***
Стоило ли говорить, что Джухон волновался? Может, подобная фраза только умалит все чувства, что бушевали в его теле, потому что обыкновенным волнением это не назовёшь. Его просто трясло: начиная с кончиков пальцев на ногах и доходя до волос, что едва не вставали дыбом, мурашки покрывали тело парня, который отправлялся в неизвестность. Он впервые жалел, что живёт так далеко от центра, и мчался, забывая про дыхание, к ближайшей станции метро, надеясь, что хотя бы сегодня добьётся успеха — даже малейшего. Ему и того хватит, если этим утром во взгляде, жестах Чангюна он уловит намёк на то, что тот готов вести с ним мирные переговоры. И обретёт надежду на дальнейшее улучшение их отношений, которые были прерваны так нелепо. Он никак не мог выкинуть из головы вчерашнее происшествие. Естественно, Чангюн его вспомнил — иначе почему так побледнело его лицо, так расширились зрачки, будто он призрака увидел? И почему сразу же перешёл на формальный стиль, хотя до этого позволял себе грубить Джухону, будто тот был наглым школьником-хулиганом, который курил или продавал что-то запрещённое возле кофейни? Конечно, он не мог забыть ту фотографию, с которой, кажется, и начался весь разлад в их отношениях. Наверное, этот снимок стал роковым: странное совпадение — ведь почему у Джухона о школьных временах почти не осталось воспоминаний, кроме единственного фото, причём — с самым важным человеком в его жизни? Казалось, будто сама судьба решила злобно над ним пошутить. Мол, забудь о том периоде своей жизни, когда ты был обыкновенным подростком, повстречавшим свою первую любовь. Забудь о ваших долгих прогулках, ночных разговорах, совместном времяпрепровождении, наполненном смехом, весельем, счастливым блеском в глазах, забудь о библиотеке, в которой вы подолгу засиживались после уроков, чтобы сделать домашнее задание, и о школьном дворе, где, сидя на лавочке под тенью дерева на большой перемене, вы читали стихи. Забудь об этом, словно те дни были заполонены тяжелыми свинцовыми тучами, из которых вот-вот польётся дождь, в то время как каждый день, проведённый с Чангюном, казался солнечным и тёплым — ведь жар сердца этого парня согревал даже в самую хмурую погоду. А затем — вспомни, как если бы случайно замеченная ассоциация вмиг уничтожила амнезию, вызвав в памяти самые яркие сцены, чтобы, цепляясь за эти моменты, провести довольно чёткую и целостную картину твоей молодости — ведь каждое событие влекло за собой последующее, и он вновь и вновь корил себя за то, что оказался чересчур глуп, самонадеян, непредусмотрителен, вот так смело и самоуверенно решив, что больше Чангюн в этой жизни ему не нужен — что он может смело вычеркнуть его из мыслей и сердца, раз тот то же самое безжалостно сотворил с ним. Вот только за такую любовь, какая была у них, стоило бороться. И приложить все силы, чтобы вернуть её — потому что без неё они были словно два цветка. Увядающие, ведь их лишили почвы, воды и такого блестящего, сияющего, яркого и горячего солнечного света. А Джухон, поднимаясь из метро, чтобы вновь встретиться со своей судьбой, поклялся самому себе, что разобьёт тучи у них над головой — и постарается вернуть те чувства, что они глупо потеряли десять лет назад.***
Привычный пейзаж богатого района с его неподступными, роскошными высотками и аккуратными кафе и бутиками, расположившимися на первых этажах, стал для Джухона символом надежды — и отчаяния одновременно. Всякий раз, как он подходил к этим знакомым — знакомым гораздо сильнее, чем того хотелось бы, — зданиям, он чувствовал, как закипает в жилах кровь, а ноги трясутся, словно шёл он на верную смерть. И голова кружилась, и взгляд чуть затуманивался, стоило ему увидеть знакомую надпись — название кофейни. Всё это вызывало в нём нервный мандраж, и даже красивые неоновые вывески не могли его успокоить. Наоборот, его раздражала эта бездушная реклама, эти ярко горящие огни в здании музыкального агентства, эти прохожие, постоянно спешащие куда-то — кажется, всё это бесцельно, безостановочно и бесполезно. А меж тем он старался протолкнуться сквозь потоки людей, что будто