных бровей.       Но стоило Мэри начать собираться в очередное свое непонятное путешествие, как она превращалась в прежнюю девочку, глядела в зеркало, звонко смеялась сама себе, почти подпрыгивала от какой-то ведомой только ей радости. Значит, она дарила свое былое веселье только одному человеку. Дэйзи сжимала кулаки, когда дверь за девушкой в очередной раз закрывалась. Она смотрела в окно на удаляющийся силуэт, и сердце у бедняги сжималось.       Если бы она только знала, кто этот мужчина. Она выцарапала бы ему глаза, перегрызла глотку, как сторожевой пес, за то, что тот посмел отнять у нее дочку лучших людей на свете. Но даже Дэйзи не предполагала, насколько плохим в привычном понимании был человек, так безжалостно завладевший мыслями мисс Грей.       А Мэри, конечно, не волновало мнение ворчливой тетки. Зачем волноваться, если перемен не предвидится. Не собирается она сходить с пути, который ей по душе. Мэри считала, что окружающие по-прежнему ничего не замечают, и ей ничегошеньки не грозит.       Она начала расширять свой круг знакомств, подсаживалась к другим Коренным и прочим бандитам в кабаках. Сначала они не хотели церемониться с игрушкой Билла, но даже самые угрюмые негодяи в итоге сдались, захваченные ее обаянием. Заливистый смех Птички наполнял салуны. К тому же, она купила уважение своим навыком метания ножей. В отличие от Дженни она была не просто помощницей Мясника, девочка будто бы решила унаследовать все его навыки, стремительно обучаясь всему.       Гибкая, как расплавленное стекло, благодаря своей молодости и свойствам характера, Мэри на глазах вливалась в этот странный и опасный мирок. Она хохотала над вульгарными шутками, распугивала шлюх и работала на публику, как могла. Многим нравилась крошка Мэри, такая неуемная и дерзкая, совсем не похожая на остальных.       Женщины, попавшие в пучину беззакония, обычно были помечены бедностью, угрюмы или наигранно кокетливы. Мало кто становился на эту странную дорожку по собственному желанию, имея все, что нужно для хорошей и обеспеченной жизни. Тем-то она и отличалась от других здешних обитательниц и, надо сказать, выводила из себя их не хуже, чем аристократок.       Бабы эти смотрели на нее с нескрываемой злостью, а она лишь улыбалась им, сверкая белоснежными зубками, и подмигивала. Конечно, они не могли не завидовать ей. У Мэри на руках никогда не было мозолей, она не трудилась ни минуты, вся ее жизнь стала сплошным развлечением, в прошлом же была мирным существованием безо всяких забот.       Она не считала заботами руководство собственными деньгами. Уплатой налогов, сбором положенных средств и вообще всеми финансовыми махинациями занимались двое ее управляющих. Один в Нью-Йорке, другой на месте — на плантации.       Они не могли не завидовать ей, такой цветущей, с розовыми щечками и светлой кожей, всегда нарядной и блестящей. От Птички всегда пахло столь очаровательно, аромат ее духов дуновением эдемского бриза вторгался в грозную плеяду запахов табака, пота и спирта, вызывая неподдельный интерес мужчин и злость у соперниц.       Однако же, были и исключения из правил. Мэри почти что сдружилась с одной из постоянных обитательниц кабаков — Бестией. Многие представители сильного пола побаивались Бестию, эту крепкую коротконогую женщину, которой перевалило за тридцать. Она могла выпить бочку эля и положить на лопатки любого задиру. В жилах Бестии текла ирландская кровь, но она была из старых жителей Нью-Йорка, не из новоприбывших. Ее родители уже жили здесь, когда переселенцы хлынули в Новый свет.       