Соловьиная песнь

      Приближался день празднования победы Коренных над Кроликами. Мэри знала, что это особенное событие не только для Углов, но и для всего бандитского Нью-Йорка. Потому надо было основательно подготовиться. Она собиралась надеть платье из темно-синего вельвета с открытым верхом и пышными рукавами, доходящими до локтя. Но, тем не менее, воздержалась от кринолина.       На балах просторно, чего не скажешь о сборищах Пяти улиц. На ее юбки постоянно наступали бы, позволь она быть себе такой широкой. Потому, сочетая моду балов и моду улиц, Мэри остановилась на этом облачении, а вокруг пояса обмотала черную бархатную ленту. «Не слишком ли много бархата?» — задала она себе риторический вопрос, но бант вышел таким пышным и красивым, что девушка уже не могла избавиться от него.       — И на этот раз не скажете мне, куда собираетесь? — тихо спросила Дэйзи, сегодня не собираясь спорить. Она помогала леди зашнуровать корсет.       — Завтра я поеду в гости, — Птичка про себя порадовалась интонации тетушки.       — Зачем Вы врете мне, мисс Грей? Я ведь знаю, что Вы не в гости вовсе едете.       — Да? А куда же? — с любопытством спросила Мэри и выразительно посмотрела на свою служанку.       Та будто бы постарела лет на десять, как бы невзначай отметила для себя девушка, естественно, не развив этой мысли, не став искать причинно-следственной связи.       — Как не знать, мисс. Я ходила на рынок, слышала все новости. Как раз завтра годовщина победы Коренных. Скажи, пожалуйста, Мэри, ты связалась с одним из них? Или из других бандитов? Я, право, думала, тебя соблазнил какой-то недобропорядочный джентльмен из ваших, но это… Это куда хуже. Я знаю, что ничего не поделать, но, дитя, я боюсь за тебя. Знаешь, сколько девушек погубили такие мерзавцы?       «Он не мерзавец, — хотела было ответить Мэри, но вовремя осеклась и прибавила про себя с едкой усмешкой, — он — глава мерзавцев».       — Я ведь видела тебя еще ребеночком, я знаю, что ты хорошая, умная девочка. Зачем же ты делаешь это, разве не знаешь, как опасно бывает… Ты ведь можешь…       — Забеременеть? Что ж, если ты решила говорить напрямую, я тоже буду. Я знаю риски не хуже кого-либо еще и контролирую ситуацию.       — До поры до времени, — с грустью добавила Дэйзи и, закончив с корсетом, вышла из комнаты.       Мэри тоже огорчилась. Ей правда не хотелось расстраивать няню, но так сложилась ее жизнь. Поздно сворачивать назад. Девушка, никогда не имевшая близких друзей и отзывчивых родственников, быстро забыла про Дэйзи, общение с которой для молодой и яркой Грей было невыносимо скучно, потому что та была очень ограниченна, обрела поддержку в лице «Бестии» Риган и Джеймса «Скрипача» Каррингтона. И, конечно, Мясника.       Никогда она не питала таких страстных и глубоких чувств к кому-либо. Лет в двенадцать по примеру знакомых девчонок попыталась влюбиться в славного белокурого юношу-соседа из богатой семьи и даже поддерживала эту иллюзию в течение года. В своей записной книжке жизни она записала, что ощущает тех самых бабочек в животе, когда смотрит на Гарри. Но это было ложью, самообманом, малышка пробовала воспроизвести описанные другими чувства.       Она поняла это, как только ее сердце по-настоящему было задето, нет, пробито насквозь безжалостной стрелой купидона. Или, может, старина Эрос решил позабавиться и вместо стрелы швырнул в нее ножом? Удивительно, к каким странным людям нас порой тянет.       В общем, девица совсем не собиралась расставаться с только что обретенным счастьем, пусть даже оно переплеталось с болью и неизбежными опасностями, пусть оно грозило всеобщим осуждением. Мисс Грей не жила до того момента, как решила прийти в «Хромую лошадь», надеясь защитить свое имущество и жизнь. Девочка расцвела, стала совершенно другим человеком. Надо признать, она отдалилась от книг, которые были ее единственным развлечением раньше.       Вообще Мэри бросила все, чтобы с головой окунуться в новый мир. И не сказать, что жалела об этом. По привычке и по необходимости она еще обменивалась светскими визитами, общалась с тетушкой Дэйзи, выходила в сад помечтать, но все это было совсем не так, как прежде. Вторая жизнь наложила отпечаток на первую, на которую оставалось все меньше времени, все меньше желания.       