нарочно перекрывали ему дорогу, и, забывая, как сделать вдох, пробирался к месту, куда его уже четвёртый день подряд звала судьба. Он ворвался внутрь — благо, посетителей вновь было немного. И по сравнению с хаосом, что творился на улице, где яблоку негде было упасть, здесь все пребывали в абсолютном тихом спокойствии: казалось, будто плотное уличное движение мигом испарилось, стоило Джухону оказаться на пороге. Здесь ненавязчиво едва слышно играла музыка, тёплый искусственный свет оставлял причудливые тени на стенах, и каждый был увлечён собственным делом: кто стучал по клавиатуре ноутбука, изредка потягивая кофе, кто, разговаривая по телефону, наслаждался десертом, кто умудрился заснуть, не выпуская из рук стаканчик чая. Лишь один Джухон здесь был олицетворением того беспорядка, что творился за окнами кофейни — вспотевший, раскрасневшийся, он вбежал внутрь, и тонкая струйка мороза потянулась за ним сквозь оставленную незакрытой дверью щель. Джухон быстро направил прищуренный взгляд своих близоруких глаз в сторону барной стойки. И облегчённо вздохнул, как только увидел за кассой знакомую худощавую фигуру. А затем испуганно вздрогнул. Потому что вот он, пришёл — момент беспощадной истины. Джухон робко сделал несколько шагов вперёд по направлению к Им Чангюну. Каждое движение сковывала дрожь, но он, пересилив страх, остановился-таки у стойки, вновь обращая на себя взгляд непокорных карих глаз. Чангюн, стоя у кофемашины, не сразу заметил нового посетителя. Зато стоило ему обернуться, как он чуть не обронил стаканчик с горячим напитком. — Господи! — взмолился Чангюн, тяжело вздыхая. — Вам тут что, мёдом намазано? Что вы каждый день сюда заходите, а? Джухон, превозмогая моральную боль, в отчаянии заметил, что Чангюн снова равнодушно обращается к нему формально. Он бы многое отдал, лишь бы парень вновь перешёл на свой грубый, невежливый стиль, как в тот день, когда ему не повезло упасть на голый лёд, и он несправедливо накричал на Джухона — пусть так, зато они хотя бы стали на секунду ближе. — Не думал, что в сфере услуг принято дерзить клиентам? — с вопросительной интонацией произнёс Джухон, вскидывая бровь. — Я имею право сидеть в кофейне хоть целый день. Бармен недовольно закатил глаза, признавая собственное поражение, и вернулся к работе: поставил стакан на поднос, дополнил парой кексов, положил салфеток и направился к столику у окна, где очередной посетитель ожидал своего завтрака. Джухон, едва заметно улыбаясь, смотрел, как Чангюн — его Чангюн — совершенно не изменившись, вальяжной походкой от бедра, слегка задрав подбородок, по-хозяйски расхаживает по кафе, окидывая посетителей своим фирменным холодным высокомерным взглядом, и внезапно гид ощутил такой укол ностальгии, что его едва не прошибло на слёзы. Столько лет прошло, а он всё ещё узнавал его — в каждом жесте, каждом слове, произнесённой с той или иной интонацией, и выражении лица — гордом, недовольном, надменном. Господи, как же сильно он скучал по этому парню, такому холодному снаружи, сердце которого сияло горячее тысячи солнц. — Будете заказывать? — сухо произнёс Чангюн, как только вернулся к стойке, и окинул Джухона выжидающим взглядом из-под своих круглых очков. Тот не мог перестать улыбаться. Интересно, были ли то самые очки, что Чангюн носил в школе? Или он поменял оправу и линзы — вдруг его зрение ухудшилось? — Всего лишь чая с шиповником, — мечтательно вздохнув, произнёс Джухон, а затем опустился на высокий стул напротив кассы, и, подперев рукой подбородок, во все глаза уставился на Чангюна, будто тот был единственной звездой во вселенной — и при том ослепляюще чистой. Словно перед ним стояла знаменитость, которую до этого момента Джухону приходилось видеть на экране: он и поверить не мог, что имеет право наблюдать эти руки с длинными бледными пальцами, что когда-то давно изящно держали карандаш, пока их хозяин склонился над блокнотом, эту острую ключицу, видневшуюся даже сквозь плотную чёрную ткань рубашки; эту тонкую шею, наверняка — холодную, напрашивавшуюся на горячее прикосновение чьего-то дыхания; и эти глубокие, тёмно-карие