***
Но спустя несколько часов Хосок уже стоял на улице, на бордюре прямо перед пешеходным переходом посреди широкого проспекта, окружённый толпами незнакомых людей — одетый в плотный пуховик, вязаную шапку с помпоном и закутанный в длинный клетчатый шарф, опускавшийся до бёдер. Временами Хосок заглядывал в собственный шкаф, выбирая одежду, и под многочисленными дорогостоящими костюмами, рубашками, модными аксессуарами вроде кожаных ремней или серебряных запонок обнаруживал коробку с самыми дорогими, можно сказать, бесценными вещами. Обёрнутые в пищевую плёнку, чтобы не помялись, они лежали на самой глубине шкафа, окутанные темнотой, оберегаемые лишь тонким слоем пыли. И конечно, это были вещи, подаренные ему родителями. Разве мог он, пусть и спустя пятнадцать лет, пусть разбогатев и приобретя известность, забыть о своих корнях — и о людях, которыми дорожил больше всего? Эту тёплую шапку и прочный, плотный шарф, которому никогда не суждено стать изношенным, изорванным, измятым, он отыскал всё в той же коробке. А ещё — старый свитер, который теперь на него не налезет: мог ли худощавый подросток подумать, что к тридцати наберёт столь внушительную мышечную массу? В руках Хосок держал широкую розовую коробку, в которую вместе с Хёнвоном они вложили подарок его родителям, поверх неё — большой кремовый торт с фруктами, и каким-то образом он умудрился привязать к лентам гелиевые шары, мешавшие его обзору. Он нарочно не вызвал такси — хотелось в очередной раз пройтись по городу, вспомнив детство, и вступить на родительский порог уставшим, раскрасневшимся, замёрзшим, но довольным — как в далёком прошлом, после их частых прогулок на коньках. Этим утром он позвонил Хёнвону, намереваясь пригласить его на свидание, только тот с порога его и обрубил. «Нет, Хосок, — засмеялся гид, — ты невероятен: и как ты только каждый день хочешь видеть моё лицо?» «Ты мне нравишься, Хёнвон, — напоминал тот, допуская обиженные нотки в голосе, — и я готов провести все праздники рядом с тобой, если ты только позволишь.» «Я с радостью, — отвечал Хёнвон, тяжело вздыхая, — но сегодняшний день забит с самого утра и до позднего вечера. Туристы продолжают прибывать в город всё в больших количествах.» «И что, совсем никак не получится? — Хосок надувал губы, будто это помогло бы освободить плотный график гида. — Даже как вчера?» «Боюсь, сегодня мы не встретимся, — с сожалением отвечал тот. — Почему бы тебе не навестить своих родителей? Ты ведь приехал в город ради них, а возишься без конца лишь со мной. А сегодня у тебя выпадает возможность наконец заняться семейными делами.» И Хосок его послушал. Это было мудрое предложение, по двум причинам — ведь он и словом ни обмолвился маме и папе о своём приезде. Они наверняка даже не надеялись, что старший сын навестит их в зимние праздники, полагая, что тот вновь по горло занят на работе. Нечестно было врать, будто у него не оставалось ни единой минуты свободного времени, а самому разгуливать по Сеулу в компании незнакомца, подумал мужчина, обвиняя себя в подобном неуважении. С другой стороны, кто знал, может, после вчерашнего непрошеного поцелуя Хёнвон требовал немного времени на раздумья, так резко отказываясь от свидания, хотя раньше был не прочь прогуляться вместе. Тяжко вздохнув Хосок, понимая, что ничего другого ему не остаётся, быстро одевшись, выбежал на улицу, надеясь порадовать родителей — впервые за десять лет. Интересно, Хёну был дома или на очередной репетиции? И если он снова проводил целые дни в студии, позвонит ли ему мама, чтобы вытащить с бесконечных тренировок — ведь её самой большой мечтой на праздники было вновь воссоединиться их счастливой семьёй и встретить новогоднюю ночь вчетвером! Ах, если бы она только знала, что младший сын непослушно хранил этот секрет Хосока: старший хотел сделать сюрприз родителям, появившись в доме подобно рождественскому чуду — без предупреждения — и сегодня, казалось, пора выполнить свой план. Их двухкомнатная квартирка располагалась на пятом этаже дома высокого жилого комплекса, окружённого такими же серыми стекло-бетонными постройками. Летом их окна выходили на чудесные верхушки деревьев, с которых временами в комнату залетали бабочки или жуки, весной лепестки вишен украшали подоконники, а зимой тонкий настил снега рисовал на окнах узоры. Во дворе находилась спортивная площадка и продолговатая аллея с крохотным озерцом, вокруг которого стояли лавочки. Даже сейчас, проходя по старой брусчатке, чуть замёрзшей из-за резкого перепада температур, Хосок ощущал себя в далёком детстве, когда он вместе с младшим братом выбегал до обеда прогуляться по бесконечным лабиринтам жилого комплекса, чтобы затем сытно наесться домашнего мяса и завалиться спать. Отсюда даже была видна их старая школа с широким спортивным стадионом. В окнах, в которых даже в три часа дня уже зажгли свет, он видел напряжённые лица учеников — девушек и юношей, уже давно наплевавших на учёбу: и как только в столь чудесную пору их заставляли учить нескончаемые теоремы? Хотелось бы Хосоку вернуться в детство, хотя бы на секунду, и вспомнить запах старого дерева, пройтись по шуршащему и хлипкому паркету и смахнуть пыль с холодных железных перил, наблюдая, как ласковый солнечный свет просачивается сквозь французские окна и осторожно ложится на круглый ворсистый ковёр на первом этаже. Морозный воздух наполнял его лёгкие свежестью. Сегодня был обыкновенный будний день — но тут и там суетились люди: то молодые мамы выйдут на прогулку с детьми, то пожилые пройдутся по мосту над озером, наблюдая, как тонкий слой льда покрывает водную гладь, то фармацевт из ближайшей аптеки поднимет валяющегося у дверей пьяницу. Эх, вот она — настоящая спокойная и размеренная жизнь, которой Хосоку не хватало. Пожалуй, о ней-то он и мечтал. За десять лет это место должно было превратиться ему в чужое. Но он до сих пор ощущал знакомые узоры на брусчатке под ногами, до сих пор ожидал увидеть за поворотом всё то же дерево, что по ночам пугало его переплетениями ветвей, всё ещё не отпускало его ощущение, будто вот-вот — и найдёт он их с Хёну секретное место на детской площадке, где оба любили укрываться от родителей, представляя себя в зачарованном мире собственных фантазий — аккуратный деревянный домик, наверное, уже снесли. И всё ещё он с тяжёлым грузом на сердце смотрел на покосившиеся со временем лавочки, исписанные незнакомыми инициалами, всё ещё, ругая себя за то, что посмел покинуть родные места ради сомнительного шанса обрести счастье за границей, с колкой болью на сердце делал очередной шаг — всё ближе и ближе к подъездной двери, так часто исписаной граффити, что буквально каждую неделю её приходилось оттирать или перекрашивать, и всё ещё он поднимал голову вверх, смотря, как широкую крышу заливает лучами радостное солнце, и сдерживал слёзы — этот мир трогал сокрытые в самой глубине души нотки, и от независимого, богатого и успешного мужчины оставалась лишь тень — теперь же при входе в родной дом, пропитанный запахом выпечки и морепродуктов, оставался лишь неказистый и неуверенный в себе подросток, однажды решивший его покинуть. Хосок поднялся на нужный этаж на лифте, встретив по дороге пожилого мужчину с английским бульдогом на поводке. — И куда это вы только с такими подарками направляетесь? — хмыкнул тот с улыбкой. — Готов поспорить, вас примут радушно. — К родителям, — счастливо ответил Хосок, облизывая пересохшие губы, пока лифт со скрипом отвозил их на верхние этажи. — Мы