главные герои: Юкиэ Широфуку в роли Юли Широких Акааши Кейджи в роли Константина Аракчеева
алёна швец. — Одуванчик
Это была паршивая ночка, думает Костик, садясь за руль через четыре часа после того, как встаёт из-за него. У Кости впереди два дня выходных, но значит ли это, что он отдохнет? Осознание, что он чуть не сбил Кирилла, прошибает потом, когда он силой тащит из ванной уснувшего Бочарникова (Аркаша и так распереживался, видя, сколько шансов было у этого придурка захлебнуться; ну кто засыпает в полной ванне?!), принял душ и улёгся с ним спать. Паша шуршал совсем близко, нетрезво что-то урчащий, а Аркаша пялился в потолок, рассчитывая поспать хотя бы немного, ведь он так, сука, устал за день, не говоря о совершенно неправильной ночи, а там ещё этот громила белобрысый с улыбкой из Голливуда… В общем, не спалось от слова совсем. Поняв, что и на правом боку, и на левом (на такого Бочу смотреть было больно физически, так что Аркаша сразу отвернулся), и на животе, и на спине сегодня нихуя не получится, Аркаша встал с постели с мученическим вздохом и ушёл на кухню. Он понял, что Бога нет, когда обнаружил пустую банку из-под кофе. То, что безумно хочется плакать, Аркаша объясняет тем, что нормально не спал уже как месяца два, сначала из-за кошмаров, потом — из-за Паши и хуйни на работе, но это, если честно, вообще не успокаивало. Опоминается он, когда серебристый Вольво трогается, а мерный женский голос обещает, что до ближайшего круглосуточного МакКафе не так уж и далеко. По радио мурчит что-то современно-подростковое, но Аркаша не переключает: голова начинает трещать по швам, и ритмичный спокойный бит её лечит. Аркаше не стыдно, когда он хрипло подпевает, пялясь на дорогу одним из смертельнейших своих взглядов. Он берёт капуччино и латте, три полоски сахара, парочку маффинов, после чего устраивается в глухом углу зала и достаёт телефон. Новостная лента пестрит тухлыми ночными новостями, а сейчас, на секундочку, уже утро, хоть и слишком раннее даже для жаворонков. Аркаша пьёт кофе без сахара, но если его рацион продолжит иметь тенденцию к дефициту сладкого, организм однозначно запротестует, а его хозяину и так хватает головной боли. Об этом он, кстати, думает, когда поднимает взгляд на новую посетительницу. — Пунш, пожалуйста, — хватает совести говорить ей. Аркаша пялится в её спину в моднявой розовенькой рубашке. Куртка предусмотрительно висит на руке — на улицу без неё уже никуда. Казалось бы, август свистел у уха только вчера. — И две печенюшки. Нет, три. Шоколадные. Ох, спасибо! Сдачу можете оставить. Аркаша не сомневается, что Юля сядет за его столик, и она его не разочаровывает: дождавшись кофе и десерт, она оборачивается и идёт в его сторону. Он же смотрит на неё во все глаза, бесстрашно ловя взгляд, и почему-то улыбается. Вымученно, конечно, и подрагивающими губами. На Юле приятный бежевый шарф, скрывающий большую грудь — не зная, какой у неё размер, так и не скажешь, что под одеждой спрятано самое настоящее богатство. Юля красится, но не как последняя шалава (хотя ей бы пошло, думал Аркаша с тринадцати лет) — Костик мгновенно отмечает комочки на ресницах, повседневные стрелки, наверняка консилер, помаду и соответствующий карандаш. — Садись, — говорит. И Юля делает вид, что ей действительно нужно было это жалкое разрешение. Костику сразу кусок в горло не лезет, но он старательно пихает в себя шоколадный маффин и запивает всё это дело обжигающим сладким кофе. Они так и сидят какое-то время, два счастливейших человека на Земле, способных есть невероятное количество еды и не толстеть, жуя. Костик шутит какой-то нейтральный анекдот, потому что ему хочется разрядить ещё даже не появившуюся обстановку, и Юля всенепременно смеётся. Он морщится в чашку. — Я вернулась, — когда тарелки пустые, а кофе плещется на самом донышке, говорит Юля. Как будто я не заметил, думает Костик. И мастерски прячет своё недовольство. — Ты недоволен, — говорит она. — Верно подмечено, — Костик смотрит на тарелку с крошками, вспоминая, что с Юлей такое не работает. Никогда не работало. — Да, знаешь… да. Есть такое. Она не улыбается, но и не морщится, это Костя отмечает, когда хватает сил поднять взгляд. И начать говорить. Зачем — Костик и сам не понимает, просто больше не сдерживается. Надоело. — Ты ебанутая, — держит он в курсе. Юля заглядывает в свою чашку, убеждаясь, что там пусто. — Абсолютно. Прости уж за французский, — разводит руками. — Я никогда не верил в твои магические штучки. Меня не заворожить. — Это не магия, — она сдвигает брови к переносице. Костику становится неловко. — Ты занималась с ними сексом, — продолжает он серьёзнее, несмотря ни на что. — С обоими. Хотела трахнуть даже Дашникова. — Я не… — Это ненормально, Юля, — он поправляет волосы, вспоминая, что в непосредственной близости к его голове уже как сутки не было ни одной расчёски. — Сколько нам было? По четырнадцать? — Шестнадцать. — Ну спасибо, что дождалась возраста согласия! Стало лучше? Юля молчит. Смотрит на него непроницаемым взглядом, и Аркаша начинает потихоньку злиться. — Я знаю про аборты, Юль, — говорит тише. — Я тоже, — парирует она, но как-то слабенько. — Про какие? — он приподнимает бровь. — Про… — она многозначительно кивает на Костика, — неудачные. У Костика опускается челюсть, когда до него доходит, что Юля подхватила от Тетяева ещё и юморок. Тейлор Свифт на фоне звучит тише. Юля улыбается, тянется вперёд. — Я соскучилась, — говорит как-то искренней, другим тоном. И Костик заходится мурашками. — Я знаю, что случилось с твоими родителями, — продолжает, состроив грустную мордочку. И у Костика влажнеют глаза. — Иди ко мне, — разрешает, впервые улыбаясь так же, как им. И Костик идёт.