Звёздный свет мерцает на небесах, а в окнах домов зажигаются огни. И мы, подобно звёздам, заполняем сиянием любое пространство.
Кихён знал, что жаловаться — некрасиво. В предновогодний период уставали все, и в том числе трейни, и позволить себе издать жалобный стон, наконец признавшись окружающим в том, что ему необходим заслуженный отдых, для парня было непозволительной роскошью — по крайней мере, он сам выставил для себя эту рамку, просто чтобы не расслабляться. До концерта оставались несчастные четыре дня, а он всё ещё был не уверен в своих силах, даже если остальные говорили ему, что выкладывается он неплохо. Менеджер, который, восхищённый их усердием, одобрительно кивал из зрительского зала, Минхёк, влюблёнными глазами смотревший на их с Хёну дуэт, так и блещущий химией, да и сам Хёну, который уже после первой репетиции принялся утешать партнёра, утверждая, что тот в идеале помнит номер и хоть сейчас может отправляться на сцену покорять многотысячную толпу. А тот, в свою очередь, ни в какую не поддавался их уговорам, на повышенных тонах споря, уверяя эту троицу в том, что голос его недостаточно устойчив и крепок, танцует он неуклюже и забывая движения, да и прожектора постоянно бьют ему по глазам, что сбивает парня с самой задумки номера. В конце концов они стояли вчетвером посреди сцены огромного стадиона, без устали препираясь, и остальным приходилось лишь ждать, пока они уладят свои неурядицы и перестанут задерживать других выступающих. Кихён, ни от кого не получавший поддержки, так ещё и ростом гораздо уступая своим собеседникам, чувствовал себя забитым крохотным щеночком, которому каждый желал вреда. «Да успокойся ты уже и просто продолжай репетировать, — повторял Минхёк, по-родительски грозно утыкая кулаки в бока и нависая над своим низкорослым другом. В этих красивых карих глазах Кихён замечал исключительно редкую агрессию, которая проявлялась лишь в случае его крайней тупости и узколобости, когда Минхёк всеми силами пытался доказать другу, что тот чего-то стоит. — Если тебе кажется, что ты недостаточно хорош, прогоняй этот номер снова и снова, чтобы я мог разбудить тебя ночью, а ты мне с закрытыми глазами исполнил хореографию в темноте посреди двух двухъярусных кроватей, ясно?». «У нас чересчур мало времени, какого только чёрта нас предупредили так поздно! — в ответ кричал тот, покрывая пламенеющем взглядом своего менеджера. — Если бы нам дали месяц или хотя бы две недели, я бы показал высший класс!» Менеджер вообще ничего не говорил — и смиренно вздыхал, ожидая, пока этот агрессивный хомячок, тряся своими щёчками, успокоится, притворяясь, что не слышит его слов. А вот Хёну, осторожно кладя руки на плечи Кихёну, чтобы умерить его пыл и помочь более-менее прийти в себя, пытался заглянуть тому в глаза, чтобы достучаться до его сознания. «Послушай, Кихён, — говорил он своим мягким и успокаивающим голосом, — я понимаю твою панику. Я волновался так же сильно перед своим первым выступлением на стадионе, но в этом нет ничего страшного, слышишь?» И, на удивление, его голос казался самым мягким и приятным в этой какофонии звуков, громко всплескивающих из колонок, и чужих разговоров, эхом разносящихся по площади. Казалось, своим тёплым взглядом Хёну сумел сконцентрировать всё внимание этого парня на себе. Тот мгновенно задерживал дыхание, впадая в ступор, и утыкался своим влюблённым, очарованным взглядом прямиком в лицо — и в особенности губы Хёну, которые продолжали твердить ему разумные вещи. «Мы справимся, веришь, нет, но мы сделаем это — на высоте. Не для того мы тренировались все предыдущие годы, чтобы завалиться на таком простом задании. Вспомни, что мы считаемся самыми сильными трейни, возьми себя в руки и оправдай это звание. Иначе нам обоим в мире шоу-бизнеса не выжить.» А затем осторожно трепыхал парня по каштановым волосам с мягкой и ласковой улыбкой на лице, щуря свои крохотные глазки — и ямочки у него на щеках каким-то внезапным, непостижимым образом давали Кихёну веру в то, что в конечном итоге всё будет хорошо. И этот своевольный и строптивый трейни наконец тяжело вздыхал, признавая его правоту.Некоторые огни полны амбиций, другие продолжают блуждать, однако все они сияют, ведь самые яркие огни — это люди