столько лет с ними не виделись… — Хорошее решение, — кивнул головой собеседник. — Сколько лет длилась ваша разлука? — Десять, — с сожалением ответил Хосок. — Хотя, наверное, у меня был шанс приехать сюда раньше. — Десять лет, подумать только… — вздохнул мужчина, а его собака едва слышно гавкнула в подтверждение. — Хороший мальчик. — И как же зовут тебя, наш блудный сын? Готов поспорить, ты прожил интересную жизнь за все годы, что я запирал себя в четырёх стенах собственной квартиры. — Сон Хосок. Дедуля ярко улыбнулся, обнажая свои пожелтевшие зубы. Однако эта улыбка была тёплой — и такой уютной, ведь каждый жест, поступок или слово в этом доме Хосоку напоминали исключительно о детстве. — Поверить не могу, что ты вернулся. Наверное, и не помнишь меня. Хосок пожал плечаим. В свои двадцать лет он был занят построением карьеры и не видел ничего, кроме собственноручно построенных воздушных замков, так что не удивительно, будто, помимо работы, его ничто не занимало. Но, едва напрягши память, он вспомнил и крохотного щенка английского бульдога, которого любил погладить рано утром, когда выбегал из подъезда в надежде не опоздать на автобус, и этого дедулю, у которого, казалось, и вовсе не было возраста: Хосок просто помнил его весёлым и душевным дядюшкой, угощавщим детей во дворе леденцами. — У вас всё ещё лежат в гостиной те лимонные конфеты? — прошептал Хосок, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. — Если бы, — ответил мужчина, закатывая глаза. — Кондитерскую на углу закрыли в прошлом году, так что за ними приходится ездить на другой конец города. Пожалели бы старика… Они расстались на нужном этаже, и Хосок тут же свернул налево — к высокой чёрной двери с металлическими цифрами, обозначавшими номер квартиры. И, позвонив, узнал ту самую непродолжительную трель, раздавшуюся по комнатам. Сквозь тонкую щель снизу доносился запах печёных блинов с рыбой. Шаги своей мамы он услышал не сразу — но та прошаркала плюшевыми тапками по паркету, а затем развернула ключ в двери. И когда раздался тяжёлый скрип, Хосок почувствовал, будто всё его существо от волнения мигом испарится или провалится на несколько этажей вниз. Он не думал, что будет волноваться, только на подходе к родной квартире ощутил, как каждая часть его тела трясётся от переживания. А что, если мама вдруг разозлится? Разозлится на то, что сын на такое долгое время покинул семью? Или отругает его за то, что оставил родителей в одиночестве, — и будет права? Но его мама никогда не злилась. Он чувствовал это в глубине души. Ведь она была самой доброй, самой любящей женщиной на земле. — Добрый день, — в изумлении проговорила она, не различая лица за грудой коробок и воздушных шариков. — Это вы к кому такой нарядный? Может, вы квартирой ошиблись? У нас на сегодня никаких праздников не запланировано. Но Хосоку даже говорить ничего не требовалось: его с головой выдавал длинный серый шарф и шапка с помпонами — единственные в своём роде. Не в силах поверить увиденному, женщина приложила ладонь ко рту, сдерживая эмоции, и зажмурила глаза — хотя Хосок и сам видел, как по её щекам уже струились солёные слёзы. — Хосок! — вскрикнула она. И сын тут же поставил подарок на пол, чтобы наконец прикоснуться к матери. — Ма, — проговорил он, бросаясь в её объятия. Он до сих пор помнил запах оливкового масла, уксуса и теста, что укутывали тёмные волосы женщины — теперь в них уже прокрадывалась седина, и тонкие морщинки украшали её уставшее лицо, но она всё ещё оставалась прекрасной и сияющей. Она обнимала Хосока, тесно прижавшись к нему, и гладила по широкой спине — разве это было тело того самого хрупкого и хлипенького сына, который в последний раз обнимал её лишь перед прощанием? И она зарывалась пальцами в его прямые светлые волосы растрёпанной на ветру чёлки, не в силах поверить, что этот негодняй наконец вернулся домой. — Хосок… — шептала она, усмехаясь. — Неужели нам повезло снова увидеть тебя, маленький ты хулиган… — Прошу, ма, только не плачь, — проговорил он, заправляя выбившиеся из её причёски волосы. — С наступающим тебя. Я хотел сделать сюрприз. Но женщина лишь развернулась и, заглядывая в глубину квартиры, прокричала имя собственного мужа. По звукам телевизора, доносившегося из гостиной, Хосок уже знал, чем занят его папа. — Да чего там, иду уже, — только и ворчал тот, но стоило ему оказаться в прихожей, так и он обомлел от увиденного. А Хосок встретил лишь чуть постаревшего, прибавившего в весе и поседевшего мужчину, который всё так же счастливо улыбался, обнажая все свои зубы. — Господи, кого я вижу! Чтоб мне провалиться! А ну поди сюда, сына. И отец тут же вышел в коридор, со всей силы обнимая Хосока и хлопая его по спине. — Вот почему в Сеуле уже какой день подряд идёт снег, — вздохнул отец, чуть поднимая голову, чтобы рассмотреть своего повзрослевшего сына. — Это наконец свершилось чудо? — Нет, — вздохнул тот. — Просто Хосок наконец-то вернулся домой.***
Кихён довольно облизнул клубничное мороженое в рожке, чувствуя привкус фруктов на языке. — И кому только в голову придёт есть мороженое посреди зимы? — задумался он, поднимая голову выше — уже начинало темнеть, но он любовался перистыми облаками, окрашенными в оранжевый оттенок заходящего солнца. — Двум отчаявшимся вокалистам, которым выступать через три дня, — вздохнул Хёну, съедая аккуратную фисташку с рожка. — Надеюсь, мы не свалимся с ангиной утром тридцать первого. Будет немного обидно. — Главное, чтобы менеджер не узнал, — подметил Кихён. — Да ему-то плевать будет. Я уверен, он скорее вместе с нами пошёл бы покупать мороженое, но не задумался бы о том, чтобы остановить. Сегодняшняя тренировка показалась им незаконно лёгкой. Учитывая, что их сонбэ, более опытные и известные артисты, наконец нашли свободную минутку в графике, они потратили на приготовления процентов восемьдесят от общих репетиций. А потому трейни покорно ждали своей очереди за кулисами, постоянно перешёптываясь и хихикая, и временами работники шикали на них, приставляя пальцы к губам, чтобы те наконец замолчали. Правда, находились среди стажёров те, кто посмел в спину персоналу прошептать — слишком тихо, чтобы быть услышанным вдалеке, но достаточно громко, чтобы то заметили стоящие рядом: «Ничего-ничего, сегодня ты на меня шипишь, а завтра покупаешь мои альбомы». По большей части, это был сам Хёну. Пара девчонок поддержали его, показав довольно неприличные жесты, пока менеджеры не видели, и все, словно зачарованные одним и тем же дурманом, продолжали смеяться, как дети. Только Кихён смеялся далеко не по той же причине, что и остальные. Ему попросту было весело — находиться здесь, рядом с Хёну, в непозволительной близости, чувствовать аромат его парфюма и знать, что в любой момент он сможет крепко схватить парня за руку и увести куда подальше, ото всех этих надоедливых и шумных трейни, чтобы укрыться с ним на краю света. Пусть Кихён находился рядом с Минхёком, но напротив он видел Хёну, улыбающегося и смеющегося, в своих тренировочных разношенных штанах тёмно-синего цвета и старой шапке, на которой, если приглядеться, проглядывались катышки. И порой — это было едва ли заметно — Хёну бросал на него этот весёлый взгляд, будто интересуясь, так же Кихёну хорошо, так же ему отрадно здесь находиться. А Кихён лишь скромно кивал головой, говоря, мол, я в порядке, ты не обязан отдавать мне всё своё внимание, находясь в кругу друзей. И одновременно с тем эгоистично того желая. А после репетиции