Она часто сплевывала и кляла чертовых беженцев за то, что те подмочили репутацию добропорядочным ирландцам. Себя она называла добропорядочной, но отнюдь таковой не была. Ее ремеслом были драки, а помимо того она была самым настоящим налетчиком. Бандиты могли делать вид, что им не подобает бить женщин, когда дело доходило до ссоры с ней, но на самом деле она просто была страшна в гневе, и никому из не хотелось сталкиваться с Бестией, как-то раз лбом разбившей лицо противника так, что его труп не узнали родные.       Все уже давно воспринимали ее как мужчину, несмотря на копну рыжих волос до плеч и массивные груди. Никто не видал, чтобы Бестия была с кем-то. Ходили слухи, что по молодости она была влюблена в какого-то отпетого негодяя, но его сто лет уж как не было в живых.       Бестия с какой-то почти материнской заботой отнеслась к Мэри, рассказывала ей истории о своей прошлой жизни, учила кое-чему. Птичка стала одной из немногих, кто узнал настоящее имя сей зловещей фигуры. Бестию звали Риган, но она попросила не произносить ее имя на людях. «Пусть боятся, — как-то сказала она. — Недостойны эти подонки знать, как меня нарекла матушка».       Мэри нравилась Риган. В ней она находила ответы на вопросы, как же девушке можно выжить в преступном мире. Здесь, как и в кругу буржуа, жизненно необходимо было поддерживать репутацию. Для Риган такой опорой для сохранения доброго имени был страх и, кажется, ее вполне устраивало это положение, потому как страх неизменно переплетался с уважением.       Ни в каком другом месте не могли бы с таким почтением относиться к женщине, вздумавшей нарушить привычные рамки поведения, которые блюли даже проститутки. Тонкие, изысканные дворяне говорили «фи», стоило даме сунуть свой очаровательный, исключительно декоративный носик в их сугубо «мужские» занятия.       Мэри начала понимать особую прелесть этого Нью-Йорка внутри Нью-Йорка. Здесь ты свободен и, если ты делаешь свое дело и делаешь его хорошо, никто не станет упрекать тебя в том, что ты, мол, не на месте. А колкости в свой адрес мог услышать даже Мясник. Очень редко. Потому что такие финты обычно не заканчивались ничем хорошим. Так же дело обстояло и с другими. Бестия могла дать зазнавшемуся бандиту такую затрещину, что у того голова болела бы еще добрые пару недель. А если надо было, то выходила и на кулачный бой.       Мэри восхищалась ей, но не хотела быть такой же. Она наслаждалась своей женственностью, ядовитой, как у царицы Клеопатры. Но из жизненной мудрости Риган она почерпнула много полезного, а также узнала немало нового. Теперь девочка без проблем могла отличить одного вора от другого, знала главарей местных банд, их особые приметы и слабости, могла определить подделку на зуб и узнала никем не писанные правила поведения. А они, оказывается, существовали.       В общем, после того, как Мэри сблизилась с Бестией, к ней начали относиться гораздо серьезнее. Приятно, когда за твоей спиной стоят несколько авторитетов криминального мира. Мэри любила беседовать и со Скрипачом. Скрипач был необычной фигурой на шахматной доске, можно было подумать, что он попал сюда совершенно случайно, по какой-то ошибке.       Это был долговязый мужчина, старым его назвать нельзя, но выглядел он совсем не молодо: полностью седые жидкие волосы и резкие морщины, особенно одна мимическая на переносице, глубоко прорезавшая кожу, нещадно выдавали его возраст, а то и добавляли лишнего. Ему точно было не меньше пятидесяти. Взгляд Скрипача был пугающе пронзителен, и в целом он создавал впечатление злого человека.       Он был тактиком, стратегом, тем, у кого постоянно просили совета даже самые влиятельные преступники. Он был главным мозгом этого сборища. И не зря. Помимо природной смекалки Скрипач был всесторонне образован, что очень удивило Мэри, привыкшую видеть невежд и грубиянов. Иногда он многозначительно читал вслух отрывки из книг, никто не прерывал его, но тут же сам мужчина как бы вспоминал, где находится, и лицо его снова приобретало ожесточенное выражение. Он был язвительным, иногда даже невыносимым, но все терпели выходки Скрипача, зная, сколь многим ему обязаны.       