глаза, скорее напоминавшие бездну, в которую Джухон сумел провалиться. — Как ты чувствуешь себя, Чангюн? — заботливо поинтересовался он, пристально разглядывая парня, который делал всё, лишь бы не встретиться с Джухоном взглядом — протирал столешницу тряпкой и перебирал салфетки в салфетнице, даже несмотря на то, что те стояли аккуратно. — Если вы до сих пор интересуетесь моей спиной после жёсткого падения, я в порядке, — без намёка на эмоции проговорил Чангюн, заваривая в стаканчике чай. — Спасибо за беспокойство. Я ничего от вас не потребую, если вас это тревожит. — Меня тревожит, — вздохнул в ответ Джухон, — лишь твоё состояние. Я виноват в том инциденте, признаю. Если бы я тебя не окликнул, ты бы даже не поскользнулся. — Нет, — отрезал Чангюн, открывая пакетик сахара, чтобы высыпать в стакан. — Здесь лишь моя вина. Вы же не толкнули меня и не бросили. — В тот вечер ты утверждал обратное, — хмыкнул Джухон. Чангюн наконец передал ему чай, и от пара Джухон почувствовал, как в кофейне становится горячее. Он расстегнул куртку, обнажая перед парнем свою ключицу — всё-таки не зря целое утро Хёнвон преображал его, чтобы тот выглядел эффектно в глазах этого холодного неприступного парня. Не имея возможности взглянуть в зеркало, Джухон только надеялся, что ветер и снег не смазали макияж, который они упорно наносили около часа. И, чувствуя, что сегодня выглядит куда красивее, чем обычно, самодовольно провёл пальцами сквозь растрёпанные волосы, закусывая губу. Это заставило Чангюна покоситься — но отреагировал он только жалко усмехнувшись и вновь закатив глаза. Тоже мне, роковой соблазнитель. — Вы накрасились, приоделись, я смотрю, — хмыкнул он. — Собираетесь куда-то или меня пришли покорять? Он облокотился о стойку, склоняя голову набок — его тёмно-каштановые с пепельным оттенком волосы небрежно опустились на открытый лоб. Джухон едва не задохнулся от этого взгляда. — Это мой совершенно обыкновенный образ, — с наигранным самодовольством ответил тот. Может, он и пришёл по-человечески поговорить с Чангюном, но и слегка поиграть был не против. — Надо же, — тот задумчиво покачал головой. — А тогда, в школе, ты обладал достаточно посредственной внешностью. Не знал, что ты так сильно изменился. Джухон едва не упал со стула, стоило услышать ему эти слова. И, пожалуй, даже несмотря на свою стойкость, он позволил себе показать слабость: ведь только что, в этой заветной тишине, нарушаемой лишь спокойной музыкой, словно ветром, что трепетал листья на ветвях, были произнесены слова, ради которых он просыпался этим утром. Чангюн, поигравшись с его чувствами, наконец признал, что прошлое жестоко их объединяло. — Т… Ты… — задыхаясь, прохрипел Джухон, пока жар покрывал его тело: в этом кафе становилось не просто горячо — местечко превращалось в настоящий ад. — Да успокойтесь уже, — махнул рукой Чангюн. — Всего лишь вам подыграл. Думаете, я правда признаю, что мы с вами близкие знакомые? Уймите уже свою фантазию. Но Джухон знал, что Чангюн продолжал бесстыдно ему врать. Тот прятал взгляд — свой поражающий до глубины души взгляд бездонных глаз — и это становилось для парня очередным ударом. — Не знаю, что только вас так притягивает во мне, — наигранно хмыкнул Чангюн, от скуки решив протереть стойку тряпкой. — Я совершенно обыкно… Джухону надоело это терпеть. Гонимый ночными видениями, в которых он видел себя счастливо улыбающимся рядом с Чангюном, он не мог позволить себе вновь его упустить. И в который раз всего лишь поговорить с ним две минуты, чтобы затем разочарованно вернуться домой, ни о чём не сообщая Хёнвону, притворяясь, что всё в порядке, хотя в глубине души зная, что в этом же городе, всего-то в нескольких километрах от него, живет человек, который был для него больше, чем просто другом, было невыносимо. Человек, который научил его совершенно новым, необузданным чувствам, и ставший ему чересчур близким, до боли где-то в душе, от которой остались лишь рваные раны. Человек, всю суть которого Джухону удалось познать собственным сердцем. И в конце — проникнуть в его мысли, оставшись в них навсегда всего лишь