Хёну вновь предложил Кихёну прогуляться, и Минхёку, который уже построил планы на этот вечер с лучшим другом, оставалось только пожать плечами да искать себе другую компанию — он не был против очередного полу-свидания Кихёна и Хёну, вот только первый всё равно увидел толику сожаления в тёплом взгляде Минхёка. «Да всё нормально, Кихён, правда, — отмахнулся тот, когда друг пытался с ним поговорить, схватив за запястье и отведя в пустынный угол, — я уже привык, что в истории твоей жизни сыграю лишь одну роль — лучшего друга — как в типичной дораме, помогу тебе начать отношения с главным героем. Так что, пожалуйста, постарайся развлечься, пока у тебя есть возможность провести время с тем, кого ты любишь. Путсь хотя бы у одного из нас она будет.» И Кихён, разочарованный, с разбитым сердцем направился обратно, к Хёну, ведь больше вариантов у него не оставалось. И смотрел вслед Минхёку, быстрым шагом удаляющемуся по заснеженным дорогам, куда глаза глядят, лишь бы скорее скрыться за нелепо ниоткуда взявшимся поворотом. А Хёну, пытаясь его утешить, лишь осторожно взял за руку, сжав губы, как бы говоря о своём сочувствии. и грустно хмыкнул. «Прости, что так получилось из-за меня, — прошептал он, пряча взгляд. — Если у вас были планы…» Кихён лишь посмотрел в направление, по которому исчез Минхёк, и, не надеясь на новую встречу, только покачал головой. «Да всё в порядке, пошли уже.» И они пошли. На самом деле, у их совместных прогулок не было какой-то определённой цели: они всего лишь топтались на месте да проходили мимо проспектов к очередной станции метро, торговому центру или кафе, чтобы перекусить и от скуки провести безразличным взглядом по давно уже знакомым пейзажам. Однако, даже если не было цели, в них всегда присутствовал смысл, пусть и догадывался сейчас о нём один лишь Кихён. И постепенно, за несколько дней после многолетнего притворства, будто они совершенно друг друга не знают, лёд между ними таял, а они сближались, будто тянула их одинаковая по мощности сила. «Может быть, по мороженому?» «А мы не заболеем?» «Да и чёрт с ними, почему бы не отдохнуть после долгих тренировок? Если мы не можем дебютировать, давай хотя бы съедим это мороженое.» — Так что? Куда направимся сегодня? — поинтересовался Кихён, когда они в очередной раз проходили по той же улице в Каннаме. — Есть ли место в Сеуле, где ты ещё не был? — в ответ спросил Хёну. — Потому что я обошёл каждый его уголок. Будет здорово, если мне удастся что-нибудь тебе показать. — Наверняка. Я часто гулял с Минхёком, но вряд ли мы бывали на каждой станции метро, не так ли? Их разговор был прерван коротким звонком на телефон Хёну — навязчивая мелодия раздалась на всю улицу, привлекая внимание прохожих, испуганно отскакивающих в сторону. С хитрой улыбкой парень ответил на входящий вызов. — Привет, ма, — прокричал он в трубку. Кихён притворился, будто не подслушивает разговор, хотя всё-таки делал это, по двум причинам: невозможно было не услышать, как мама Хёну надрывает голос, чтобы сообщить радостную новость, а ещё ему было крайне любопытно, что же там случилось. На его памяти Хёну никогда не получал входящих от мамы — может быть, не так часто они и общались. Значит, произошло что-то важное. — Я гуляю. Но в целом вечер у меня свободен. — Тогда мигом прибегай домой. Хосок приехал! — Хосок! — повторил Хёну, притворно удивляясь. — Вот это новость! — И ещё какая! Быстро приходи, у нас намечается грандиозный семейный ужин! Кихён поник. Ну конечно же, не может же он каждый день гулять вместе с Хёну и наслаждаться его обществом — пора и губу закатать. Обидно было лишь, что пришлось отказать Минхёку и нехотя его обидеть. Кихён, не зная, куда деть взгляд, принялся рассматривать своё недоеденное мороженое, вертя его в руках. — Но ма… — протянул Хёну, искоса поглядывая на Кихёна. — Я… немного занят. Гуляю с Кихёном. — Я за всю жизнь от тебя и имени Кихён не слышала, что ты там придумываешь, лишь бы обидеть собственную мать! Хёну, если ты не явишься на порог в течение получаса, я обещаю, что припомню тебе это. Так что, с кем бы ты там ни гулял, приводи своих Кихёнов тоже. Мы поужинаем все вместе, потому что Хосок спустя десять лет наконец-то вернулся домой. — Хорошо, хорошо, ма, — покорно согласился Хёну и отключился, убирая телефон в задний карман. А затем тяжело вздохнул и покачал головой. — Да знаю я, что Хосок приехал. И надо же было ему прийти именно сегодня… Резко выдохнув, Хёну крепко схватил Кихёна за запястье и сделал решительный шаг вперёд. — Пойдём. Я знаю одно место в Сеуле, где ты никогда не бывал. — Что? Мы направляемся к твоей семье? — удивлённо проговорил Кихён, хмуря брови. — А что, ты против? — игриво проговорил Хёну, слегка обернувшись. — Просто это… немного неловко. Мы же совсем с ними не знакомы. — Вот и отличный шанс представился. Не нужно будет тебя знакомить потом. — Потом?.. — в недоразумении Кихён попытался остановиться. Заметив его замешательство, Хёну тяжело вздохнул. — Ты слышал, что сказала моя мама. А её лучше послушаться. Иначе нам обоим не поздоровится. — Но я правда не хочу врываться в ваш семейный ужин просто потому, что ты гулял со мной. Я спокойно смогу себе прогуляться где-нибудь один, или позвонить Минхёку, или… — Не хочу ничего слышать, — тут же Хёну накрыл ладонью его губы. Кихён свёл глаза к носу, разглядывая его побледневшие пальцы. — Ты пойдёшь со мной. Почему ты думаешь, что не впишешься в наш семейный круг? Ты мой друг, а друзей у нас принимают. Так что хватит морочить голову и себе, и мне, и пойдём скорее отсюда. И, не позволив Кихёну и слова сказать, Хёну тут же схватил его за обе ладони и потащил за собой по скользким обледенелым дорогам. Намереваясь впустить в свой родной дом человека, который, возможно, был для него самым важным в этой жизни.***
Они прибежали на всех парах к нужному дому ровно через полчаса, всё ещё держась за руки, будто Кихён бы потерялся среди бесконечных станций метро и переходов между ними. Хёну держал его крепко, так, словно боялся, что тот в последний момент передумает и убежит прочь, так и не составив ему компанию в этот очередной холодный зимний вечер, когда парню страстно того хотелось. Наверное, у Кихёна уже и следы красные остались от его цепкой хватки — конечно, ведь последние несколько минут он не отпускал его, по-хозяйски ведя парня на ватных ногах за собой, даже если у обоих сбивалось дыхание. — Мы наконец пришли? — на выдохе пролепетал Кихён, пытаясь отдышаться. Сделать это ему удалось лишь в старом лифте, с каждым пройденным этажом набирая всё более громкий скрип. Осторожно прислонившись к металлической стене, он набрал побольше воздуха в лёгкие — а учитывая стоящую в подъезде вонь, кислорода в нём было достаточно мало. Кихён характерно кашлянул. — Да, пришли. — И ты наконец скажешь мне, ради чего мы здесь? Хёну хмыкнул. — Прости, что не сделал этого по пути. — Да уж, ты носился как угорелый, а в перерывах всего лишь пытался отдышаться. Хёну постыдно отвёл взгляд, смущённо улыбаясь. Да, устроил он им романтическую прогулочку с мороженым после репетиции. А хотелось всего лишь спокойно побродить по улицам прежде чем вернуться в общежитие — и разойтись по разным спальням на разных этажах, чтобы потом лишь доказывать своим соседям, что это была обыкновенная встреча с другом и ничего странного в новом знакомстве нет. (Однако эти дурачки вновь заведуют свою шарманку о влюблённом Хёну и будут поддразнивать парня по крайней мере половину ночи). Однако