Репетиция кончилась ближе к пяти часам вечера, когда концерт прогнали по два раза, и в этих вечерних сумерках артисты расходились совершенно измотанные и выдохшиеся. Кто-то их них решил направиться в ближайший бар, чтобы пропустить по бутылке соджу и набраться сил на следующий день, а другие спешили в общежитие, чтобы, приняв душ, завалиться в кровать и проспать так часов шестнадцать. Менеджер Кихёна и Хёну тут же сбежал в неизвестном направлении, оставляя парочку наедине с Минхёком. — Ну что, — внезапно выдал тот, бесцельно оглядываясь, — какие планы на вечер? — Никаких, — Кихён пожал плечами, кутаясь в своё длинное пальто от ветра. Минхёк вопросительно кивнул в сторону Хёну. Тот, плотно сжав губы, призадумался. — Думал сходить погулять. Правда, все мои решили спрятаться в общежитии, — он задумчиво почесал затылок, пожимая плечами. — Что-о-о ж, — с максимально хитрым выражением лица — вскинутые брови и слегка приподнятые уголки губ свидетельствовали о том — протянул Минхёк, едва заметно подмигивая Кихёну. — Может, мне тоже пойти в общежитие? Думаю, я достаточно набегался для одного дня. Ты не обидишься, Кихён, если я тебя покину? Тот, слегка усмехнувшись, понял задумку своего друга, отчаянно сводившего того с Хёну. — Иди, конечно, — заботливо проговорил он. — Нам всем нужен отдых. Минхёк на прощание обнял парня, прошептав ему на ухо краткое пожелание удачи, и похлопал по спине, а затем медленно удалился. Теперь же Кихён оставался наедине — с Хёну. А тот тем временем бесцельно оглядел окружающую местность, чуть прищурив глаза: он приглядывался, куда бы податься в этот довольно-таки тёплый безветренный вечер. — Не хочешь прогуляться? — внезапно проговорил он, вскидывая брови. Кихён чуть не поперхнулся от неожиданности; благо, он прятал нижнюю половину лица в шарф, благодаря чему его зардевшиеся от смущения щёки не были видны. — Почему бы нет? — наигранно равнодушно ответил он. — Здесь есть хороший каток поблизости, — сообщил Хёну, указывая подбородком куда-то за спину Кихёна. — Какое может быть Рождество без катания на коньках? Кихён растерянно пожал плечами. — Но я даже кататься не умею, — признался он стыдливо. А Хёну легко посмеялся, хлопнув того по плечу. — Не переживай. Я научу тебя. И Кихён, благодаривший судьбу за такую возможность, тут же согласился. Эта зима дарила ему невероятные дни, что он проводил вместе с Хёну, и если сегодняшний вечер снова станет для них особенным, он будет готов на всё — лишь бы снова увидеть, как этот добрый, волшебный, обворожительный парень улыбается рядом с ним. И сияет — просто потому, что наедине им друг с другом оказалось гораздо душевнее, чем посреди знакомой, но холодной одинокой толпы. Каток был залит на территории парка — его переливающиеся огни, что виднелись из-за стен прилегающих ресторанчиков и крохотных магазинов, зазывали многочисленных гостей провести этот вечер в ледовом царстве: здесь вовсю играла праздничная музыка, и аромат пончиков в сахарной пудре и обжигающего зелёного чая мгновенно манил посетителей забраться в уютную местность, чтобы, встав на лёд, забыть о проблемах и окунуться в радостный и непринуждённый мир веселья. — Надеюсь, я не переломаю себе все ноги за несколько дней до выступления, — нервно усмехнулся Кихён, как только они подходили к катку. — Не бойся, — тут же Хёну потрескивал его по коротким каштановым волосам, спадающим на лоб. — Я же с тобой. Даже если мы упадём, будет слишком мягко, чтобы навредить своему телу.Этой тёмной ночью не будь одинок. Подобно звёздам, мы сияем