Было душно из-за обилия пришедших на праздник людей. Мэри перекинулась парой слов с Биллом. Его вид совсем не понравился девушке. Достаточно хорошо изучив повадки Мясника, она поняла, что его что-то беспокоит. Человеку не приближенному, не доверенному, было невдомек, потому что он выглядел так же уверенно и угрожающе, как и всегда. Но Билл сильнее хромал, чем обычно, а взгляд его надолго задерживался в определенной точке.       Мэри знала, что событие такой значимости должно привести его в хорошее расположение духа, но оно было подчеркнуто хорошим, излишне наигранным. Кажется, он скрывал злость. Но на кого? У Птички не оставалось времени узнать, потому что представление вот-вот должно было начаться, а она не хотела отвлекать его от дел. Если бы Билл желал поделиться с ней чем-то, он бы, несомненно, уже сделал это. Девушка решила не лезть и наблюдать за его поведением дальше, насторожившись.       Мэри взяла какое-то пирожное с подноса и пристроилась поближе к сцене, отпихнув нескольких мужчин на правах невысокой девицы, которой ничего не видно из-за их треклятых голов. Пирожное оказалось достаточно вкусным, но чего-то в нем не хватало.       «Китайцы, наверное, готовили, им никогда не понять нашей культуры», — рассудила она. Ее окружали мужчины и женщины, в основном привычные для нее лица Коренных и подконтрольных им банд. Она заметила и Бестию, хотя не думала, что та придет.       Но, видимо, каждый уважающий себя житель Пяти углов обязан был прийти сюда. Причем не только уважающий себя, но и уважаемый другими. Уличного отребья здесь не было. Также девушка поймала взглядом предводителя Таммани-холла в окружении нескольких помощников.       «Ну и ну, даже не стесняется своих связей. Чертовы политики…» — хмыкнула Мэри себе под нос, уловив краем уха какую-то похабную шутку. Кроме Твида здесь присутствовало еще несколько полуприличных горожан, не очернивших публично свою репутацию.       На самом деле, джентльменам это было куда проще. За мужчинами никогда не было такого тотального контроля в обществе. Не пойман — не вор. Толки, конечно, имели место, но не слишком-то распространялись. Да и потом, кто сейчас не дружит с Биллом и его улицами?       В тяжелые времена связь с преступностью стала для чиновников делом выгодным и, конечно, порицалась, но не так, как воровство в огромных масштабах. Этим тоже, кстати говоря, славились местные держатели власти, в частности — Твид, но такие уж времена. Как никак — война. Потому народ закрывал глаза на выходки обнаглевших демократов.       Мэри с презрением смотрела на китайцев. Не потому, что они узкоглазые, а потому, что они извращают свои традиции в угоду посетителям Ласточкиной пагоды. Разве им не стыдно выполнять функцию обезьянок, забавляющих толпу? Видимо, у здешних китайцев напрочь отбито чувство собственного достоинства, раз они терпят все унижения, продают своих женщин и всячески ублажают белых, решивших, что любая их прихоть — закон, возомнивших себя хозяевами этих земель. Будь то даже паршивый ирландец, набивший карман ворованными деньгами, только пару лет назад обосновавшийся в Новом свете, он презирает китайцев. Может быть, азиаты в тайне презирают его, да скорее всего так и есть, но покуда у белого есть деньжата, они в его распоряжении.       Здесь были увеселения разных видов. Танцы, выпивка, женщины и, конечно же, опиум. Для двух последних пунктов были предназначены особые комнаты на верхнем уровне. На нижнем же происходило остальное. Мэри немного удивляло, что именно это место было выбрано для такого торжества — победы над иммигрантами. Но в салоне было куда просторнее, чем во многих других помещениях с подобного рода услугами.       Китаянки зашуршали юбками в причудливом танце. Музыканты подыгрывали им, аккомпанируя на не менее удивительных струнных инструментах. Было невероятно шумно, посетители отнюдь не спешили прерывать свои разговоры, чтобы посмотреть на представление. Эта какофония звуков действовала мисс Грей на нервы.       