сегодня ему предстояло привести Кихёна в родительский дом — и отдать на незримую, едва уловимую оценку из пристальных взглядов, будто молодую скромную и чуть трусливую невесту, что впервые вывели из собственного дома. Может быть, есть шанс — из-за приезда Хосока — что родители не будут обращать такое пристальное внимание на его нового друга, но тем не менее успеют найти время, чтобы задать ему хоть парочку вопросов — ещё бы, столь почтенный гость в их доме, и они не разузнают хотя бы его фамилии? — Хён вернулся домой после десятилетнего отсутствия, — пояснил Хёну, когда двери лифта с трудом раскрылись на нужном этаже. — Я знал о его приезде, а вот родителям он решил устроить сюрприз. И произошло это сегодня. Мама прямо сейчас готовит праздничный ужин по этому поводу и требует видеть меня на нём. А так как ты гулял со мной, неудивительно, что она ради такого даже незнакомца в дом позовёт, лишь бы собраться всем вместе. — Именно из-за этого я чувствую себя неловко, — вздохнул Кихён. — Будто порчу вашу семейную идиллию. Наверное, мне стоило развернуться и уйти, а не разглагольствовать с тобой. Взгляд Хёну, прежде такой спокойный и не выражающий резких эмоций, внезапно изменился, и эти красивые глаза вдруг округлились, брови парень вскинул вверх да и губы его — пухлые, покрасневшие — приоткрылись в изумлении. — Я схватил тебя за руку, — напомнил Хёну, ещё сильнее приближая того к себе порывистым жестом, так что подбородок Кихёна утыкался ему в ключицу, — разве непонятно, что я хочу, чтобы ты был здесь, со мной? Кихён посмотрел на него обомлев, даже испугавшись от такого образа. Хёну вполне подходил на роль типичного главного героя, который, влюбившись, принялся называть объект воздыхания своей собственностью и контролируя каждый его шаг, будто тот беспрекословной подчинялся ему. И, может быть, эта черта в Хёну, это беспрекословное собственничество, делала парня в глазах Кихёна только привлекательнее. Хоть в чём-то они становились похожи. — Ладно, хорошо, — покорно согласился Кихён, и взгляд его, пусть слегка поникший — от ущемления собственной гордости — на секунду просиял. Помолчав, он лишь добавил: — я всё понимаю… хён. Хёну распахнул дверь одним поворотом ключа, и в нос им обоим ударил насыщенный запах квашеной капусты и морепродуктов. Кихён тут же уловил привкус жареных блинчиков с рыбой и приправами, а со стороны кухни потянул аромат зелёного чая. Квартира была переполнена разнообразными звуками: начиная от кричащих новостей по телевизору и заканчивая выхлопами дыма из кастрюли, так что с грохотом упавшие на тумбочку ключи Хёну практически не были слышны. «А я думал, в агентстве творится невообразимый хаос, — подумал Кихён. — Но настоящий беспорядок начинается в обычных квартирах, как только люди принимаются готовиться к праздникам.» — Мы пришли, — крикнул Хёну, но в ответ ему была только тишина. Он слышал голоса мамы и Хосока, доносящиеся с кухни, и отца, что, скорее всего, говорил по телефону. Кихён, не отпуская руки Хёну, слегка опустив голову, следовал за ним по крохотной уютной квартирке. Здесь, в прихожей, он заметил многочисленные фотографии, развешенные по стенам, и семейные реликвии вроде старых теннисных ракеток, футбольных мячей и школьной спортивной формы — все они чуть не выпадали из высокого шкафа. Паркет слегка скрипел от каждого шага, а ковёр скользил по скользкому полу. Освещение здесь было приглушённым, и Кихён чувствовал, будто без спросу забрёл в чей-то уединённый мирок — каждый уголок этой квартиры будто был пропитан своей, особой и неповторимой атмосферой уюта и лёгкого беспорядка. Они прошли на кухню, где от бесконечных испарений температура воздуха повысилась градусов на десять — испарения из кастрюли и чайника мешали обзору. — И как вы только можете сидеть в такой парилке! — возмутился Хёну, оглядываясь по сторонам и отмахиваясь рукой, чтобы прогнать пелену с глаз. Из кастрюль на плите валил дым, в духовке нагревалось мясо, чайник кипел, издавая хриплый стон. — Ма, знакомься, это Кихён. Кихён, это наша мама. Кихён поклонился женщине, даже не успевая разглядеть её лицо. Та освободилась от чистки моркови и тут же подошла поприветствовать нового гостя. Она ярко улыбалась и казалась чуть смущённой. — Приятно познакомиться с вами, мама Хёну, — произнёс Кихён, чуть стыдливо закусывая губу. — Простите, что так бесстыдно врываюсь… — Никогда не извиняйся, Кихён, — в ответ произнесла та, погладив парня по растрёпанным волосам. — От этого не станет лучше ни тебе, ни твоему собеседнику. Лучше поблагодари человека — это поможет растопить отношения между вами. — Тогда большое спасибо за приглашение, — парень выдавил улыбку, снова кланяясь и накрывая ладони женщины своими руками. — Это большая честь быть для меня здесь сегодня. — А я рада, что Хёну позвал своего друга в такой особенный день для нас, — она слегка покосилась на младшего сына. — Ты производишь впечатление приятного молодого человека. Надеюсь, мы ещё не раз увидим тебя в нашем доме, — недвусмысленно намекнула она, хитро улыбаясь. — Если честно, я ещё никогда не встречалась с друзьями Хёну, хотя их у него, похоже, много. Ты станешь первым. «Ох мама, — в этот момент думал Хёну, устало облокотившись о столешницу у плиты, — знала бы ты, что он мне не только друг…» — Я могу помочь вам на кухне, — пролепетал Кихён. — Позвольте мне помочь, чтобы почувствовать себя полезным. Женщина благосклонно засмеялась. В её улыбке Кихён успел заметить те же тепло и доброту, которые он замечал и у Хёну — её глаза буквально светились, отражая переливы огней электрических ламп, и узкие морщинки окружали их уголки. — Конечно. Ты же так же стажируешься в агентстве, как и мой сын? Буду спустя годы рассказывать подругам, что два айдола когда-то помогали мне с готовкой. — Спасибо за веру в меня, мама Хёну, — проговорил Кихён в ответ. — Не за что. Познакомься пока с ещё одним членом семьи. Наверное, Хёну уже рассказал тебе про старшего брата? Ведь именно по случаю его приезда мы собираемся здесь сегодня. Кихён, выдерживая на губах всё ту же напряжённую улыбку, обернулся, чтобы лицом к лицу встретиться с мужчиной, что, сидя позади него, стругал картофелины. — Доброе утро, хё… И так и остался стоять без слов, как только распознал, кто перед ним находится. Его лёгкие внезапно перестали принимать кислород, и в горло будто вставили железную пластину, заставив забыть, как сделать очередной вздох. Кихён видел высокого мускулистого мужчину с прямыми светлыми локонами и большими ушами, чуть выглядывавшими из-под волос. Он сидел в тёплом вязаном свитере с оленями, и даже с минимальным количеством косметики на лице и без пресловутой чёрной кожаной куртки Кихён всё равно его узнал. А как здесь не узнать, если это был тот самый мужчина, с которым в Сочельник завтракал в кофейне Хёну! И как его не узнать, если каждую ночь Кихён, одолеваемый сомнениями, видел его образ перед глазами, не в силах уснуть, потому что думал, будто именно ему Хёну отдал своё сердце! А теперь он сидел здесь, на этой крохотной кухоньке, будто совершенно ничего не произошло, и спокойно себе нарезал этот картофель, как будто не чувствовал угрызений совести за то, что напустил бедному Кихёну пыль в глаза и не заставил его сердце болеть от осознания вечной невзаимной любви, что могла бы преследовать его всю жизнь! — Здравствуй, Кихён! — тут же Хосок приподнялся, чтобы поклониться. — Кажется, это твой тот самый дружок из агентства, не правда ли? — мужчина подмигнул