туманным образом чужака, который, спрятавшись за оболочкой друга, оказывается, всё это время выжидал удобного момента для предательства. Слишком, слишком невыносимо. — Хватит притворяться, будто мы не знакомы, — Джухон неожиданно громко — даже для себя — хлопнул по барной стойке, привлекая внимание посетителей. — Ты не сможешь стереть из памяти те десять месяцев, в течение которых мы были счастливы. Чангюн смерил его мрачным взглядом из-под очков и издал короткий нервный смешок. — Я не смогу, — покорно согласился он и тяжело вздохнул. — А вот ты смог. У Джухона уже нервы начинали сдавать. Чангюн всего-то насмехался над ним, то притворяясь, что они друг для друга совершенно чужие люди, то внезапно признавая, что их связывает нечто большее. — На самом деле, я удивлён, что ты так легко находишь меня спустя десять лет, вновь с ветром врываешься в мою жизнь и надеешься, что одного разговора хватит, чтобы всё исправить, — тем временем продолжал Чангюн. — Слишком дерзко полагать, будто я доверюсь человеку, который бездарно кинул меня в школьные годы. Я вспоминаю о тебе лишь в контексте мерзкого и двуличного одноклассника, что, воспользовавшись моей слабостью, сумел превратить тот вечер в мой ночной кошмар. И Чангюн, окинув Джухона разъярённым взглядом, вмиг развернулся, возвращаясь к работе. А парень оставался сидеть на месте, поражённый его словами, и едва дышал, потому что его вновь несправедливо осквернили. — Ты даже не дал мне объясниться тогда, — напомнил он, хмуря брови. — Трусливо сбежал, не решившись встретиться лицом к лицу с реальностью. — Трусливо?.. — Чангюн резко обернулся, но в голосе его звучало отчаяние. А равнодушные глаза на секунду выразили эмоцию — и ею было горячее разочарование. — Мне хватило того, что я увидел, чтобы составить о тебе картину. — То есть восемь месяцев нашей дружбы были разрушены одним случаем, контекста которого ты даже не знал? — возмутился Джухон, едва не перекидываясь через стойку, чтобы докричаться до сознания Чангюна. — Прости, но если ты дружишь с человеком, ты как минимум должен ему доверять. — Никому нельзя доверять, — только отрезал Чангюн. — В таком случае шанс быть обманутым гораздо меньше. — Но я же писал тебе, — издавая стоны горечи и отчаяния, произнёс Джухон. — Звонил. Я даже письма писал. — Не волнуйся, я всё получил, — хмыкнул Чангюн, вздохнув. — И прочёл. А затем удалил, а письма твои сжёг. Это было совершенно нелепое, максимально глупое и невероятное оправдание. Ты перестарался, парень. Джухон вновь хлопнул ладонью по деревянной поверхности, не сдерживаясь — в порыве такой ярости он и посуду мог разбить на мелкие кусочки. Этот Чангюн был какой-то адской смесью гремучего, тупого упрямства, излишней самонадеянности и веры в собственную правоту. А вместе с тем — это был его, исключительно Джухона, Чангюн, и эта мысль заставила гида выдохнуть, чтобы успокоиться. — Я уже сказал, что у меня есть причины тебя ненавидеть. Если ты так мной дорожил, где ж тебя носило все эти десять лет? — Ты сам покинул меня, — напомнил Джухон, чувствуя себя премерзко: будто два ребёнка, они перекладывали вину друг на друга, не желая уступить или выслушать. — Потому что подобное предательство не пережил бы никто, понимаешь? — сквозь зубы процедил Чангюн. — Да ты даже не позволил мне высказаться! — прокричал Джухон, призывая к разумной, мудрой стороне парня — ведь он знал, что та частенько брала над ним верх. А Чангюн тем временем пронзил его холодным, удушающим взглядом из-под своих круглых очков, плотно сжав губы, и нахмурил брови — за всю жизнь Джухон никогда не видел, чтобы в один день, в один час, этим человеком овладевало такое количество эмоций. Однако сегодня тот был поистине разъярён. И Джухон уже жалел, что посмел отправиться сегодня к нему, чтобы поговорить. — Я видел, как вы целовались, — прошипел Чангюн, сжимая ладони в кулаки — так, что костяшки побелели, — этого было достаточно, чтобы создать определённое впечатление. Прости, если ты хочешь вернуться в прошлое — и пришёл ради этого ко мне. Но я не готов сталкиваться с его призраками, когда моя жизнь