Билл вышел на сцену. Мэри показалось, что он слишком уж ожесточенно швыряет ножи под ноги напуганным танцовщицам в цветастых нарядах. Одна из девушек даже показалась Мэри красивой, у нее было платье огненно-рыжего шелка и диадема с поблескивающими в приглушенном свете камнями. На ней-то Мясник и отыгрался. Лезвие вонзилось в юбку, ниспадающую до пола, и Мэри увидела ужас в глазах несчастной, еще совсем юной девы, размалеванной не по годам.       Бедняжка такого не ожидала, должно быть, впервые видела бандитов во всей красе. Остальных, очевидно, веселило происходящее, зрители ревели, выкрикивали названия приемов, на которые хотели посмотреть. Когда люди жаждут хлеба и зрелищ, их ничуть не смущает, какой ценой они получают желаемое. Вот и теперь всех только забавляла беспомощность девочки в шелках. Кажется, во всем зале можно было найти только двоих людей мрачных, обеспокоенных. И, как ни странно, это были Мэри и Дженни.       Наконец, когда Билл, отпустив китаянку, сказал, что покажет «ученика Мясника», Мэри ожидала услышать свое имя, ведь она знала почти все трюки и могла с легкостью выполнить их. Но вместо этого он вызвал Джен, бывшую помощницу, как он выразился «настоящую ученицу Мясника». Нынешняя его ученица мгновенно вспыхнула от такого унижения, хотела было покинуть салон, но быстро одумалась, наученная прошлым опытом.       Кое-кто из бандитов с удивлением глянул на Птичку, толкая локтем собеседника. Да, не для одной нее это было новостью. В любой другой раз она позволила бы эмоциям взять верх, но настроение подозрительности все еще владело Мэри, и она успокоила себя. «Что-то не так. Что-то точно не так. Только вот вопрос — с ней или со мной?» — спросила себя девушка, не отрывая взгляда от сцены.       Дженни вышла, улыбаясь и шутя, как положено. Но Мэри, крайне проницательная в этот день, заметила легкую скованность движений Джен, она словно заставляла себя идти, хоть и походка ее была быстра. Зрители аплодировали, восхищаясь игривостью и грацией воровки. Все тут же забыли про обойденную стороной Птичку.       Бурное веселье вдруг оборвалось, когда нож угодил прямо в медальон, подаренный Мясником. Кто-то в зале вскрикнул. Мэри помрачнела, хотя ей следовало бы радоваться. И то, как Билл играл на публику, не смогло разубедить ее в неправильности происходящего. Даже у Дженни, которая фальшивила всю свою осознанную жизнь, в глазах читался неподдельный страх. Это был знак. И, хотя зеваки не понимали, какой смысл несло все происходящее, зато Мэри начинала понимать.       «С ней», — растерянно закончила она свою прошлую мысль. Но, когда ученица по окончанию номера проскользнула обратно в толпу, Мэри снова крепко задумалась. «С ней ли?».       И тут ей в голову пришла одна достаточно правдоподобная мысль. Она знала, что Амстердам подцепил воровку, окончательно забрал ее у Мясника. Когда Мэри прослышала об этом, на душе у нее стало гораздо спокойнее. Она считала, что эти двое всяко достойны друг друга. Так вот, а что, решила она, если дело вовсе не в Дженни, а в Амстердаме? Так она отчасти предугадала произошедшее далее. Настало время тоста.       Каттинг поднял горящую чарку, заявив, что черпает силы от победы над своими врагами, достойными врагами, чья кровь обагрила Пять углов шестнадцать лет назад. И тогда, когда он закончил свою речь, произошло нечто невероятное.       В воздухе просвистел брошенный нож, тут же отбитый мгновенно среагировавшим Биллом, по всей вероятности, он ожидал этого. В руках Амстердама сверкнул пистолет, но не успел ирландец выстрелить, как замер и, растерянный, посмотрел вниз, где нашел вонзенный в собственные внутренности клинок.       Дальше для Мэри было все как в тумане, она с трудом вспоминала, что говорил Мясник. Она помнила лишь отголоски воплей Джен и страшную картину расправы, а еще помнила, кем на самом деле оказался бродяжка. Когда тесак над сыном Священника взлетел вверх, Мэри зажмурилась, зная, что он сейчас вопьется в плоть юноши. Но как бы не так.       Казнь продолжалась, и Билл, впервые пощадив врага из уважения к покойному Валлону, лишь оставил на лице неудачливого наследника огромную отметину, горящее клеймо от раскаленной стали.       