Хёну, а тот лишь поспешно приложил палец к губам, попросив брата помолчать. — Тот самый?.. — в недоумении повторил Кихён, часто-часто моргая. То ли от запаха лука, распространявшегося по кухне, то ли от внезапного осознания. Вообще-то, ему было всё равно до слов мужчины. Гораздо важнее казалось то, что тем самым Хосоком, тем самым величайшим хёном всех времён, ради которого они с Хёну отправились на ярмарку искать подарок, тем самым старшим братом, воспитавшим Хёну и ставшим ему самым близким в этом мире, мужчиной, на которого Хёну смотрел с восхищением и преклонением, был один и тот же человек. Сон Хосок. Все четыре дня Сон Хосок был для Кихёна проклятием — и неимоверной по мощности силой, что смогла бы снести, подобно урагану, все чувства между двумя парнями и забрать любовь Хёну себе целиком, без остатка. Сегодня Сон Хосок стал для Кихёна облегчением. Ведь он наконец показал, доказал: Хёну свободен и ни в кого не влюблён. А значит, у парня есть шанс. Если бы только в тот день Кихёну дали подобную подсказку, он бы, возможно, и не мучился бы, сдерживая себя в поведении с Хёну, как будто тот уже был занят, и позволил бы себе больше раскрепощённости во взаимодействии с ним, и после их ежедневных прогулок окунался бы в собственные мечты, надеясь, что с Хёну они ещё могут стать больше, чем обыкновенными друзьями. А сейчас Кихёну хотелось лишь рассмеяться — нервно, судорожно, отпуская все свои сомнения, всего лишь облегчённо вздохнуть и смахнуть слезу. «Ох, Минхёк, — подумал он, вспоминая образ друга, что пытался вернуть ему веру, когда они впервые повстречали Хосока, веру в то, что это может быть всего лишь недоразумением, что это брат или близкий друг, а не соперник Кихёну. — Знал бы ты, насколько правдивы твои слова…» — Ты в порядке? — поинтересовался Хосок, заметив замешательство Кихёна. Конечно, разве возможно не увидеть, как перед ним с раскрытым от удивления ртом стоит парень, и по лбу у него стекают крупные капли пота. — Да, всё нормально. Просто не ожидал… такой встречи. Хёну и Кихёну поручили нарезать салат из морепродуктов, вручив по доске и ножу, и оба приютились в углу кухни возле кричащего телевизора, где ведущий брал интервью у дебютировавшей в прошлом месяце женской группы. Кихён агрессивно резал кальмара на маленькие части, как будто пытался уничтожить его, рассыпав мелким прахом. — Почему ты сразу не сказал, что это был твой брат? — сквозь зубы прошипел он. — А что в этом такого? Всё равно ведь никто не интересовался. Кихён послал в сторону Хёну уничтожающий взгляд. Ну конечно, никто. Видел бы ты, как завистливо я смотрел в вашу сторону и каким жалким себя ощущал, думая, что не смогу завоевать твоё сердце просто потому, что не похож на него. — Это неправда, — вдруг вскинув нос ответил Кихён. — Слухи разошлись по всему агентству. Я слышал, как пара танцовщиц обсуждали это. Хёну тяжело вздохнул, резко отрезав голову рыбе — громкий стук ножа по дереву разнёсся по всей кухне, привлекая внимания мамы и старшего брата. Хёну увидел, как из верхней фаланги указательного пальца потекла тонкая красная струйка. «Всё нормально, — машинально откликнулся он, успокаивая родню, — чуть не промахнулся». А затем наклонился к Кихёну, едва заметно проговаривая: — Я знаю, что никакие танцовщицы не будут обсуждать. В тот день в кофейне были лишь мы и ты с Минхёком. Вы двое вряд ли бы распространили слухи, — Хёну оказался куда более проницательным, чем ожидалось. Кихён принял поражение, сощурив глаза. Минхёк имел известность того ещё болтуна, но он бы никогда не раскрыл личный секрет своего друга. — Так что я прекрасно понимаю, что только ты мог бы интересоваться личностью моего брата, — он едва слышно хмыкнул. — Что же это? Чистое любопытство или ревность? Может, я нравлюсь тебе? — шутливым тоном произнёс Хёну, а затем слегка пихнул Кихёна бедром в бок, отчего тот едва не выронил нож. — Что ты… — Да ладно-ладно, шучу я, — Хёну игриво ему подмигнул. — Режь своего кальмара. А то оживёт не дай бог. Их ужин начался часов в шесть, когда блюда были полностью готовы и семья собралась в широкой спальне на огромном пушистом ковре. Тут же Кихёну прилетели уведомления с Ютуба, VLive, почты и инстаграма о новых объявлениях, тизерах, клипах и прямых трансляциях, и все — из их агентства. Кихён незаметно закатил глаза и убрал телефон подальше, в задний карман джинс. Он эти лица каждый день видит, чтобы ещё наблюдать их с экрана телефона. — Ну что, ребята, — вдруг начал Хосок, усевшись слева от Кихёна, — как погляжу, у вас совсем нет времени на развлечения. Постоянно тренируетесь. — Это было моей мечтой с самого детства, — ответил Кихён, пожимая плечами. — Наверное, и Хёну тоже. Так что мы не обращаем внимание на количество тренировок. К чему подсчитывать их каждый день, если единственная цель — подготовиться к дебюту? Мы должны быть благодарны подобной нагрузке. — Хёну, — удивлённо выдохнул Хосок и улыбнулся, — почему этот парень разговаривает в точности, как ты? — Потому что мы движимы одной мечтой, хён, — откликнулся тот, расставляя по столу тарелки с едой, пока Кихён аккуратно раскладывал салфетки. — И смотрим на это здраво. Чем больше мы тренируемся, тем больше шансов приблизиться к успеху мы имеем. — Хоть бы раз подумали о своём здоровье! — тот закатил глаза. — Пока у нас есть доступ к тренировочной студии, — подметил Кихён, — и пока нам позволено петь и танцевать, значит, мы здоровы. Хосок в изумлении закусил губу, продолжая наблюдать за этими двумя. Хёну держал несколько пиал в руках и пытался аккуратно уставить их по периметру, чтобы ничего не выронить. Кихён осторожно поддерживал его под локоть и помогал избавиться от части груза, забирая тарелки. «Осторожно, хён, ты же уронишь капусту», — шептал Кихён едва слышно. «Он его уже и хёном называет, — подметил Хосок. — С нашей последней встречи лёд между ними сильно растаял.» «Да держу я, держу, — отвечал Хёну». А затем послушно брал салфетку и вытирал со стола упавшие капли соуса. «Кажется, здесь не хватает пары палочек, — заметил Кихён. — И двух бокалов.» «Я не могу принести всё одновременно», — напомнил Хёну. «О господи, мы совсем забыли про напитки! — Кихён едва за голову не хватился от осознания проступка. — Здесь ни бутылки вина!» «Да отец сейчас всё принесёт, забей». Хосок будто бы специально не вмешивался и сидел чуть поодаль, притворившись, что заинтересован интервью по телевизору, но на самом деле в отражении разглядывал парочку, которой только суждено было обнаружить и принять свои чувства. Какими наивными они казались в этих коротких прикосновениях, пока передавали тарелки или разливали вино по фужерам, и как испуганно они вздрагивали, стоило им двоим удариться локтями или запястьями. «Ай, хён, осторожно, — возмущался Кихён. — Ты меня сломаешь.» И почему только Хосок сам не мог быть таким? Подумать только — они на семь-десять лет его младше, но какими же ещё детьми казались. Интересно, в свои двадцать Хосок был так же наивен? И такими же смешными казались его жесты и действия другим? Если так, то в какой определённый период он стал рассматривать жизнь как более жестокий и несправедливый мир? Неужели он слишком рано повзрослел… Впервые в жизни он задумался о том, что пора бы взять пример со своего младшего брата — может быть, достаточно опытного и самостоятельного, но всё ещё позволявшего себе расслабиться — взрослые назвали бы это ребячеством и инфантильностью, вот только Хёну просто-напросто воспринимал жизнь проще, какой