И Кихён доверился ему. Конечно, он доверился. Ведь этот парень был его путеводной звездой, был его кумиром, музой и вдохновением — а теперь, когда они провели столько времени вместе, тот стал ему опорой, теми самыми широкими плечами, на которые можно положиться. Хёну был подобен дому, расположенному на вершине обрывистой скалы, рядом с мигающим маяком — посреди бешеной бури лодки и корабли спешили пришвартоваться у берега, чтобы, следуя за этим ласковым светом, постучаться в деревянную дверь и оказаться на пороге тёплого и уютного местечка, где заблудшего моряка после долгого ожидания с улыбкой на лице и слезами радости на глазах примут, заключат в объятия и больше не отпустят — чтобы посреди этого одинокого и холодного мира построить новый: свой, с ароматом горячего шоколада, корицы и мяты, наивными и нежными поцелуями, робкими прикосновениями, но неукротимой и неподдельной страстью. Парк был наполнен семьями с детьми, молодыми парочками, что, суетясь возле палаток с сувенирами, покупали друг другу подарки и украшения, компаниями друзей, столпившихся у высоких концертных площадок, чтобы принять участие в розыгрышах и флешмобах, и пожилыми людьми, размеренно прогуливающихся среди молодёжи и снисходительно улыбающихся людям, которыми когда-то были они сами. Кихён и Хёну проходили мимо мигающих огнями бутиков, предлагавших новогодние подарки и угощения, а окна ресторанчиков, из которых доносился аромат сладостей и терпкого горячего чая с фруктами, мигали разноцветными огнями, создавая праздничную атмосферу в этом заснеженном парке. Аллея голых деревьев, ветви которых уютно накрыл снег, вела вперёд, по направлению к главному символу зимних праздников — высокой ели, украшенной крупными стеклянными шарами, пушистой мерцающей мишурой и игриво мигающими гирляндами, огни которых уносились далеко вверх, освещая само небо. — В детстве я часто гулял со старшим братом и родителями в парках, — проговорил Хёну, слегка шмыгая носом. — И мы катались на коньках, а я всегда падал и ударялся лицом о лёд, так что маме приходилось покупать мне ещё одну порцию пончиков, чтобы я успокоился, — он засмеялся, чем вызвал улыбку на лице Кихёна. Конечно, теперь тому было ещё страшнее надевать коньки: вдруг он так же приложится об какой-нибудь бордюр или разобьёт себе часть тела, и весь концертный номер слетит просто из-за его внезапного желания покататься на коньках, что он даже не умеет? Тем временем Хёну, улыбаясь, мечтательно смотрел куда-то вперёд, будто сцены из детства посреди холодной заснеженной зимы согревали его сердце — и сегодня он был рад поделиться этим теплом с человеком, который, шагая рядом, нога в ногу, восхищённо смотрел на него снизу вверх, будто, посреди бесчисленных огней, посреди мерцающего света Хёну был единственной звездой, что озаряла этот тёмный и незнакомый мир. — А ещё хён учил меня кататься, — хмыкнул он. — У нас в доме осталась фотография, где я стою в обнимку с большим пластиковым пингвином — в мои шесть лет мы были с ним одного роста — на льду. Знаешь, эти огромные фигуры, за которые цепляются новички, чтобы учиться скользить и одновременно опираться, чтобы не упасть. Кихён слушал его внимательно, параллельно успевая рассмотреть каждую мельчайшую деталь внешности Хёну. Несомненно, тот был красивым: пожалуй, такую оригинальную внешность Кихёну встречать ещё не доводилось, хотя он уже пять лет значился трейни в одном из крупнейших агентств. Это вытянутое лицо с невыбеленной кожей, большие губы, всегда приоткрытые — в какой-то томной задумчивости, позволявшие дыханию мягко спускаться по его широкой шее, а этот выступающий кадык, так и вовсе сводивший Кихёна с ума — тот напоминал ему острое лезвие, порезаться о которое только приятно будет. И скулы его — высокие, твёрдые, и ключица его, уверенно выглядывавшая из-за ткани рубашки, и мышцы на руках: Кихён не особенно доверял накачанным парням, он попросту боялся их размеров, но Хёну скорее походил на большого плюшевого мишку, готового защитить его в любую минуту и пригреть в своих объятиях. И это, несомненно, вызывало в Кихёне повторяющиеся приливы мурашек, вот только самое сильное, то, что медленно сводило его с ума, что медленно заставляло его сомневаться в правдоподобности и адекватности событий, что никак не совмещалось с понятием этого абсурдного и несправедливого мира, так это его улыбка. Поистине ласковая, дружелюбная, нежная: улыбка человека, который, своими глазами узрев твои ошибки, всё равно остался на твоей стороне, потому что не винит тебя, в общем-то, в том, что присуще людям по натуре. И глаза, что он щурил, так