более-менее налаживается. Так что шёл бы ты отсюда, и поскорее — не задерживай меня в течение рабочей смены. Джухон оставался сидеть на месте как пришибленный. И горячий чай с шиповником уже остывал — стаканчик одиноко стоял у кассы, не надеясь больше, что его возьмут в руки. Всё то возбуждение, овладевшее Джухоном с самой ночи, вмиг испарилось: сердце перестало бешено биться — наверное, оно ушло в пятки, — и то радостное наваждение, когда парень сделать вдох нормально не мог из-за переполнявших его эмоций, куда-то исчезло. Теперь он всего лишь медленно и огорчённо вздыхал, будто лишённый праздника ребёнок. Это больно — с улыбкой на лице бежать к человеку, надеясь, что спустя долгие годы всё наконец наладится, чтобы понять, как тот самый человек и знать вас не хочет — и до сих пор проклинает. — Ладно, — всего лишь сухо произнёс он. Какое-то отчаяние накатило на Джухона: казалось, он смирился с тем, что сама судьба решила разделить их с Чангюном одним злосчастным вечером. Им овладело гордое и равнодушное смирение — теперь ему было плевать, сможет ли он вновь вернуть Чангюна. — Надеюсь, ты простишь меня за то, что я сделал. Хотя бы потому, что неверно понял ситуацию. В ответ ему послышалась лишь дерзкая, жестокая усмешка. — Глупо с твоей стороны просить от меня подобного. Ты мне сердце разбил в тот день, а теперь прибегаешь просить прощения? Джухон осторожно поднялся с высокого стула и, бросая наполненный мольбой взгляд на равнодушного Чангюна, надеясь хотя бы напоследок разглядеть намёк на эмоции в его глазах, развернулся, признавая поражение, чтобы уйти. — Когда я проснулся этим утром, — он нервно сглотнул слюну, мысленно уговаривая себя продержаться ещё на пару секунд дольше, — и когда мчался сюда через весь город, чтобы поскорее увидеться с тобой, — он тяжело вздохнул, молясь, чтобы его слова наконец были услышаны, — я всего лишь хотел спросить тебя, можем ли мы вновь начать общаться? Хотя бы вполовину так же хорошо, как тогда? Есть ли у нас шанс вновь стать друзьями? А Чангюн только безучастно смотрел на него, скрестив на груди руки, и, кажется, испытывал максимальное презрение к этому жалкому парню. Он покачал головой, прикрыв глаза, и опустил голову — кажется, им обоим было невыносимо трудно смотреть друг на друга. — Не знаю, Джухон, — прошептал тот в ответ. — Я не готов ответить тебе. Слишком много воды утекло, чтобы я вновь научился тебе доверять. Тот вздохнул, понимая, как тяжело им придётся налаживать эти отношения. И кивнул, горько усмехаясь, потому что наконец услышал от Чангюна не категоричный отказ, а сомнение, которое, скорее всего, означало долгожданный прорыв в их затянувшейся ненависти.***
Они даже не заметили, как одна ночная прогулка сблизила их — сильнее многолетней дружбы, сильнее родственных связей. Их разговоры при долгой луне, ласково окутывающей закрытую школу, навечно врезались в память, и даже если спустя годы Джухон мог позабыть, как однажды сидел на холодной лавочке и потягивал ананасовый сок, как признавался почти незнакомому парню в своих желаниях и страхах, где-то в подсознании он мог слышать его голос, различать его слова, одним выстрелом достигшие сердца, чтобы успокоить тревожную душу и позволить осознать: Джухон в этом мире не одинок. Он никогда не будет одинок. И за это Джухон был благодарен Чангюну — тот подарил ему веру, что если всё вокруг идёт наперекосяк, а каждое старание оказывается тщетным, то в конце концов, преодолев эти испытания, человек заслужит быть счастливым — так же, как они в тот день, влюблённо глядя друг другу в глаза, испытывая священный трепет где-то глубоко в груди. И до сих пор не зная, как прекрасно то чувство, что тихо-тихо, скромно и даже застенчиво, словно боялось наконец объявиться, росло у них внутри. Не было ни дня, когда они бы не стремились встретиться друг с другом. И даже разница в целый год не останавливала это желание: они встречались у ворот школы, прибегали друг к другу на коротких переменах, обедали вместе и точно так же вдвоём уходили домой, не переставая улыбаться при встрече: Джухон — восхищённо, будто не верил, что