Сначала Мэри напугал этот странный, загадочный человек, но, заговорив с ним, она поняла, что обретает друга. Если Бестия ценила в ней смелость и дерзость, то Скрипач был рад интеллигентному собеседнику. Он смягчался, заговаривая про литературу, музыку, поэзию.       Мэри все больше поражалась, что же такая личность забыла на задворках общества, но спрашивать не решалась. Она видела, что тот таит в себе какую-то болезненную и страшную тайну. Девушка пыталась вывести его на разговор о прошлом, но тот, моментально поняв, к чему Птичка клонит, резко изменил русло диалога.       Скрипач был жалок, потому острый ум был ему единственным утешением и гордостью. Он был настоящей развалиной, как дряхлый старик.       — Мистер Каррингтон, почему Вас называют скрипачом? — спросила как-то Мэри.       — Когда-то я играл на скрипке, — коротко ответил мужчина, верхняя губа его едва заметно дернулась.       — Но я не видела…       — И не увидите, — злобно сверкнул глазами Джеймс Каррингтон. — Никогда больше не возьму в руки проклятый смычок. А если возьму, считайте, что я умер.       Любопытство Мэри разбилось об скалу горечи. Опасно было допытываться дальше. Если Скрипач не захочет сам, он никогда не скажет и лишнего слова о себе. И все-таки Мэри было бы интересно узнать, откуда он взялся.       Так три опасных и влиятельных человека стали присматривать за Мэри. Мясник Билл, Бестия и Скрипач. Они были чуть ли не противоположностью друг друга, но их объединяло одно — это были личности яркие, очень неоднозначные и каждый со своей уникальной, особенной историей становления, которую обыкновенно никто не знал, даже Птичка, неплохо втершаяся в доверие.       Между собой они разговаривали редко, только по делу. Бестия недолюбливала Мясника и презирала этого «трутня» Скрипача. Скрипач в свою очередь презирал всех, отдавал дань уважения Биллу, но боевую ирландку называл солдатом в юбке и говорил, что ей пора отправиться на фронт. Говорят, Бог любит троицу.       Из бандитов более всего недолюбливал Мэри Макглойн, считавший, что женщина должна сидеть дома, боготворить мужа, молиться и рожать детей. Удивительно консервативным для этакой среды был старый ирландский пес.       Мисс Грей слышала, что когда-то он был одним из Мертвых кроликов, разбитых Биллом. Тем более в голове у девушки не укладывалось, как ему удалось стать приближенным Мясника. Но, впрочем, он был милосерден к проигравшим. Счастливчик Джек, Мэгги и многие другие видные негодяи в свое время были людьми Священника.       Иногда, сидя возле Билла, Мэри всматривалась в портрет Валлона на стене. У него был достаточно благородный вид, не зная правды, она вряд ли бы могла предположить, что это главарь банды, по сути такой же, как Коренные. Мэри подумала, что сама бы никогда не стала так почитать врага, ей не свойственно было чувство уважения к достойному сопернику.       Как-то, заходя в кабак, девушка увидела интересную картину. Макглойн дрался на кулаках с каким-то не знакомым ей типом. Мэри подошла поближе, облокотилась о свободный столик и начала наблюдать. Билл тоже внимательно смотрел на происходящее. Его зоркий живой глаз блестел любопытством. Все остальные же завсегдатаи галдели, делая ставки и подбадривая одного из бойцов.       Мэри видела только силуэт второго, потому что стояла в отдалении, лучшие зрительские места уже давно заняли. Периодически ей приходилось смотреть через чужие головы, и Мэри скрипела зубами, сетуя на то, что не подоспела раньше и не уселась рядом со своими.       Поединок завершился, мягко говоря, необычно. Макглойн по праву считался одним из лучших кулачных бойцов старой гвардии, и вот его одолел какой-то зеленый юнец. Билл, кажется, был доволен результатом и шутливо пригрозил Макглойну, потерявшему хватку.       