что видны были только веки, чуть украшенные светло-алыми тенями, и ямочки на щеках, едва заметные, но безумно милые, — всё это так чрезмерно нравилось Кихёну, который видел за Хёну намного больше обыкновенного красавца. Такая влюбленность — исключительно во внешность — могла продержаться несколько месяцев, не более, а те чувства, что испытывал он, были гораздо сильнее, гораздо драгоценнее: это что-то глубже, что-то, можно сказать, насыщеннее. Его чувства были подобны океанской бездне в несколько тысяч километров, в то время как чувства остальных были не глубже обыкновенного залива у берега. — А сейчас? — поинтересовался Кихён, вскидывая брови. — У тебя выдаётся время, чтобы прогуляться со своей семьёй? — Не то чтобы много, — тяжело вздохнул тот. — Но даже если я улучаю свободную минутку, родители советуют мне выспаться или отдохнуть, чтобы набраться сил. Так что мы перестали подолгу гулять по улицам. Я даже скучаю по тем временам, когда мог позволить себе непринуждённо шататься по городу несколько часов — сейчас это кажется мне не просто непозволительной, а невозможной роскошью. Они оказались возле пункта проката инвентаря, и здесь у Кихёна затряслись поджилки: он уже жалел, что согласился на подобную авантюру. Однако отказываться теперь было бы неловко — да и сам он хотел остаться: разве пожертвует он целым вечером наедине с Хёну просто потому, что боится? Каждому страху стоило взглянуть в глаза, чтобы понять, чего он стоит: и в последнее время Кихён занимался этим ежедневно. — А что насчёт тебя? — спросил Хёну, пока они стояли в очереди. — Да ничего особенного, — Кихён пожал плечами. — Мы редко куда выбирались. Может, в парк по выходным или на зимних праздниках. Когда родился и вырос в одном городе, все эти развлечения перестают представлять для тебя интерес. — Всегда можно найти что-то по душе, — возразил Хёну. — Да, если под рукой — подходящая компания, — добавил Кихён, загадочно улыбаясь. В итоге они подобрали себе обувь, гонимые желанием поскорее выбраться на лёд, но как только Хёну открыл дверь, собираясь ступить на скользкую поверхность, он заметил, что у Кихёна проблемы: шнурки у того болтались широкими бантами, грозясь развязаться и попасть под лезвие. Со снисходительной улыбкой на лице он, ничего не говоря Кихёну, прямо посреди прохода наклонился и принялся завязывать тонкие верёвки, пока тот держался за дверной косяк и с непередаваемым удивлением косился вниз, будто там, под ногами, земля разверзлась, в то время как Хёну всего лишь решил проявить заботу. — Ты чего там делаешь? — прошептал Кихён, оглядываясь по сторонам: не замечает ли кто другой этого странного поведения. — Ты совсем не умеешь завязывать шнурки, — пробурчал Хёну себе под нос, выкручивая крепкий плотный бант. — Если всего лишь ходишь по улице — это одно, но разве ты хочешь перерезать их лезвиями, а затем грохнуться на лёд? — и парень поднял голову, подмигивая Кихёну, отчего тот чуть на пол не свалился. Прошло всего с десяток секунд, а вот наивному влюблённому парню казалось, будто они застряли в вечности: целый мир на секунду потерял звуки и краски, что до этого ярко их ослепляли; теперь, будто находясь в бесцветном вакууме, Кихён лишь видел перед своими глазами Хёну, который без лишних слов ухаживает за ним, как за собственным возлюбленным, и так нежно заботится о нём, даже если не просили. То, как осторожно он дотрагивался до него, даже если самого тактильного ощущения не было, уносило Кихёна в поднебесье — он привык жить в мире, где физический контакт, особенно всего лишь между знакомыми или коллегами, был достаточно редкой и интимной вещью, а сегодня Хёну в течение целого дня дарит ему собственные прикосновения: будь то руки, что он положил Кихёну на плечи, чтобы успокоить, или пальцы, переплетающие шнурки на коньках — всё это больше походило на подарок от судьбы, впервые за пять лет решившей сблизить эти две молодые и одинокие души. А затем они вышли на лёд, и Кихён, осторожно придерживаясь за невысокий пластиковый заборчик, делал первые робкие шаги, ступая не прямо, а поперёк, и Хёну с весёлой улыбкой на лице смотрел на эти тщетные