бы трудной она ни была. Он умел искренне улыбаться и дурачиться, умел случайно ронять бокалы — так, что они разбивались и приходилось нести метлу с совком, чтобы убрать; он умел радоваться, заслышав любимую песню по телевизору, и подтанцевать ей, шевельнув бёдрами («А что ты ожидал, хён? Я эту хореографию знаю наизусть»). Но что гораздо ценнее — он ещё умел влюбляться, пусть испуганно и робко, пусть совсем ещё неопытно, не зная, как действовать рядом с человеком, которым восхищался, но не мог отгородиться от собственных чувств, не мог отказаться от них насильно, просто потому, что кому-то это могло показаться неправильным или неуместным. Хосок видел, как Хёну осторожно ухаживает за Кихёном: это проявлялось в том, как услужливо он наливал вино ему в бокал, пока тот, смущённый, пытался занять чем-то удивлённый взгляд, и как он подкладывал ему, а тарелку рис своими палочками, приговаривая, чтобы тот наконец перестал стесняться и угостился. И он видел, как Хёну, заметивший, что Кихён чуть дрожит от холода, тут же сорвался прикрыть щель в окне, перекрывая проход сквозняку, а затем снимает с себя пиджак и накидывает на плечи Кихёна. Хосок улыбался. Последний раз он такую романтику видел только по телевизору — в дорамах. А меж тем она была у него под носом — настоящая, неподдельная, детская и яркая. В недавнее время он не был так близок с младшим братом, но и короткого общения хватило, чтобы понять: тот окончательно влюбился. Наверное, об этом Хосоку и твердил Хёнвон. Любовь существует — простая, в мелочах, совсем крохотных, незаметных, вроде этих случайно перекрестившихся взглядов — и тут же постыдно отведённых; в этих ударах локтями, будто по коже пробегал ток, и они принимались её тереть, чтобы не возникли синяки. Хосок нарочно посадил их рядом, чтобы наконец дать понять двум совершенно медлительным и трусливым парням, что связывает их нечто большее, чем обыкновенные совместные тренировки. И изредка позволял себе кидать на них улыбающийся взгляд, пусть и не комментируя: наверное, родителям знать о подобном не стоит. Вот только Хёну, временами перехватывая взор хитрых карих глаз Хосока, чуть заметно кивал, сжимая губы, будто подтверждая догадки старшего брата. На самом деле, Кихён впервые ужинал в подобной обстановке. Последний раз, когда он бывал в гостях у друзей, произошёл лет десять назад на дне рождения одноклассника — и тогда в крохотной квартире собралась едва ли не вся школа, а вот сегодняшний ужин больше походил на то типичное знакомство с родителями новой девушки младшего сына, и это заставляло его чувствовать себя как минимум некомфортно. Он старался занять чем-то взгляд и даже пытался участвовать в разговоре, пока родители обсуждали с Хосоком его работу в Китае и южных городах Кореи, но что-то сдерживало его. Еда, хоть и была вкусной, но в горло не лезла, и он пытался переключить своё внимание на клипы, что крутили на музыкальном канале. Он был здесь лишним, и хоть вся семья не позволяла ему почувствовать подобного, в равной степени с остальными спрашивая его мнение или обращая на него внимания, где-то на уровне подсознания он полагал: даже если ему когда-либо суждено было оказаться в этой квартире, то явно не сегодняшним днём. Мало того, хоть вся эта обстановка немного напрягала его, он вроде бы мог привыкнуть к тому, что находится в одной комнате с семьёй человека, в которого был безнадёжно влюблён, так ещё этот Хёну без перерыва то случайно толкал его локтем в бок, то внезапно сваливал ему на брюки тарелку с соусом, а потом принимался виновато вытирать салфетками ширинку, то постоянно хвастался им как одним из лучших вокалистов в своём агентстве, и Кихён несколько часов подряд просто краснел и от стыда проваливался сквозь землю, тяжело вздыхая и проклиная момент, когда отказал Минхёку в прогулке в пользу Хёну. «Эх, Минхёк, — думал он, пока из жалости пытался запихнуть в себя кимчи, — знал бы ты, в какой ситуации я оказался.» Но в целом их ужин прошёл лучше, чем можно было ожидать. Даже среди чужой семьи Кихён чувствовал себя подобно младшему сыну (или в некоторых случаях — невестки), ведь родители Хёну оказались приятными и дружелюбными людьми. Как только Хосок окончил свой рассказ про жизнь в Китае и все вопросы были обговорены уже несколько раз, а родители показали старшему сыну вырезки из газет и журналов с его интервью и фотосессиями, которые долго и бережно коллекционировали, испытывая гордость за успех Хосока, вся семья обратила внимание на нового гостя. Временами ему казалось, будто он не должен был слышать те или иные вещи, в которых Хосок оказался чересчур искренним, однако, судя по довольным лицам взрослых, те были даже не против. Кихёну было отрадно услышать свои, семейные шутки, понятные лишь в узком кругу (когда все внезапно вспомнили про то, как Хосок упал на льду прямо на задницу или как Хёну надул использованный презерватив, который нашёл на улице, подумав, что это воздушный шарик), и иногда он даже над ними смеялся. Хёну краснел, понимая, в каком невыгодном свете оказался перед человеком, чью симпатию старался завоевать, а Кихён только убеждался в том, что этот блистательно красивый и неприступно гордый парень — такой же человек, как он сам, совершающий глупые ошибки и допускающий мелкие проколы, и он не пытается всё время жить в оболочке идеального, безупречного кумира, без единой запинки и косяка. Ведь таких и вовсе не существует, правда? Не могут люди рождаться совершенно безукоризненными и образцовыми. Иначе это был бы робот. А Кихён ясно чувствовал, что Хёну — человек, с тёплыми руками и ещё более горячим сердцем, когда вроде бы случайно касался его и улыбался ему. — Как вы подружились? — интересовалась мама Хёну. — Мы познакомились, когда Кихён стал трейни, — ответил Хёну. — А несколько дней назад нас поставили выступать в один номер. Так что теперь каждый день репетируем вместе. — Кихён кажется очень тихим мальчиком, — подметил отец. — Неужели тебе неловко с нами? Хёну, заставь его расслабиться. Представь, что ужинаешь со своей семьёй. Хёну тут же по-хозяйски закинул руку на плечо Кихёну, прижимая его ближе к собственному боку. У того от удивления чуть кальмар изо рта не выпал. «И где тебя носило все эти пять лет, чёрт тебя подери, Сон Хёну», — вздыхал Кихён, чувствуя прикосновения их разгорячённых от высокой температуры в комнате тел. Если бы в свои пятнадцать Кихён смог заглянуть в будущее и увидел, где и в чьей компании однажды окажется, наверное, сердце бы его так не болело — ведь надежда на лучшее у него появилась бы гораздо раньше. — Расскажи нам о своей семье, Кихён, — попросила мама, — мне кажется, они порядочные люди. — Думаю, мы вполне похожи на вашу семью, — ответил парень, — только я единственный ребёнок. К сожалению, я, наверное, так же редко вижусь с родителями, как и Хёну, — он поднял взгляд, чтобы найти согласие в глазах парня, но увидел, как тот, обнимая его, позволяя Кихёну почти что лежать у него на животе, лишь смотрит на него сверху вниз влюблённым взглядом, с едва приоткрытым от удивления ртом, будто впервые в жизни увидел чудо — и не простое, а то, за которым гнался несколько лет, и вот оно — лежит, улыбается, сияет, так спокойно чувствует себя в его руках, что только диву даёшься — как это он не замечал его у себя под боком все эти долгие годы?.. — Наверное, моим родителям стоит познакомиться с вами, — предложил Кихён, не в силах оторвать взгляд от Хёну. Только теперь его яркая, свободная улыбка стёрлась