Мэри стояла рядом с молодым человеком с рыжими волосами. Она видела его раньше в числе мелких воришек, но не знала имени. Тот выглядел удивленным исходу не меньше нее, но, кажется, был горд за сотоварища. А он явно приходился второму приятелем, только почему-то отошел от места драки на приличное расстояние. «Боится, что ли», — подумала Мэри и оценивающе окинула взглядом парня.       Вскоре победитель подошел к своему дружку, и вместе они отправились на выход. Мэри успела мельком глянуть на триумфатора и обомлела. Ирландец, черт возьми. Тот самый ирландец, с которым она когда-то столкнулась в темном переулке. Он не узнал ее, даже, кажется, не заметил, так, может, и к лучшему.       Но вообще Мэри была немного обижена. Она надела красивое новое платье, ожидая, что на нее хотя бы посмотрят. Но, видно, ирландец был еще под впечатлением от мордобоя, удачно обернувшегося для него. Когда все немного поутихло и пьяницы расползлись по своим местам, Мэри подошла к Биллу.       — Забавная выдалась заварушка, — заключила она и прибавила тише, — можно на минутку?       Билл кивнул и махнул остальным рукой, чтобы те продолжали играть в карты. Когда они отошли к лестнице, где было чуть спокойнее и темнее, чем в остальном помещении, Мэри заговорила:       — Кто это?       — С каких пор тебя интересуют пешки? — протянул бандит, накручивая ус на палец.       — Не интересуют до тех пор, пока не дают взбучку старине Макглойну.       — Он уже не мальчик. Неудивительно, что опыт проиграл молодости, — спокойно ответил Билл, улыбаясь уголками губ.       — Но ты ведь так не считаешь, — начала раздражаться Мэри.       — Его зовут Амстердам. Прямо как город. Ирландец, но родился в Америке. В Нью-Йорке недавно, но уже, как видишь, нажил себе врагов, — Билл кивнул в сторону насупившегося Макглойна, прикладывавшего бутылку к вискам. — Думаю, у парня есть потенциал. Он хорошо показал себя на деле и до этого спас шкуру своего незадачливого дружка, когда они вместе пытались обчистить горящий дом.       — Я бы ему не доверяла, — Мэри со всей серьёзностью посмотрела на Мясника, вспоминая свой кошмар.       — Во-первых, я никому не доверяю, даже тебе, моя птичка. Во-вторых, почему это? Ты что-то знаешь?       Мэри собиралась было вывалить все как есть, но поняла, как глупо будет звучать: «Потому что мне приснилось, как он убивает тебя». Поэтому, посмотрев в сторону, она сказала:       — Нет, ничего особенного. Кроме того, что я как-то раз встречала его у порта. Есть в нем что-то неладное, подозрительное.       — Во всех нас есть что-то подозрительное. И в тебе тоже. Но раз уж малыш Амстердам тебе так не понравился, я буду смотреть… в оба.       Мэри рассмеялась и наклонила голову.       — Я давно не баловалась с ножами.       — Могу тебе это устроить. Приходи вечером к китайцам. Ты знаешь, где моя комната.       И она пришла. В очередной раз.       В такие дни Мэри чувствовала себя на высоте, обладая вниманием Билла. Обладая им. Хотя, кто кем обладал, это был вопрос спорный. Но все же ей было приятно находиться наедине с ним. И, хотя Каттинг неизменно был груб, но в его движениях и словах проскальзывала забота, даже нежность.       Она задумывалась, любил ли он ее. Ей хотелось в это верить, потому что-то, что владело самой девушкой, было похоже на искреннюю привязанность, духовную и физическую. Билл стал ей отцом, учителем и любовником.       Она то и дело просыпалась ночью в холодном поту, не помня, что заставило ее так испугаться. Тот же сон преследовал Мэри, но больше не был цельным. Она видела лишь отрывки, части, которые уже не складывались в единую картину. Иногда какие-то мелочи изменялись, но суть оставалась той же. Она бежала, глядела в глаза смерти, воплотившейся в лице ирландца с улиц.       