Все вокруг любовь

Ангел чувствовал себя странно. Будто он летел, но он не летел. Его, или, вернее сейчас думать, все же ее — ее вел Кроули. И еще ловил, когда она падала. И обнимал, когда она плакала. И хвалил ее платье, и смотрел еще так... Так, что ангелу сразу казалось, будто она летит. Или, может быть, падает, но это почему-то совсем не страшно. Хотя в животе возникало похожее ощущение — как от страха, но не совсем. Когда замираешь от слишком сильных чувств и не знаешь, как их выразить. Не в состоянии подобрать подходящие слова, ибо их нет в человеческих языках. И можешь только чуть крепче его обнять, чуть более чутко отозваться на его ведение. А когда он сам замрет от таких же чересчур оглушающих переживаний, помочь ему прийти в сознание — и снова взлетать. Потому что он снова посмотрит, когда ты его поцелуешь. Посмотрит именно так, как нужно, чтобы полететь. Азирафель танцевала танго, почти уткнувшись носом Кроули в плечо, и едва удерживалась от того, чтобы закрыть глаза. В прошлый раз с закрытыми глазами было упоительно хорошо, даже несмотря на все недосказанности, которые у них тогда еще оставались. Но пока что ангел смотрела на Кроули физическими глазами. Чтобы видеть и принимать его заботу и земным зрением тоже. Такая редкая драгоценность, и досталась самому слабому ангелу Всевышней! Музыка ускорялась и взвивалась вверх, и Кроули вел ангела следом за ней. И так было совсем-совсем легко, даже делать что-то сложное в танго. Теперь Азирафель даже удивлялась, как это она могла терять равновесие, пока они не начали танцевать. Казалось, что теперь его потерять невозможно и шагнуть не туда невозможно, потому что Кроули ее вел… и держал. С самого первого раза, когда они танцевали, было так. И потом тоже, каждый раз, и когда она танцевала с завязанными глазами, было точно так же. Можно было делать что угодно и не бояться, зная, что удержат, подхватят и поведут так, как нужно. Поворот, шаг, еще шаг, болео, шаг, поворот… Все выходило будто само собой. Потому что Кроули держал ее везде, совсем везде — и руками, и взглядом, и там, выше, где у них уже не было тел, тоже держал, крепко-крепко. Держал в такт музыке, и ровно так получался танец. Господь не дала ангелам ангелов-хранителей, как дала их смертным, но Азирафель ощущала себя сейчас так, будто он у нее есть. Держит и ведет. И смотрит. И показывает так ясно и четко, что рядом с ним нельзя упасть. Невозможно никак оказаться нелепой и глупой, даже когда ведешь себя нелепо и глупо — потому что для него почему-то неизменно оказывается, что так и должно быть, и для него ты никогда не нелепый… не нелепая. И упасть нельзя, никак нельзя упасть. Не получится, даже если сам захочешь. Поэтому когда твой демон тебя подбрасывает вверх, глядя на тебя так, словно видит у тебя за спиной крылья, ты даже не думаешь, что можно их распахнуть хотя бы в эфире, чтобы не удариться. Удивительная магия без магии, которую он творит, такова, что не нужны тебе крылья, чтобы не упасть, ибо у тебя есть твой Падший ангел, и он подхватит всегда. Музыка кончилась как-то резко и вдруг, и Азирафель, широко распахнув глаза, уставилась прямо в лицо Кроули, такое близкое сейчас, и срывающимся голосом предупредила, как он недавно, пока еще успевала: — Я тебя сейчас поцелую! — и потянулась к нему всем телом и губами тоже, и крыльями где-то там, наверху. Кроули совершенно ясно понимал только одно: на этот раз он все-таки не кретин. Потому что не убегает никуда и не собирается, а целует ее в ответ и прижимает к себе — ровно так, как хочется. Сильно, очень сильно… и долго. Хотя со всем остальным было ни дьявола не понятно. Она так сияла сейчас! Всей собой, ярче, чем всегда, так ярко и сильно, будто что-то особенное случилось, то есть, Кроули что-то особенное сделал. Ровно поэтому и нужно было срочно его поцеловать и вот так сиять в него. Хотя он решительно ничего такого не делал, просто больше не вел себя как кретин. Но это было совсем не сложно, в конце концов. Очень просто: просто делать то, что хочется. Особенно когда она… он… ангел ему разрешил. И еще первая его поцеловала сейчас. А Кроули просто ответил. Разве он мог не ответить? И здесь, и там тоже, за пределами тела, где ангел тянулся к нему всем собой. Разве он мог не потянуться в ответ? И не наслаждаться тем, что ему можно. А больше никому нельзя. Ни