Мэри пришла в себя, когда сына Священника выволокли наружу. Парень потерял сознание. Немудрено. Кто-то вообще удивлялся, как его черепушка выдержала страшные удары. Но Птичка, в момент экзекуции чувствовавшая какую-то смутную жалость, вернувшись в свое прежнее состояние, рассвирепела не на шутку. Почему Билл не убил этого ничтожного ирландского пса? Он ведь наверняка захочет еще раз испытать удачу.       Теперь, конечно, пазл составился у нее в голове: Мясник заранее знал о грядущем покушении и был во всеоружии. Потому-то он разбил медальон шлюшки Амстердама. Если бы ирландец был в руках Мэри Грей, она бы никогда не отпустила его живым, будь его отец хоть самим Иисусом Христом. Это злило девушку, но ей хватало ума не лезть к Биллу, еще более зловещему с окровавленным лицом. Теперь он мало скрывал свою жестокую ярость.       Его можно было понять, ведь Мясник впервые за долгое время приблизил к себе кого-то, пригрел эту гадюку у себя на шее. И какой монетой отплатил Валлон? Подлым ударом в спину. Мэри решила потихоньку убраться, не привлекая к себе внимания. Она хотела поговорить, но это подождет. Подождет, пока буря утихнет.       Ложась спать, она думала: «Значит, я не просто так видела этот сон. Он был отчасти вещим, не зря я не доверяла подонку».       Но злополучный кошмар не оставил ее и в сегодняшнюю ночь. Напротив, он дополнился еще более кровавыми деталями. Мэри проснулась, тяжело дыша, и заплакала в подушку. Она думала, настал конец безумным сновидениями, но, видимо, ее разум успокоился бы лишь со смертью Амстердама. Может быть, он все-таки умрет? А что, если он сейчас лежит в своей крысиной норе и загибается от боли, мучаясь в предсмертной горячке? Нет, вряд ли. Ирландцы живучие, как клопы.       Не дожидаясь первого луча солнца, девушка спустилась вниз, в отцовскую библиотеку. Из окна на нее смотрела полная луна, своим мягким светом озаряя комнату. Ей даже не понадобилась лампа. Мэри села в кресло, закрыла глаза, гадая, что сделал бы на ее месте Эштон Грей, джентльмен до мозга костей. А, впрочем, он бы не оказался на ее месте. Ответ лежал на поверхности, но оттого был не менее обидным.       Мэри и в подметки не годилась отцу с матерью. Едкая горечь переполняла ее, и девушка, стараясь отбросить неугодные мысли, зажмурилась и сильно сжала руками ручки кресла. Обивка лопнула под натиском ее ногтей.       — Вот, всегда все порчу, — прошептала она и лицом зарылась в бумаги, лежащие на письменном столе. Слез больше не было. Их просто не осталось.       Просидев так до рассвета, Мэри в конце концов нашла в себе силы подняться и взяла с полки книгу. «Отверженные».       Она недавно заказала этот экземпляр, изданный всего год назад, в красивом зеленом переплете, но жизнь вокруг так закрутилась, что она просто не могла взяться за чтение. Мэри никак не думала, что ей удастся отвлечься от пагубных мыслей, роящихся в голове, но так случилось, что труд Виктора Гюго затянул девушку в пучину событий, совершенно ей чуждых, вернул ее в привычный мир, в который она погружалась каждый раз, беря в руки книгу.       Она уж успела забыть, как сладостно бывает отвлечься от реальности, забыться. Еще недавно чтение было ее чуть ли не ежедневным занятием, но, как и ото всех прочих привычек, Грей отдалилась, заведя новые. Было приятно почувствовать себя прежней, хотя бы на несколько часов перед тем, как отправиться в суровый, полный опасных людей мир. Амстердам Валлон перестал существовать, освобождая место для Жана Вальжана, прошедшего через ужасы каторги.       — Отверженные, — вслух сказала Грей, с нежностью и почти трепетом возвращая книгу на законное место. — Какое правильное, какое емкое определение. И ведь для Гюго отверженные — не потерянные люди, а заплутавшие, отчаявшиеся. Рабы общества. Кажется, я как никогда близка к пониманию этого слова.       И какая-то непонятная тоска стиснула ее сердце, разливаясь по жилам. Но не время грустить. Начинается новый день. Ей нужно поговорить с Биллом.       — Проклятье, Птичка, а ведь ты была чертовски права. Ты что-то знала про него? — спросил ее Каттинг, лишь коротко поприветствовав девушку кивком.       