попытки преодолеть свой страх перед льдом. Лицо у Кихёна всё побелело, да и свои светло-розовые губы он поджал. Парень задержал дыхание, зажмурил глаза и так и остановился у забора, как приклеенный. Хёну еле слышно посмеялся. — Ты так боишься, будто в океан заходишь, — он по-дружески хлопнул Кихёна по плечу, пытаясь успокоить его. — Это всего лишь каток, здесь нечего бояться. Хотя бы попробуй открыть глаза. — Мне страшно, — взмолился Кихён. — Я уже начинаю жалеть, что мы пришли сюда. Хёну, понимая, что этот парень слишком упёртый, чтобы договориться по-хорошему, вновь применил свой фирменный эффективный метод: он резко накрыл его плечи руками, чуть сжимая их, чтобы привести Кихёна в чувства хотя бы лёгкой физической болью, а затем, как только тот раскрыл глаза от неожиданности, постарался установить с ним зрительный контакт — все важные вещи мы всегда доносим взглядом. — Всё будет в порядке, слышишь? — Хёну вскинул брови, уставившись на парня не моргая. Тот под давлением его сильных рук даже пошевелиться не мог: теперь его и вовсе, казалось, парализовало. — Я буду держать тебя. И направлять. Ты будешь под моей защитой, и что бы ни случилось, ты не упадёшь. Посмотри на остальных здесь: ты не единственный новичок, который боится сделать первый шаг. Я сам так же сильно трусил выйти на лёд, но у меня была поддержка, и я мог ей довериться. Так что сегодня я прошу тебя так же довериться мне, чтобы мы могли провести пару волшебных часов на катке. Поверь, прокатиться на коньках ничуть не страшнее выйти на целый стадион. Кихён огляделся. Их окружала толпа людей, и лишь некоторые из них чувствовали себя свободно: они спокойно выписывали фигуры лезвиями коньков, кружились, выполняли профессиональные прыжки: тулуп, лутц и аксель — их все во время чемпионата по фигурному катанию Кихён видел по телевизору. Они могли кататься спиной вперёд и на одной ноге, могли спокойно парить в воздухе, а затем так же уверенно приземляться, не травмируя ноги. А вот большинство, в особенности дети, крепко сжимающие руки родителей или своих старших, катались неуклюже, неумело, и в глазах у них проглядывался тот же страх. Нервно сглотнув слюну, Кихён понял, что его боязнь не так уж и оправдана. Так что, может быть, наконец стоит её перебороть, чтобы поистине насладиться этим вечером. Он ведь и вправду не один такой… — Хорошо, — наконец выдавил он едва слышно и нервно сглотнул слюну. — Я попытаюсь. Только… только обещай, что будешь держать меня, хорошо? А Хёну вновь одарил его тёплой улыбкой, усмехнувшись, и тут же ослабил свою хватку — теперь он уже не крепко сжимал плечи Кихёна, а нежно и осторожно их обнимал. — Конечно, — согласился он. — Я не отпущу тебя. И лишь тогда Кихён почувствовал, что наконец его мышцы обретают свободу, а сердце уже не заходится в испуге перед этой незнакомой и чужой стихией. — Тогда поехали, — кивнул он — больше самому себе, настраиваясь. — Возьми меня за руки, вот так, — сказал Хёну, кладя его ладони себе на локти — чтобы не потерять равновесия. — А теперь просто иди за мной. Расслабь ноги и позволь конькам просто тебя вести, хорошо? Кихён кивнул. Хёну сделал первый шаг спиной вперёд, держа того за предплечья, и чувствовал, как тот, доверившись ему, свободно катится, теряя страх перед голым льдом. — Видишь, — произнёс Хёну, когда они преодолели первый метр, — это не смертельно. — Конечно, — прошептал Кихён, — ведь ты же меня держишь.Не исчезай — ты важен. Давай просто сиять
И Кихён ощутил, как мир вокруг него закружился: он продвигался вперёд, скользя на льду, но чувствовал, будто парит по небу. Ехать, держась за Хёну, было даже приятно: тот так нежно держал его за руки, на расстоянии нескольких сантиметров от себя, давая ему немного свободы, но и не отпуская, будто нёс за него ответственность. И Кихён не мог сдержать своей улыбки, потому что сегодня они оказались в объятии — так совершенно непозволительно близко, заставляя сердце бедного влюблённого мальчика трепетать от восторга. — Видишь, это совсем не сложно, — повторил Хёну, смотря под ноги, чтобы они не стукнулись коньками. — Попробуй идти сам. И отпустил