засранцу Джеку, который так несправедливо умер с так и не вырванными руками, ни той рыжей, как бишь ее — все же было особенно отвратительно, что она рыжая. Но им все равно ничего было нельзя, а Кроули — можно. Потому что это его ангел, который Кроули зачем-то любит, несмотря на то, что Кроули так долго вел себя, как кретин. Удивительно… — Я тебя тоже люблю, — зачем-то сообщил он вслух очевидную вещь, оторвавшись от ее губ и уставившись на нее во все глаза. Смотреть Кроули мог, кажется, до бесконечности, потому что это было очень красиво. Ангел очень бережно провела ладонью по его груди, расправляя отворот пиджака, потом погладила его по щеке, глядя на него так, что дух захватывало и делалось совершенно ничего непонятно. Благоговейно и трепетно, будто это Кроули тут был чудом господним, а не она. И сказала тоже не очень-то непонятно: — За что же мне такое сокровище… — шепотом, словно не собиралась говорить. Кроули зачем-то невпопад вспомнил экранизацию Властелина колец и Голлума, у которого тоже было… сокровище. Хотя ангел совершенно не походил на Голлума, уж тем более сейчас. Потом мысли переключились на Толкина — который, на взгляд Кроули, слишком уж увлекался абстрактными теориями. Потом снова на ангела, потому что демону тут же пришло в голову, что Азирафель, наверное, еще ничего из книг Толкина не читал, он же как раз тогда «спал», или проснулся за жалкие десять лет до того. От этого воспоминания хотелось немедленно куда-то сбежать, оно все еще было слишком сложным и страшным. Поэтому Кроули срочно вернулся в здесь и сейчас, где тоже было непонятно, но хотя бы не страшно. По крайней мере, когда Азирафель совсем недавно вел себя похожим странным образом, все кончилось хорошо, даже очень. Так что теперь непонятные переживания ангела не пугали Кроули, как в прошлый раз. Но понятнее от этого не становились. — Кто сокровище?.. — наконец задал Кроули идиотский совершенно вопрос. Хотя кто — как раз было совершенно ясно. Зато было совершенно неясно, почему. Он честно совершил еще одну попытку осознать чувства и слова ангела — и у него снова категорически не получилось. А на лице Азирафеля вдруг нарисовалось явное сострадание пополам с умилением, которых Кроули тоже не понял. И очередные слова — еще сильнее в голову не вмещались. — Ты, весь целиком, — подробно ответила она. Потом показала пальцем наверх. — Там. — ткнула пальцем ему в грудь: — И тут. А также твои любовь и забота. То, как ты меня держишь, говоришь со мной, что делаешь для меня. Не могу понять, чем я заслужил. Заслужила. Самый бесполезный ангел на Небесах — целого тебя. Первую часть речи Кроули благополучно пропустил мимо, точнее, отложил на потом, чтобы обдумать… в более спокойной обстановке. Такие неожиданные и трудные для понимания вещи не годилось обдумывать впопыхах. А сейчас у Кроули было окончание пронзительной речи ангела, с которым требовалось срочно что-то делать. — Понятно, у тебя опять это… как с мечом, — охарактеризовал Кроули происходящее, крепче прижав Азирафеля к себе. — С мечом?.. — растерянно отозвалась она, захлопав ресницами, и от этого опять сделалась очаровательно уязвимой, и ей надо было срочно помогать, так же, как с танкеткой. Только теперь Кроули уже ее обнимал, а поддерживать надо было иначе— словами, например. Это оказалось на удивление несложно теперь, когда разговоры у них выходили намного откровеннее, чем раньше: ангел до этого никогда настолько прямо в своих переживаниях не признавался. Но Кроули о них знал, все шесть тысяч лет с разговора на Эдемской стене, так что говорить было легко. Хотя покуда Азирафель не сообщал прямо, Кроули довольно смутно представлял, насколько эти переживания сильные и глубокие. И сейчас несколько… шокировался. — Вообще-то с моей точки зрения ты — самый полезный ангел на Небесах. Я бы даже мог сказать «единственный полезный», но это все-таки было бы некоторым преувеличением… Там бы все посыпалось к едреной матери задолго до Апокалипсиса, если бы все остальные кроме тебя были напыщенными бессмысленными мудаками, — очень серьезно сказал Кроули, а потом подхватил ангела на руки, и она удивленно охнула, продолжая растерянно моргать, только теперь молча. Кажется, на этот раз Кроули удалось шокировать ее в ответ — и скорее словами, чем неожиданными жестами. Ими-то он как раз надеялся вывести ангела