очередной день подарил ему возможность снова видеть Чангюна; а тот — слегка высокомерно, самовлюблённо, ведь в этом был весь Чангюн: горделивый и неподступный, он не позволил бы постороннему проникнуть ему в душу и только Джухону позволял лицезреть этот радостный блеск в глазах при встрече, когда тот буквально бежал вперёд, завидев Чангюна, чтобы заключить его в свои объятия и похлопать по спине. Только это объятие затягивалось, возможно, на постыдно долгое время, и оба не хотели расставаться, утыкаясь друг другу в шею, плечо, вдыхая этот морозный запах, и прятали улыбки, стыдливо признаваясь себе, что мечтали об этой встрече с самого момента расставания. И целый урок Джухон проводил в собственных мыслях — где же теперь был тот собранный, ответственный отличник, с жаром сердца отвечавший на вопросы учителя? Теперь он рассеянно витал в фантазиях, с нетерпением ожидая, пока наконец прозвенит звонок, будто освобождая его от тюремных стен и позволяя вновь взглянуть на свет — только уже не на солнечный: его Джухону заменяли глаза Чангюна. Волшебные тёмно-карие глаза, что смотрели на всех с презрением, сияли только при виде Джухона. А ещё они любили, наевшись до отвала во время обеда риса с овощами, оценивающим взглядом проходиться по ученикам, окружавшим их в столовой, и делиться мнениями. Удивительно, как несмелый Джухон, временами стеснявшийся даже голову поднять, чтобы осмотреться, рядом с Чангюном становился раскрепощённым и дерзким. А тот словно брал его на слабо, ежедневно заставляя встретиться со своими страхами. — Вот этот красивый, — Чангюн чуть наклонялся, чтобы прошептать это Джухону на ухо, указывая на парня из старшего класса. — Ну, что-то в нем есть, — соглашался Джухон, вальяжно попивая свой чай. — Вон тот блондинчик рядом с ним получше будет. — Да ну, блеклый какой-то. Предыдущие признание Джухона в своей ориентации тоже сыграло немалую роль у становлении их отношений: Чангюн принял его и понял, ведь сам скрывал от всего мира свои предпочтения. А потому теперь у них была собственная тайна, которую оба негласно хранили в груди, зная, что смогут поддержать друг друга в своих страданиях. И это сблизило их намного, намного больше. Две белые вороны, научившиеся летать посреди окутанного темнотой мира. Две одинокие птицы, что сплели надломанные крылья, вместе обретали равновесие. — Вон тот тоже симпатичный, — добавил Чангюн, указывая подбородком на одноклассника Джухона — парня, что выглядел так, будто через минуту выйдет на сцену: узкие чёрные джинсы, рубашка на несколько размеров больше, застегнутая лишь на пару пуговиц снизу, а естественный макияж и стойкая укладка так и вовсе заставляли его блистать при свете ламп. — Лицо красивое, но это единственное, чем он может похвастаться, — фыркнул тот в ответ. — И вот, дружок его, — одноклассник, что стоял рядом, был одним из самых известных спортсменов школы, но, если честно, его многочисленные победы и награды не отменяли его грубости. — Придурки, каких поискать, — Джухон закатил глаза. — А тот, что рядом стоит? — А это вообще Бёнтэк. И, на самом деле, эта дружба оказалась намного, намного крепче той, которой могли похвастаться другие ученики: ведь в их чувствах было заложено нечто большее, чем обыкновенная привязанность. И если бы Джухона или Чангюна в определенный момент жизни спросили, кто является их лучшим другом, они бы замялись: ведь понятие их отношений охватывало больше, чем дружба, и скорее переходило на новую стадию — они крепко полюбили друг друга, пока что боясь это осознать. Лишь два человека, только вступавшие в возраст полового созревания, столкнулись лицом к лицу с огромной проблемой: все их мечты о романтических отношениях могли по щелчку превратиться в реальность, только они боялись сделать первый шаг, боялись напортачить и спугнуть человека, к которому испытывали нечто сильное — а ещё искреннее и светлое, и потому знали, что не причинят друг другу боли, если останутся на небольшом расстоянии. Однако и это не мешало им сближаться — даже через обычные прикосновения и объятия они чувствовали родство их душ и тепло, согревающее