его, позволяя Кихёну самостоятельно обрести равновесие и покатиться вперёд. Только тот неловко оставался на месте, с отчаянием в глазах смотря, как Хёну продолжает от него отдаляться — всего лишь на метр, а казалось, будто в другой конец катка. Улыбка играла на лице парня, смотревшего на беззащитного и беспомощного Кихёна, словно ничего страшного не происходит. А тот тем временем ощущал себя брошенным посреди глубокого океана. Однако Кихён приложил усилия — и вскоре, широко расставив руки, чтобы не упасть, он попытался покатиться вперёд — но только сумел неуклюже шагать по льду, подсознательно поставив барьер на то, чтобы позволить ногам всего лишь свободно катиться. И тогда Хёну, завидев, как этот милый пингвинёнок едва дышит в приступе панике, подкатил обратно, хватая того за руку. — Господи, ну какой же ты трусливый, — вздохнул он, сцепляя их пальцы. — Пойдём, покатаю тебя. А то ты в обморок упадёшь от страха.Разве может ночь быть такой красивой? Может, но не из-за мерцающих огней, а из-за нас с тобой
И они поехали вперёд. Кихён не контролировал своё передвижение, полностью доверившись Хёну — и, наверное, это было лучшее решение: тот заботливо вёл его за собой, и вместе они прогуливались по сияющему и мерцающему сотнями огней катку. Гирлянды игриво улыбались им с высоты, а музыка, что играла из колонок, освобождала их мысли от повседневных забот, что крохотными песчинками заполняли голову излишней тревожностью. И гулять здесь было как-то приятно, словно никаких проблем и вовсе не существовало: ибо на этом льду хотелось и вовсе о них забыть. Может, они оставались за пределами забора или в пункте проката — но не здесь, в этом романтичном и святом царстве до безумия прекрасной зимы. А вместе с тем Кихён всё же не мог избавиться от назойливых мыслей. Он проводит вместе с Хёну незаконно много времени: вначале — целый вечер и ночь в студии, затем — утро на ярмарке, потом — день в репетиционном зале, а сегодня они даже после репетиции отправились гулять. Мог бы он тогда, пять лет назад, подумать, что судьба преподнесёт ему столь ценный подарок? Только не мог он смириться с тем, что в определённый момент заполучает всё, о чём сладко мечтал. Не безвозмездно же это: придётся ли в будущем ему платить за те волшебные мгновения, заставлявшие трепетать его сердце? А вдруг для Хёну сегодняшняя прогулка — обыкновенное дело и назавтра он с такой же счастливой улыбкой будет кататься на коньках с кем-нибудь другим? Вдруг того же, другого, для Кихёна — совершенного незнакомца — он будет учить так же осторожно, так же заботливо. Что если Кихён всего лишь всё себе надумал и он для Хёну нисколько не особенный, а очередной знакомый из толпы, с которым хватит одного дня погулять, а на следующий можно и забыть? Кихён боялся, что станет для Хёну всего лишь игрушкой, которой он тешит себя, когда вокруг нет более близких знакомых, и через некоторое время тот вновь будет игнорировать его, воспринимая исключительно как ещё одного отчаянного поклонника, что сходит с ума от желания заполучить малейшее проявление внимания с его стороны… и не будет из себя представлять ничего, кроме какого-то несчастного отрывочного воспоминания из одной далёкой заснеженной зимы. Хёну ведь явно был знаком с гораздо более интересными и талантливыми людьми. Взять хотя бы того красивого мужчину, с которым он завтракал в кофейне — тот вызывал у парня восхищённый взгляд и счастливую улыбку, а на следующий день он обходит всю ярмарку, лишь бы преподнести ему дорогой подарок от всего сердца. К тому же он признавался, что существует человек, с которым Хёну не против был начать отношения. Тогда какого только чёрта он терзает Кихёна, даря ему столько бесценного внимания и ложные надежды. Признался бы по-честному, и Кихён, может, постарался бы отделаться от этой ненужной губящей его любви. А жить в переходном состоянии, когда приходится обдумывать каждый поступок и каждое слово, сомневаясь, нужен ты человеку или нет, приходилось тяжело. И слишком невыносимо. Вымучив из себя улыбку, Кихён держал Хёну за руку, пока они катились по толстому слою льда, проезжая мимо разноцветных и разнопёрых гирлянд. Музыка играла над его головой, и в этих строчках, пожалуй, Кихён узнавал нынешнюю зиму — они были такими же успокаивающими и уютными, но вместе с тем — откровенно печальными.Передо мной — ночной вид на город из семи миллиардов жизней. Может, ещё одна ночь — это чья-то мечта