из шока. Это способ определенно должен был работать, хотя пока ангел был в мужском теле, попробовать и убедиться в этом Кроули не довелось. Вот одно из замечательных преимуществ женского облика: сейчас ее было удивительно легко носить на руках, и Кроули собирался пользоваться возможностью. Донести до дивана и усесться на него, чтобы продолжить животрепещущий разговор про это, которое как с мечом… из-за которого ангел за каким-то дьяволом с завидной регулярностью начинал себя считать бесполезным, ни на что не способным, слишком слабым и далее в том же духе. Кроули даже почти привык к тому, что иногда с Азирафелем такое случалось, и его надо было успокаивать. Но всегда старался делать это незаметно, точнее, так, чтобы ангел не заметил, что Кроули заметил его переживания… Просто он старательно показывал, что ничего подобного не думает и не считает, а думает и считает вовсе наоборот — и Азирафель ему в конце концов начинал верить. Но сейчас она прямо все озвучила, так что делать вид, что она этого не говорила, было как-то бессмысленно. И главное, теперь Кроули знал, насколько Азирафель в себе сомневается. Какого он вообще в себе настолько сомневается, когда у него крылья до сих пор белые? И заслуженно! Это вот в нем, Кроули, можно сомневаться… даже нужно. Положено. Но как раз в нем Азирафель почему-то не сомневался совершенно. Сияюще, цельно, бескомпромиссно ни капельки не сомневался. Только смотрел сейчас на Кроули зачем-то все также ошарашенно, будто не верил своим ушам. Как будто был уверен, что он, Кроули, никогда бы такого не сказал. И Кроули понял, что ему совсем не нравится тот Кроули, про которого ангел такое думает. А потом она открыла рот и сказала: — А Сандалфон бы убил ребенка. Без колебаний. То есть, он и убил. Много детей. Очень эффективный ангел, — и Кроули резко выдохнул, на секунду зажмурившись. Да, ангел и правда видел его тем, кто не может сказать того, что он только что сказал. И виноват в этом был только сам Кроули, который перед Апокалипсисом эти трижды клятые разговоры про убийство Антихриста заводил. Вот бы себе тогдашнему ноги выдернуть и вместо рук приделать! Но это тоже было невозможно, как и с тупым придурком Джеком. И забрать те свои слова назад было невозможно, и приходилось прямо сейчас как-то жить с тем, что он их тогда говорил. А ангел слышал. Кроули уже хватило с головой, но Азирафель в своих душераздирающих откровениях останавливаться не собирался… не собиралась: — И я такой трус… Видел бы ты их лица, когда я с заявлением на отпуск пришел… — теперь ангел растерянно улыбалась и зачем-то гладила Кроули по плечу, а потом и прижалась к нему щекой. — А должен был идти к тебе. Тебя спасать. Но я слабый слишком. Мне так повезло, что… ты никуда не деваешься. Кроули открыл рот — и тут же закрыл. Потому что нужно было, по идее, сказать что-нибудь умное, только ничего умного Кроули в голову не шло. И сразу не шло, и пока он вот так молчал и таращился на ангела, пытаясь что-нибудь надумать — все равно не шло. Его до сих пор, когда он про «отпуск» Азирафеля думал, хватало только на мысли о том, чтобы впихнуть в ангела какую-нибудь еду, а в себя — какой-нибудь алкоголь. Но сейчас это бы не помогло. Поэтому Кроули в конце концов плюнул и начал говорить все, что в голову взбредет… Обычно после того, как он это делал, все становилось или совсем плохо, или наоборот — каким-то странным образом хорошо. Он никогда не знал, что именно выйдет, но в крайних ситуациях это все равно был единственный способ делать хоть что-нибудь, кроме убедительного изображения пня с глазами. — Куда я от тебя денусь! Балбес эфирный… Никуда я от тебя деваться не хочу. И не могу… тоже, — сбивчиво сказал он и совсем крепко прижал своего ангела к себе. Так почему-то стало легче нести что попало. — Я без тебя… просто не понимаю, зачем это все тогда вообще. Зачем вообще я! Когда ты — единственное, что в моей жизни есть хорошего. Единственное, что мне вообще напоминает, что в жизни есть хорошее. Знаешь, как трудно бывает в Аду помнить, что в жизни бывает еще и хорошее? А ты мне всегда напоминаешь. С Эдемской стены. Даже когда тебя рядом нету, все равно напоминаешь, потому что я о тебе думаю. А Сандалфон может напоминать только о том, что на Небесах тоже сплошные тупые ублюдки, как и внизу... Как-то, знаешь ли, не утешительно ни хрена. А