Он не был похож на себя. Будто что-то надломилось внутри грозного, устрашающего лидера Коренных. Видимо, предательство подкосило его, хотя вряд ли это был первый нож в спину за всю ту долгую жизнь, что прожил бандит со стеклянным глазом. Он сидел, сгорбившись, раскуривая толстую сигару, невидящим взглядом смотрел на пляшущие в камине огоньки.       — Нет. Я уже потом пыталась что-то откопать, но узнала только про Хеллгейт, а это и так все знали. Крысенок Джонни же просто бегал от меня, как от огня.       Билл издал сдавленный смешок, повернувшись, наконец, к Мэри, стоявшей поодаль. Девушка вздрогнула. Впервые он показался ей совсем не молодым, потрепанным жизнью и уставшим человеком. Но не надо заблуждаться, стоило Мяснику объявиться в кабаке, на улицах или у Твида в кабинете, как он тотчас надел бы свою маску. Человек, считающий, что людьми лучше всего правит страх, не мог дать слабину, дать другим повод усомниться в его нерушимом авторитете.       Так и было, наверное, в мире, который построил Билл и ему подобные. Здесь было не демократическое общество, а стая. Мэри внезапно почувствовала что-то похожее на жалость, горячую и обжигающую. Не сможет же Уильям Каттинг и в старости держать в узде всю эту свору. Когда-нибудь ему найдут замену… Но Мэри оттолкнула эти мысли в дальний угол своего сознания, заменив их словами: «Эти времена настанут нескоро. Его так просто не сломить».       — Надо было послушать тебя, убрать от себя этого паршивого щенка. Он и мизинца Священника не стоит, — сплюнул Билл, и усталость на его лице сменилась ожесточением.       — Но тогда бы…       — Тогда меня пристрелил бы тот пустоголовый ирландец? Это ты хочешь сказать? Ну и пусть. Поганцу не пришлось бы позориться, смог бы щеголять своим именем и бить кулаком в грудь, не прикладывая к этому никаких усилий.       — Зачем ты оставил его в живых? Пока его сердце бьется, жажда мести никуда не денется. Наоборот, он захочет ее еще больше, — тихо сказала Мэри, подойдя ближе.       Она хотела дотронуться до мужчины, положить руку ему на плечо, но боялась, не знала, стоит ли.       — И в следующий раз, надеюсь, ему хватит мужества встретиться со мной лицом к лицу, — произнес Каттинг, дернув губой.       — Но зачем? Он заслужил смерть!       — В память об его отце, Птичка. Ты не знала его, но он был достойным воином. Мог убить меня. Но я, как видишь, жив, в отличие от Священника. Я даю ему шанс.       — Шанс убить тебя? Но это же нелепо! — голос Мэри дрогнул, она устыдилась того, какой слабой, должно быть, выглядит.       — Так и думал, что не поймешь, все-таки ум у тебя женский. Спросишь еще, почему мой нож не пробил славный голубой глаз Дженни? В память о былой дружбе. Но, можешь мне верить, это последняя поблажка.       — Ох, я бы…       — Убила их всех? Я давно уже не подчиняюсь законам Бога, как и законам этой чертовой страны, но у меня есть свои правила.       Мэри задумалась. Ей было так странно слышать подобные слова. Что же это, выходило, Мясник был благороднее нее? Уж что-что, а это уважение к противникам действительно восхищало. Но у Мэри оно вызывало и гнев, потому что ей совсем не хотелось, чтобы Амстердам когда-нибудь повторил свою попытку. Да и Дженни могла наделать дел. Разве стоило так рисковать?       — Что же ты, Мэри, боишься за меня? Зря. Можешь не сомневаться, я не позволю себя так просто убить. Иди сюда, малышка.       И она растаяла в крепких объятиях Билла. Никогда еще он не был так нежен со своей птичкой. Мэри снова поверила в любовь. Значит, ей все же удалось смягчить сердце хищника. Она как будто бережно снимала ороговевший слой за слоем и наконец добралась до настоящего человека, живого, со своими слабостями. Мясник Билл перестал быть идолом, образом для нее.       — Значит, ты одна у меня осталась, — сказал он, и, если в Мэри и оставался островок, не покоренный жестоким Биллом, затем милосердным Биллом, то его захватил любящий Билл. До сей поры девушка не была достоверно уверена в том, что он что-то чувствует к ней. Но, убедившись в этом, она решила для себя: «Пусть даже весь мир проклянет меня за эту порочную связь, я не брошу его. Никогда. Скорее умру».       Непостоянная, ветреная во всем Мэри открыла в себе какой-то новый кладезь душевных сил, источник мужества в тяжелой, давящей привязанности к человеку, который стал для нее всем.