Они держались за руки — крепко-крепко, и Хёну сжимал ладонь Кихёна, будто стремился его защитить, а тот всего лишь следовал за ним, словно в новый, незнакомый мир из сияющих огней и медленно падающих на лёд снежинок. Холод уже не чувствовался так отчётливо: кто знает, возможно, становилось тепло из-за долгого катания, а может, это само сердце горело ярким огнём, поднимая температуру тела. — Уверен, что не хочешь сам попробовать? — в который раз поинтересовался Хёну, когда они остановились у безлюдного тупика, где одно раздолье было учиться себе, не сбивая никого с ног. Кихён пожал плечами. Они провели здесь уже около двух часов — не считая времени, он понял это по потемневшему небу, на котором выступали звёзды, — может, стоило наконец отбросить свой страх и почувствовать свободу. Он неуверенно кивнул. Тогда Хёну откатился от него на расстояние пары-трёх метров с хитрой улыбкой на лице и протянул вперёд руки, как бы намекая, что готов принять его в свои объятия. — Давай, прокатись. Если что, я поймаю тебя, — и, заметив испуганный взгляд Кихёна, засмеялся. — Да ничего ты себе не сломаешь. Тогда Кихён, глубоко вздохнув, направился вперёд: лезвия коньков тащили его без остановки, без передыху. Даже в одиночестве он чувствовал, будто мягкая, чуть шершавая ладонь Хёну держит его, бледную, и потому находил в себе силы сделать ещё один шаг. И так он смело продвигался дальше, наконец поверив, что сможет овладеть тем, что всю жизнь его пугало. Только внезапно накативший энтузиазм ему и навредил. Потому что, стоило ему позволить перенаправить всю силу на ноги, коньки вырвали его вперёд, и, не успев осознать, что происходит, он, думая, что падает в объятия Хёну, на самом деле свалил его с ног. Кихён зажмурился, чтобы не видеть, как неловко они сталкиваются и летят на землю — только ощущение ещё одного тела под собой подсказывало ему, что происходит. Когда он осмелился достаточно, чтобы раскрыть глаза, то увидел, как Хёну распластался на льду, раскинув руки и ноги, а сам он лежит на парне сверху, тесно прижимаясь к его груди. Тёплый взгляд карих глаз Хёну смотрел на него весело, даже задорно, будто тот и ожидал подобного подвоха, а вот Кихёну было не до смеха. Их лица находились друг от друга на расстоянии нескольких сантиметров: кончики носов едва не соприкасались, а разгоряченное дыхание, слетавшее с приоткрытых раскрасневшихся губ, витало рядом, подобно заколдованному туману. Кихён видел своё испуганное лицо в отражении тёмных зрачков Хёну: и эти широко раскрытые глаза, и зардевшиеся щёки — можно представить, что тот о нём подумает после подобного казуса. — Прости, — лишь смог пролепетать он, сжимая губы. — Прости, пожалуйста, я такой неуклюжий. Я всё-таки упал, хоть и обещал быть осторожен, и… Этот взволнованный лепет был остановлен, стоило Хёну приложить палец к губам Кихёна, чтобы заставить его замолчать и успокоиться. Тот резко взглянул ему прямо в глаза и слегка отпрянул, опираясь о лёд, слегка увеличивая расстояние между их лицами. — Здесь виноват исключительно я, — возразил Хёну. — Я не удержал тебя и отпустил, хотя знал, что ты недостаточно опытен. Прости. Кихён тяжело вздохнул, облизывая губы. Ему было максимально трудно сделать это, но он, кое-как отталкиваясь от скользкой поверхности, встал с тела Хёну и уселся рядом, переводя дыхание. Тот так и остался лежать: мелкий снег тонким слоем накрыл каток, и Хёну принялся водить руками туда-сюда, чтобы нарисовать крылья. Разноцветные огни ярко мигали над ними, заставляя улыбнуться в этот прохладный, но счастливый день, и красивые ноты гармоничной мелодии определённо делали этот вечер только волшебнее.Теперь ты — мой. Я мечтаю, когда вижу тебя