еще… я… пожалуй, боюсь Люцифера, а ты — нет. Не очень боишься. Точно меньше меня. Поэтому кто из нас трус — это довольно спорный вопрос. Но я готов на эту тему дискутировать, у меня за шесть тысяч лет накопилось множество аргументов. Вот, например, четырнадцатый век… — где-то на этом месте Кроули понял, что его окончательно понесло, поэтому замолчал. На тот случай, если ангел что-то хочет ответить на его бредовый монолог. Азирафель затихла у него на плече и просто слушала. Он надеялся, что слушала, а не собиралась опять разрыдаться от чувств, которые у Кроули не получилось утешить. И когда она подняла голову и заглянула ему в лицо, Кроули с облегчением увидел, что растерянность из ее глаз куда-то делась, зато пришло очень знакомое по всем обликам Азирафеля выражение сосредоточенного внимания. И еще — то, что он никак не мог понять в тот безумный вечер, полный музыки Пьяццоллы. Светящийся радостью и… любовью взгляд ангела сейчас, в этом облике, отчего-то пронизывал еще сильнее. — А теперь попробуй представить, насколько сильно ты мне напоминаешь о хорошем, — улыбаясь и сияя Небом прямо на Кроули, сказала она. — Когда я помню о тебе — а это всегда — я вспоминаю, что даже в Аду есть ты. Ну, то есть… был ты. Теперь ты есть здесь, и ни в какой Ад я тебя не отпущу. А что четырнадцатый век? — Четырнадцатый век был совершенно отвратительным, — немедля сообщил Кроули, уцепившись за последний вопрос, потому что ему все еще сложно было думать о том, что он напоминает о хорошем, и еще вот это всякое, которое она ему на голову вываливала. Оно трудно вмещалось в сознание. — Там все время кто-нибудь умирал, воевал, кого-нибудь сжигали, потом снова кто-нибудь умирал — и сжигали трупы, потом вслед за трупами — тех, кто, по их мнению, был в этом виноват… и книги, которые они написали. А потом все, кого еще не сожгли, снова шли воевать. А ты всех спасал, ни разу не припомню, чтобы ты испугался кого-нибудь спасать. Собственно, примерно так, по моим впечатлениям, прошел четырнадцатый век: вокруг творился полный трындец, а ты все время кого-нибудь спасал. И это, опять же, было единственным хорошим в четырнадцатом веке. Ангел снова молча слушала, с задумчивым и смущенным видом, а потом вдруг почему-то нахмурилась. Уставилась пристально на Кроули, глядя словно сквозь него — и хмурилась не пойми чего. — Ты чего? — заволновался Кроули, притянув ее обратно к себе и поцеловав в макушку. Вот бы его рассказ наконец помог и ангел перестала! Все это кошмарное о себе думать. Пусть даже опять говорит, что Кроули самый добрый на свете, только бы не повторяла, что бесполезная. Азирафель в ответ обхватила его одной рукой за талию, а вторую раскрытой ладонью положила на грудь. — Люцифер… Он такое делал с тобой! Все это время, — опять заговорила она неожиданные вещи. И к тому же неожиданным тоном, вообще-то очень похожим на сердитый голос, который у Азирафеля в принципе крайне редко встречался. Кроули удивленно скосил глаза, уставившись на ее макушку. — Еще бы ты его не боялся! Он же все что угодно мог с тобой сделать, все, что захотел бы! Да я бы и дня не выдержал в таких условиях, не сохранил бы рассудок. Когда какой-то… отморозок сидит там, внизу, и ты весь в его власти, куда бы ни пошел, и тебе не спрятаться! Кроули сосредоточенно нахмурился — потому что, по правде сказать, не смотрел на вопрос с этой стороны. И смотреть с нее ему не слишком-то нравилось, вероятно, потому что это не способствовало сохранению рассудка, как ангел выразился. Вместо этого Кроули предпочитал воспринимать Сатану как что-то вроде паршивой погоды, которая просто иногда случается и все. И может случиться в любой момент. Иногда можно совершить небольшое чудо и избавиться от ее неприятных последствий, а иногда — нет. В общем, лучше всего просто смириться, что паршивая погода и Люцифер существуют, и тогда можно о них не переживать до тех пор, пока они не свалятся прямо на тебя… Пока Кроули все это думал, ангел чуть отстранилась, чтобы заглянуть ему в лицо, и снова засияла, состраданием и почему-то смущением. Будто ей было за что-то очень стыдно. — А я ведь даже его не помню! Ну… по Творению. Что он делал, чем занимался? Не помню. Пока сражение не началось, вообще ничего не замечал. Я этих делал… какапо. Отлично вышло, люди до сих пор ищут их предков среди динозавров. — Какапо… — очень