И, хотя Мэри не особенно задумывалась о возможных истоках столь странного сновидения, Амстердам, с каждым днем становившийся все ближе к предводителю Коренных, лишенный стеснения, нахальный, постоянно вызывал у нее приступы давящей ненависти.       Амстердам улыбался ей, иногда даже заговаривал, но она видела в нем врага. Молодой человек вряд ли подозревал, что кто-то осыпает его столь изощренными и многочисленными проклятиями. Самое обидное, что Мэри была совершенно бессильна, безоружна. Она не могла повлиять на Билла так, как влияли другие женщины на своих мужчин. Он не подчинялся ее женским чарам, не хотел слышать намеков, хотя давно уяснил, что Амстердам чем-то не угодил Птичке.       И, тем не менее, несмотря на повышенное внимание к этому своему ирландскому мальчишке, за короткое время ставшему чуть ли не правой рукой хозяина Пяти углов, Билл все так же прислушивался к Мэри, не отодвигал ее в сторону. Бедняжка почувствовала себя первым ребенком в семье, обожаемым и любимым, на которого вдруг с небес, принесенный аистом, свалился младшенький.       Бывали ведь случаи, что старшие братья или сестры расправлялись с младенцами, душили их во сне, обожженные ревностью. Мэри желала расправиться с самозванцем всеми фибрами своей разгневанной души, но это было почти невозможно. К тому же, Билл наверняка бы узнал об этом проступке и уж точно не погладил бы ее по голове. А меньше всего в этой жизни Мэри хотела потерять его одобрение.       Потому, сверля взглядом ирландца, надувая губки, она все же смирилась с тем, как идут дела и твердо решила при первой же возможности без кровопролитий лишить парня доверия Мясника. Она опрокинет на спину этого жука, наслаждаясь видом его уродливого брюха, скрытого блестящим хитиновым панцирем в обычное время.       Мэри, никогда не любившая перемывать чужие кости, стала прислушиваться к сплетням и даже прибавлять что-то от себя. Вскоре она узнала подноготную почти всех обитателей трущоб, но о малыше Амстердаме никто не знал больше того, что он сам о себе рассказал. Известно было, что все свое детство и добрую часть юности он провел в исправительном доме Хеллгейт, а раньше был беспризорником и, видимо, потерял родителей. Участь, прямо скажем, нередкая.       Она хотела напоить его дружка, Джона, потому что тот явно знал больше, но воришка сторонился и как бы даже опасался ее. Девушка презрительно щурилась, глядя, как парень избегает ее. А ведь Мэри в отличие от Бестии, с которой водилась, не несла в себе никакой прямой угрозы. Иногда из-за нее дрались, но это не в счет. Девушке, конечно, не приходило в голову, что Джон вообще чувствует себя неловко в обществе девиц. Особенно рыженькой Дженни. О да, Мэри видела, как он на нее смотрит, как пес на хозяйку.       Та тоже была как бы личным неприятелем мисс Грей. Все в ней, в этой потаскушке, сверкавшей своими юбками направо и налево, раздражало Мэри. Она считала, что не выносит Джен на дух исключительно из-за личных качеств последней, но на самом-то деле в ней говорил обыкновенный дух женского соперничества. Мэри знала, что раньше у них с Биллом что-то было и пристально следила за тем, чтобы прошлое оставалось в прошлом. А так, в общем, они с ней были очень похожи по духу.       Дженни же чувствовала к новой ученице Мясника более слабую неприязнь и даже жалость, видя в ней себя из давних, но все еще свежих в памяти времен. Узнай Мэри, что именно она посмела испытывать к ней жалость, она бы, несомненно, выцарапала глаза Эвердин прежде, чем успела бы хорошенько все обдумать. Но все же в списке неприятелей Мэри первое место занимал Амстердам, неизвестно почему так неполюбившийся Птичке.       Подкрепило эту одностороннюю вражду еще одно обстоятельство.