с лица, уступив место удивлению, а покрасневшие от жары щёки побледнели. И что чувствовал Хёну, когда так пристально смотрел на него, будто изучал? Разве он до сих пор не видел этих лохматых каштановых волос, больших карих глаз и крохотных, но пухлых губ? Неужели никогда не видел эту хрупкую фигуру, так доверчиво расположившуюся в его объятиях? Неужели никогда не видел маленьких ладошек, касавшихся его бёдер и торса, так что даже через рубашку по телу Хёну бежали мурашки? Может быть, и видел, только никогда не осознавал, какое же это всё-таки счастье — быть рядом с ним и защищать его, даже если опасность не грозит. Вот так просто держать, обнимать, иметь возможность и право трогать его и никогда не быть пресыщенным этими прикосновениями. — Я думаю, вы найдёте много тем для общения. Тем более что моя мама тоже повар, как и папа Хёну. Видели бы вы, какая огромная книга рецептов лежит у нас на кухне. Наверное, и холодильник не такой высокий, как она. Его замечание было встречено лёгким дружелюбным смехом, и все снова продолжали обсуждать ненавязчивые, отвлечённые темы, вот только между двумя людьми за сегодняшним ужином пробежал ток. И уже, скорее всего, не переменный. А постоянный.***
— Кихён, почему бы вам с Хёну не посмотреть наш старый альбом? — предложила мама, когда время подходило к восьми. — О боже, наши фотографии? — воскликнул Хёну, вскидывая брови. «Нет, блин, музыкальный», — саркастично подумал Кихён. — Боже, мама, только не это. — Это, это, — улыбнулась она, осушая бокал вина. — Давай, Хёну, принеси альбом из шкафа. Я уверена, Кихёну не терпится узнать побольше о его новом друге. К тому же посмотрим, как изменился Хосок за эти десять лет. — Ну ма! — в оба голоса вскрикнули братья, ощущая прилив стыда — они-то знали, какого рода фотографии сможет увидеть Кихён. А тому эта затея только нравилась: ещё бы, кто в жизни получит шанс посмотреть на нелепые фотографии малыша Хёну — того самого парня, что со сцены убивает своих многочисленных коплонников! Тем не менее Хёну-таки неохотно, но покорно принёс альбом из коридора в спальню, и родители удобно разместились на диванчике, а младшие — на полу, усадив Кихёна посередине. Теперь он чувствовал себя в центре внимания. И в который раз за вечер сравнил себя с невестой, которую посвящали в семейные тонкости и тайны. — Приготовься, это будет поинтереснее любой дорамы, — тяжело вздохнул Хёну, открывая первую страницу. А затем Кихён окунулся в совершенно новый, но такой весёлый мир воспоминаний. Здесь он увидел и крохотного Хёну в пелёнках, улыбающегося в камеру, и голого Хосока — правда, в возрасте трёх лет и на пляже, и их совместные фотографии, где братья кормят лакомствами животных в зоопарке, протягивают соломку ламам или корм коалам. А ещё — Хёну на соревнованиях по бальным танцам, где он в синем костюме в паре с низенькой девочкой танцует вальс на показательных выступлениях. Хёну, гордо держащего в руках теннисную ракетку. Хёну, плавающего в бассейне, Хёну, поймавшего медузу, Хёну, решившего приготовить пиццу и испачкавшего лицо в томатном соусе, Хёну, в мучениях склонившегося над учебником китайского… И во всех этих нечётких, чуть смазанных пожелтевших фотографиях он видел такой уют, такую атмосферу — будто бы уже ставшую родной, что ему тут же захотелось обнять этого парня, прижаться к нему изо всех сил и прокричать о том, каким милым и настоящим он казался на снимках. — Господи, ты совсем не изменился, — проговорил Кихён, проводя пальцем по очередному фото, где Хёну стоит рядом с Хосоком у здания музыкального агентства: в тот день он успешно прошёл прослушивание будто бы предвидел это: иначе откуда такие самоуверенность и самодовольство в этой хитрой улыбке? — А ещё ты очень похож на своего отца. Это Кихён заметил на фотографии, где папа Хёну усадил своего десятилетнего сына за руль автомобиля, показывая, как управлять многочисленными кнопками и рычагами. Хёну казался довольным, но тем не менее сосредоточенным: наверное, он полагал, будто бы завтра сможет выехать на широкое шоссе и умчаться в закат, а вот его отец осторожно придерживал его за запястья и следил, как бы тот не нажал на педали. От папы Хёну действительно унаследовал много черт: удлинённая форма лица, узкие глаза, выдающиеся скулы и те же милые скромные ямочки на щеках, а ещё от волновавших их эмоций они выпячивали, чуть приоткрывая, свои пухлые губы, будто бы в задумчивости или замешательстве. Они оба казались довольно спокойными и размеренными. Меж тем как Хосок и его мама были куда более поспешными и суетными, даже если просто сидели на диване — это выражалось хотя бы в том, что им обоим просто не терпелось перевернуть очередную страницу альбома. Кихён и Хёну едва касались коленями, сидя в позе лотоса, а когда Хосок и мама наперебой листали фотографии, даже если те выпадали из полей, Кихён так и вовсе чуть не падал на Хёну, но в последний момент успевал удержаться на месте, лишь слегка задевая его плечом. И каждый раз благодарил судбьу за то, что в один день она подарила ему столько много возможностей ненавязчиво коснуться этого парня, к которому он стремился долгие одинокие пять лет… — Посмотри, посмотри, в тот день ты учил Хёну кататься на коньках! — воскликнула мама, указывая на четыре помещённые рядом фотографии. Судя по крохотным жёлтым цифрам в углу, сделаны они были, когда Хёну только исполнилось пять лет. Кихён тут же вспомнил, как тот на катке обмолвился о том, что старший брат передал ему все свои навыки в катании — и вот, теперь он самолично может в этом утвердиться. — Боже, я помню, как намучился тогда с ним, — усмехнулся Хосок. — Он был таким неуклюжим. И постоянно норовил упасть на лёд — удариться позвоночником или лицом. — Ну, нос я однажды всё-таки разбил, — напомнил Хёну. — Ничего-ничего, сейчас-то всё в порядке, — подал голос отец. — Вон какой идеальный, весь в меня. Кихён взял в руки одну из фотографий, глядя на то, как Хёну, зацепившись за пластикового пингвина, пытается сделать первые шаги. На следующем снимке он, довольно уперев руки в бока, позировал на фоне аттракциона позади катка и уверенно стоял на скользкой поверхности, хотя щёки его покраснели от напряжения, а ноги разъезжались. Шапка чуть съехала на бок, а шарф так и вовсе развязался. «Какой же он милашка», — подумал Кихён. А затем — внезапно осознал, какой это незабываемый подарок: увидеть другие, ранее скрытые, интимные грани человека, которого все знали лишь по образу, который он успшно создавал вокруг себя. Словно Луна, показывавшая Земле лишь одну сторону в любое время года, теперь она повернулась, благосклонно и слегка стеснительно обнажая спрятанные черты. — А здесь мы едим всё те же пончики, — засмеялась мама, увидев, как на фотографии два её сына обмазываются пудрой. — В этом году тоже стоит покататься на коньках, не думаете? — предложил Хосок. А Кихён лишь продолжал заворожённо листать эти фотографии, будто они открывали ему неприступную и загадочную поросшую плющом дверь в новый мир, наполненный чудесами. И даже если вокруг него продолжали звучать смех и лёгкие, ни к чему не обязывающие фразы, вроде сиюминутных мыслей, желаний или предложений, то он вовсе не слышал хи, не обращал внимания, полностью погружённый в собственные размышления. Он смотрел на снимки с семейных праздников, где на Лунный Новый год в одном доме, за одним столом собирались сразу три или четыре поколения, или же на школьные фотографии сыновей, где они позировали с одноклассниками