задумчиво выговорил Кроули. Про попугаев размышлять было приятно. Про нелепых и прекрасных, как баобабы, нелетающих попугаев, похожих на сов, которые с деловитым видом бродили туда-сюда по Новой Зеландии… Он сам не заметил, как расплылся в умиленной улыбке. Из-за попугаев и еще из-за того, что Азирафель ими так увлекся, что не заметил… Да ничего не заметил тогда, собственно! И даже не думал об этом, так же как она не думала в пятьдесят втором году, что будет, если прийти на танцевальный вечер в таком вот виде и с таким декольте. Потому что это был Азирафель, всегда такой был, еще до Сотворения мира. — Срочно сознавайся, какие еще самые прикольные части Творения твоих рук дело! — потребовал Кроули, а больше ничего не сказал. Сам-то он, разумеется, прекрасно помнил, чем занимался Люцифер до Падения, но говорить не хотел: чего доброго, Азирафель расстроится снова. А Кроули не хотел, чтобы ангел расстраивался, и сложных тяжелых разговоров не хотел. Он хотел уже успокоить ее наконец и обсудить что-нибудь хорошее, вроде какапо. И поцеловать ее еще раз. И все. Азирафель так пристально оглядела Кроули, что тот даже засомневался в своем умении держать лицо и мысленно взмолился, чтобы она не вздумала продолжать говорить на трудную тему. Но она вдруг мягко ему улыбнулась, погладила по плечу и снова прижалась щекой к его груди. — Все сумчатые, например. Коалы, ехидны. Утконос. Они достаточно прикольны? — Я так и думал! — очень радостно выпалил Кроули. И еще — с облегчением, потому что сложные разговоры, кажется, и правда пока закончились. Зато можно было от души впечатляться ангелом: тут у Кроули только что открылись новые широчайшие горизонты, которые он намерен был немедленно осваивать. — Кто еще мог до них додуматься, кроме тебя, в самом деле?.. Крыса, которая умеет притворяться мертвой, существо, которое жрет только эвкалипт, зверюга, которая всю жизнь прыгает. И вомбат. И тасманийский дьявол — смертные ему придумали чудесное название, надо сказать. По-моему, совершенно восхитительно! — искренне сообщил Кроули, потому что ровно так и считал. Азирафель опять смущенно улыбнулась, но совсем не так, как от воспоминаний о Люцифере. Она польщенно покраснела, и Кроули с удовольствием уставился на это выражение лица. Это было, в конце концов, очень приятно: когда ангел наконец не расстраивается, не собирается рыдать и ни в чем себя не винит. — Спасибо, мой хороший, — ласково ответила она и, на миг задумавшись, добавила: — Любимый. Да, так лучше. Кроули вперился в нее не просто с удовольствием, а почти завороженно. Во-первых, раньше ангел крайне редко называл его «дорогой», «милый», или вот «хороший» — как он обращался ко всему живому и неживому на Земле, Кроули еще не привык. Во-вторых, у него получилась какая-то совсем немыслимая интонация. Хотя… она всегда такая была, когда он обращался к Кроули, просто тот предпочитал не замечать. Говорил себе, например, что ангел в этот момент просто задумался о пирожных, потому и звучит так неописуемо нежно. И, в-третьих, будто остального мало, теперь Азирафель еще и новые отдельные эпитеты для него подбирал! Ото всего этого Кроули снова почувствовал себя немножечко кретином, который так долго ничего не понимал. И тут же понял, что Азирафеля успокоил, а сам — ни разу не успокоился. Про нынешнее состояние ангела, может, и успокоился, а про ту историю с его походами на танцы — вовсе нет. Может быть, даже наоборот, сильнее забеспокоился. И желание оборвать покойным смертным руки у него совершенно не прошло. Они даже не знали, кто перед ними стоит и кто с ними танцует! И уж тем более не могли оценить. И не потому, что не знали, а потому, что не смотрели и не понимали. Небесное начальство Азирафеля, к примеру, знало прекрасно — и все равно не понимало ни дьявола. Так что, по мнению Кроули, Азирафель был вовсе не самым бесполезным, а самым недооцененным ангелом Господним. Начиная с баобабов и опоссумов и заканчивая Апокалипсисом. — Хочешь еще потанцевать? — спросил он. Танцевать с ней было очень хорошо и очень помогало перестать ощущать себя кретином. Хотя в идеале… в идеале, чтобы все-таки окончательно перестать себя им ощущать, Кроули, конечно, нужно было танцевать не здесь. И не так. И у него, кажется, наконец-то появилась хорошая идея, что со всем этим делать, и это уже было отлично.