И внезапно Кихён услышал тихий, но счастливый смех. Хёну, лёжа на холодном льду, по-детски наивно радовался этой ситуации, не сдерживая счастливой улыбки. — Тебе весело? — Кихён вскинул брови, чувствуя, как после такого неловкого падения атмосфера между ними постепенно смягчается. Подумаешь, всего лишь свалились друг на друга и лежали — так тесно, как ещё никогда в жизни не приходилось. С кем не бывает — этого стоило ожидать на катке. — А надо грустить? На катке редко когда бывает грустно. — Но ведь мы упали, — возразил Кихён. — Могли бы себе что-нибудь сломать. Ты в порядке? Прости, я, наверное, всю жизнь буду корить себя за это. — Не стоит, — вздохнул Хёну, обращая свой взгляд в небо: туда, откуда медленно ему на волосы опускались пушистые снежинки. — Я умею правильно падать. А тебе было мягко опускаться на землю. Ничем плохим это не кончилось. Кихён задумался. В общем-то, тот был прав. — Что ж, теперь я по крайней мере буду знать чего опасаться, — проговорил он с тенью улыбки на губах, — когда в следующий раз выйду на лёд. Хёну, опираясь локтями о землю, слегка приподнялся, чтобы взглянуть ему в глаза. — А ты хочешь? — он в удивлении вскинул брови. — Ты снова наденешь коньки? — Кто знает, — загадочно усмехнулся Кихён. — Если найдётся подходящая компания. И оба переглянулись, заметив этот блеск друг у друга в глазах. Они уже знали, что теперь на лёд выйдут исключительно вместе.А я — твой. В беспросветной мгле мы видим свет друг друга и говорим об одном и том же
А затем они отправились гулять, даже несмотря на то, что время поджимало. Они сидели в крохотной кофейне у катка, заказав себе порцию сахарных пончиков в глазури и кофе, и пытались восполнить силы после столь тяжёлого дня. — Мне кажется, у меня отвалятся ноги, — пожаловался Кихён. Слава богу, завтрашняя репетиция запланирована всего лишь до двух часов дня. — Всё нормально, — успокоил его Хёну, уминая десерт. — Нам и больше тренироваться приходилось. — Ну конечно, — хныкнул Кихён. — Ты же танцор, ты привык к нагрузкам, а я всего-то вокалист. К тому же до сих пор не дебютировал. — И это сделаем когда-нибудь, — вздохнул Хёну в ответ. — Знаешь, все наши труды должны окупиться. Иногда хорошие новости наступают без предупреждения. Кихён смотрел на него внимательно, будто пытаясь прочесть, что же творится в его мыслях. Он поставил подбородок на сцепленные ладони, надув губы, и сощурил глаза. Хёну сегодня казался таким спокойным и умиротворённым, как будто проблемы не съедали его изнутри. Он безмятежно попивал свой горячий кофе, смотря в неопределенную точку в пространстве, и наслаждался непозволительными сладостями, наверняка не думая о том, что будет жалеть. Может, и Кихёну стать таким? Перестать волноваться по пустякам и после долгой репетиции и прогулки на коньках наконец отпустить переживания, чтобы суметь насладиться вечером? В конце концов, близился Новый год — и пусть он ассоциируется у него с концертом, то всё равно остаётся светлым праздником. — Как ты думаешь, Хёну, — внезапно проговорил Кихён, мечтательно взглянув в окно. — Наступающий год окажется лучше уходящего? — Конечно, — хмыкнул тот. — Если ты этого хочешь, то конечно, он может стать для тебя особенным. И, глядя в красивые карие глаза Хёну, Кихён наконец позволил себе расслабиться и, испустив тяжёлый вздох, облокотиться о спинку стула и угоститься пончиком в глазури. — Послушай, Хёну, — вдруг начал Кихён, испытывая трепет в груди от своей внезапной идеи. Тот заинтересованностей взглянул в его сторону. — Могу ли я называть тебя хёном? Хёну смущённо улыбнулся, пряча свои порозовевшие щёки за пластиковым стаканчиком кофе. — Почему ты спрашиваешь? Конечно, можно. Все мои друзья так меня зовут. — Значит, и мы теперь друзья? — Я вовсе не против. Кихён молчал, только сияние его прищуренных глаз выдавало парня с головой. С этой секунды и, пожалуй, всю свою жизнь, он пообещал себе быть счастливым. Ведь в очередной зимний вечер он был рядом с человеком, которого преданно любил. Человеком, который подарил ему настоящую сказку, не требуя того от судьбы. И наверное, это был один из самых чудесных, самых невероятных декабрьских дней в его столь обыкновенной жизни.Лишь в глубокой темноте сияют звёзды. И чем глубже ночь, тем становится ярче космос