в самый холодный день декабря. Они часто гуляли вместе. Бросали всё — и в выходной уезжали на другой конец города или в центр в поисках интересных мест, чтобы заблудиться в уютных дворцах посреди элегантных небоскрёбов. Ехали ли они в метро или в автобусе — не важно, только Чангюн всегда прижимался к Джухону, доверчиво кладя голову ему на плечо, и закрывал глаза, будто посреди целого мира обрёл настоящий дом. А затем включал музыку, и через одни наушники парни слушали песни, что станут их любимыми на протяжении всей оставшейся жизни. Джухон робко обхватывал Чангюна за плечи, чувствуя, как тот временами дрожит — от холода ли или от эмоций, которые всеми силами пытается сдержать, но те всё равно вырываются наружу. Или, может быть, это были слёзы, надрывающие его душу посреди холодного ветреного дня — слёзы о несбывшихся мечтах или надеждах, которые на его глазах рушатся — и падают в бездну… Они сбегали на край света от всего мира и терялись в бесконечных улицах, где ещё один поворот — очередное разветвление, и хаос городской жизни не позволял останавливаться на месте. Чангюн до сих пор не жил в Сеуле — его семья переезжала с места на место, так как отцу предлагали хорошие должности в разных городах — пару лет они даже прожили в Штатах — и теперь они наконец перебрались в столицу, подготовившую им неожиданные сюрпризы. А потому Джухон, вооружившись историческими знаниями о собственной родине, что получил в школе или приобрёл самостоятельно, вычитывая многочисленные книги на досуге от скуки, показывал Чангюну город во всех его красках — он проводил ему экскурсии, вкратце рассказывая о достопримечательностях, привлекавших туристов со всего света, и вспоминал старинные легенды, что бродили среди жителей столицы; может, это было слишком глупо или чересчур обременительно, но каждый вечер Джухон зарывался в интернете и исторических книгах, чтобы вновь отыскать что-то необычное, что заставит Чангюна удивиться — и тогда Джухон снова увидит удивлённый или восхищённый блеск в его глазах, зная, что его собственные слова стали тому причиной. Именно в те моменты Чангюн, словно заворожённый, осматривал город, продолжая задавать вопросы Джухону, когда мечтал прикоснуться к каменным стенам дворца или очередному экспонату в музее, полагая, что видит перед собой неизведанное чудо, и доверчиво так, наивно улыбается только ему, его личному гиду, его проводнику в совершенно новый — и такой невероятно прекрасный — мир. Джухон помнил, как они вместе стояли на смотровой площадке Seoul Sky в башне Лотте, прогуливая учебный день, и смотрели на раскрывающийся перед ними город — город, что на долгие мгновения словно лежал у них на ладонях, и в такие моменты, наполненные интимным и нерушимым уединением, а не привычным голодным одиночеством, этот мир принадлежал только им. «Я мечтаю побороть свои страхи, — говорил тогда Чангюн, прикасаясь ладонью к стеклу обзорной площадки, отделявшей его от падения. Пятьсот пятьдесят пять метров под ногами — и каждый из них отчётливо проглядывался, создавая иллюзию парения в воздухе. — Высота — один из них. Я часто забирался на крыши своих школ, но даже там чувствовал головокружение. Я пытался залезть на крышу многоэтажного дома, но инстинкт самосохранения… — с сожалением шептал он. — А теперь я здесь.» «Разве тебе не страшно сейчас?» — удивлённо спрашивал Джухон, окидывая затуманенным взглядом далёкие дома, дороги и набережные. «Страшно, очень страшно, — ухмылялся Чангюн. — Вероятно, никогда в жизни я ещё не был так напуган…» Джухон тоже боялся — и не на шутку. Он стоял на высоте пяти сотен метров, на стеклянном полу, под которым разворачивалась бездна, но даже не это заставляло его дрожать от страха. Он боялся, что начинал влюбляться в этого парня. Любовь между друзьями — это довольно сильное чувство, но что делать, если платонические отношения грозятся вылиться, словно река из берегов, перерасти в наполненные страстью и желанием ощущения? Пока они не имели серьёзных намерений в отношении друг друга, всё складывалось довольно спокойно… Но сейчас, когда туман окутывал крышу башни, а вдалеке простирался необъятный город, когда они вдвоём держали руки на поручне, едва касаясь ладонями, и даже в таком крошечном прикосновении чувствовали исходящее по телу тепло… Изменится ли что-то, если Джухон рискнёт признать свои чувства? Что он на самом деле испытывает к этому парню? Слегка косясь, он рассматривал его такое прекрасное лицо, его тонкий нос, острый приподнятый подбородок, мягкие розовые губы — и любовался его властным взглядом, будто Чангюн осматривал не город, а свои владения. Джухон видел каждую черту его тела даже сквозь одежду — а в особенности он видел, как трясутся его ноги — и руки, что побледнели, ведь он так сильно сжимал их на поручне. Однако даже не внешность играла сильную роль. Джухон проникал влюблённым взглядом куда-то глубже: кажется, его привлекал то, каким Чангюн был на самом деле. Его низкий голос так обволакивал слух, но разве он мог устоять перед самими словами, что произносил Чангюн? Его фигура была так изящна и утончённа, но разве она превосходила душу, что спрятана внутри неё? Его лицо было привлекательным… однако же его мысли куда больше интересовали Джухона. Мысли одинокого человека, которому не суждено быть понятым остальными. Джухон закусил губу. Он собирался сделать всё, чтобы Чангюн никогда не чувствовал себя одиноким. Ответ на его вопрос нашёлся быстро: да, кажется, то и была самая настоящая влюблённость. И она грела сердце Джухону даже здесь, на расстоянии пятисот метров от земли. А потому он, ни о чём не жалея, накрыл ладонь Чангюна своей, скромно поднимая уголки губ. Тот резко обернулся, изумлённый подобным жестом. Однако же не одёрнул руку, заметив, как счастливо улыбается Джухон просто от возможности коснуться его… И усмехнулся, вновь обращая взгляд на город. Даже в тот день целый мир принадлежал только им двоим.***
А теперь Джухон смиренно отправлялся на работу, будто вырванный из своих фантазий жестокой реальностью. Удручённо шагая по этим многолюдным улицам с понуро опущенной головой, он походил на одинокого, брошенного и забытого несчастного влюблённого, которому не повезло оступиться однажды и потерять значительную часть своей жизни. А неон всё так же ярко горел, и всё так же громко играла музыка, только без Чангюна этот мир терял цвет, и без Чангюна этот город больше не звучал так выразительно. И даже если луна будет сиять в небе посреди белого дня, они больше не будут смотреть на неё вместе, слушая музыку через одни наушники, и каждый — думая о счастливых днях, что им в мрачные годы подарила судьба. И Джухон продолжит вести экскурсии, с радостной улыбкой прогуливаясь по старому городу, что подарил ему драгоценные воспоминания. Только будет ли кто-то с таким же вниманием и любознательностью слушать его, как Чангюн, и будет ли кто-то так же безмерно доволен тому, что его с подобной страстью, вдохновением знакомят с этими улицами? А ананасовый сок… Джухон будет его пить. Только не на тех задворках школы, и не будет чокаться бутылкой с Чангюном, произнося свой фирменный тост — за дружбу, звёзды на небе и поэзию. И Seoul Tower будет стоять на месте, возвышаясь в утреннем тумане, и на обзорную площадку Джухон ещё не раз взойдёт, только не будет рядом человека, который мягким влюблённым взглядом будет окидывать этот город, столь пустынный даже с миллионами людей вокруг. Что ж, может быть, такова была его участь. Может, стоит сдаться и не надоедать больше Чангюну — отпустить его и не вмешиваться в его новую, наверняка успешную и беззаботную жизнь. Не становиться призраком из прошлого, что затянет парня на дно?.. Только Джухон Чангюна по-настоящему любил. И если это чувство не проходило даже спустя десять лет, в том была лишь его вина. Джухон шёл по улицам, совершенно одинокий и вряд ли кому-нибудь нужный. И остановился на месте встречи с туристами возле огромного торгового центра. Эти рождественские украшения, игриво мелькавшие вдалеке, совершенно не веселили его в столь печальный день. Но, смотря на их хаотичное радужное мерцание, освещающее заснеженный проспект, он вымучивал из себя улыбку. И просто надеялся, что когда-нибудь всё станет хорошо.