на фоне входа в кабинет, или на фото с концертов, где Хёну, махая лайтстиком, подпевал строкам песни. Их семья казалась такой душевной, любящей, будто никакие, в общем-то, ссоры или недомолвки не могли испортить счастья, которого они добивлаись несколько лет. — А это фото с нашей свадьбы, — прокомментировали родители, когда Кихён остановился на снимке молодых женщины в белом пышном платье и мужчины во фраке, стоявших у входа в ресторан. Парень в окторый раз удивился сходству матери и отца со своими детьми. — Я подумал, что это Хёну, — впопыхах признался он, а затем, осознав, что сказал это вслух, лишь слегка засмеялся. Уходил же Кихён ближе к десяти вечера, и Хёну вызвался проводить его до общежития — всё равно ночевать дома нет смысла, когда следующая репетиция назначена на шесть утра. И когда Кихён одевался, родители Хёну умоляли остаться его подольше, чтобы познакомиться поближе. — Простите, но я правда не могу, — пожимал плечами тот. — Нам с вашим сыном стоит хорошенько потрудиться завтра утром. А ещё — приходите на концерт тридцать первого. — Мы уже приглашены, — отвечали те. — И даже остался один лишний билет. Может, кто-то из твоей семьи захочет пойти? — О нет, им тоже выслали приглашения, — вздохнул Кихён. — Возможно, кто-нибудь да найдётся? — Остаётся лишь надеяться. Может, наш Хосок найдёт себе кого-нибудь? — усмехнулась мама, косясь в сторону старшего сына. Тот дипломатично промолчал и прикрыл глаза, опустив голову. — В любом случае, мы надеемся увидеть тебя снова. Обязательно пригласи его на праздники, Хёну, понятно? — грозно приказала мама, а папа лишь посмеялся. — Надеюсь, у тебя все друзья такие же приятные и милые, как Кихён. — Вы мне льстите, мама Хёну, — поджал губы Кихён, застёгивая последнюю пуговицу пальто. А затем натянул шапку и укутался в шарф. — Он даже шапку носит зимой! Вы посмотрите — не сын, а мечта. Попробуй не брать с него пример, ясно тебе? Хёну с улыбкой закивал и, чтобы уйти от разговора, принялся поправлять Кихёну скошенную набок шапку. «Что ты делаешь?» — удивлённо прошептал тот — Хёну вновь принялся его трогать. «Просто помогаю, — усмехнулся тот. — Ты такой неуклюжий, Кихён-и.» И в состоянии полного шока Кихён в сопровождении Хёну покинул квартиру, всё ещё чувствуя на своём теле прикосновение нежных и осторожных сильных рук, будто бы оберегавших его. Дошли они до общежития вместе, в этот холодный вечер под порывами ветра, так и норовившимися снять шапку и растрепать волосы. А потому Хёну. боявшийся, как бы этот ветер не унёс самого Кихёна, крепко взял его за руку — и так и держал, пока они не добрались до нужного здания. Тем не менее, им обоим было стыдно посмотреть друг на друга, и даже фразы, которыми они перекидывались, были ни чем иным, как обыкновенными условностями, как будто сегодняшний вечер сблизил их — на неопределённо интимное расстояние, и теперь они стыдились узнать друг друга в новой оболочке — единственной правдивой. «Хосок очень весёлый парень. Теперь понятно, почему ты его так любишь, — прошептал Кихён, когда они поднимались на нужный этаж на лифте. — И передай маме спасибо за приглашение и ужин. Было правда вкусно.» «Кажется, ты им понравился, — заметил Хёну, — не хочешь прийти как-нибудь снова? Они полностью в тебя влюбились. Смотри, как бы они не полюбили тебя сильнее меня.» «Думаю, тебе почаще стоит возвращаться домой, — прокомментировал Кихён — ведь они так сияют, когда видят тебя. К тому же Хосок вернулся. Надолго ли?» «Недели на две? В любом случае он будет на концерте. Встретимся снова.» «Жду не дождусь, когда наши родители познакомятся между собой». «Ты же понимаешь, что в таком случае все праздники мы будем отмечать вместе?» — короткая ухмылка и взгляд искоса. «А ты того не хочешь? Мне кажется, было бы весело…» — скромное пожатие плечами, взгляд украдкой в пол, закусывание губы. И в ту ночь Кихён и вправду не мог спокойно заснуть. Ведь прямо перед входом Хёну так крепко прижал его в объятиях, буквально заставив того уткнуться ему в грудь своим идеальным ровным тонким носом и потерять дыхание, и вдохнул запах его растрёпанных волос, и похлопал его по спине, переминаясь с ноги на ногу, будто наконец заполучил долгожданное сокровище и не хотел его отпускать… А затем так же резко оторвался и, на ходу, даже не оборачиваясь, пожелал спокойной ночи и оставил парня в темноте наблюдать, как поднимается на этаж выше, будто сегодняшнего дня и вовсе не существовало. И это заставляло Кихёна улыбнуться, пусть и сквозь слёзы. Потому что впервые за пять лет судьба наконец проявила к нему благосклонность. И он прижал ладонь ко рту, лишь бы не дать всхлипам вырваться, прорезав темноту этажа. Он стоял здесь в одиночестве. Но всё ещё ощущал призрак тёплых прикосновений, которые сегодня подарил ему Хёну. Кто знает, может, этот день станет для них незабываемым.***
ATEEZ — Star 1117 Хосок остался в квартире у родителей до следующего утра. Их с Хёну комната была всё так же прибрана и содержалась в идеальном порядке: даже несмотря на то, что по всем остальным комнатам вещи были то раскиданы, то свалены в общую кучу, здесь всё казалось утончённым и аккуратным, будто родители боялись потревожить личный мир своих детей. Все награды Хёну и Хосока висели на стенах, старый запылившийся компьютер так и стоял у окна, одежда, из которой оба давно выросли, всё ещё лежала в шкафу широкими стопками или теснилась на вешалках, а голубые шторы с едва заметными цветочными узорами пропускали внутрь огни фонарей, освещавших улицу. Игрушки были спрятаны в ящики и убраны под диван или на шкафы, а старые книги, блокноты и тетради в алфавитном порядке стояли на полках над телевизором. — Давно я здесь не бывал, — прокомментировал Хосок, проводя пальцем по корешкам книг и смахивая пылинки. — Простите, ма, па, что бросил вас на такое долгое время. Я был слишком эгоистичен. — Ты не был эгоистичен, — добавила мама, — ты всего лишь думал о себе. Думал о стабильном заработке и о том, как отблагодарить своих родителей. Женщина уселась на кровать старшего сына, слегка проминая матрас, и улыбнулась, оглядываясь по сторонам. Отец стоял, прислонившись к косяку двери, с кружкой зелёного чая с лимоном в руках. Хосок, конечно же, заметил и новые седые волосы в его пышной шевелюре, и морщинки, появившиеся на лбу и скулах. Они общались по видеосвязи, но разве могло обычное видео передать образ человека так же чётко, как и в жизни? По сравнению с тем крепким и подтянутым мужчиной отец, что стоял напротив повзрослевшего сына, терял форму, но всё ещё пытался оставаться примером для подражания. — Да, слишком много времени прошло, — прокомментировал тот. — Даже не верится, что судьба снова подарила нам возможность увидеть сына. Надолго ли ты остановишься здесь — или снова упорхнёшь, как птица, не позволив бедным скучающим родителям провести с тобой праздники? — Я думал остаться недели на две, — вздохнув, ответил Хосок. — В начале следующего месяца мне придётся отлучиться на встречу с японскими партнёрами. А до того надеюсь остаться в Сеуле и отдыхать здесь без лишних забот. — И так же снова покинешь нас на десять лет? — мама издала протяжный стон. — Хотя мы не обязаны тебя удерживать. Ты наконец осуществил свою мечту и теперь идёшь к намеченным целям, ты у нас большой молодец. — Да ладно тебе, ма, — легонько засмеялся тот, — я же знаю, как вы с папой скучали по мне. Да и я не могу сказать, что нашёл для себя счастье в других местах. У меня нет близких друзей: всё лишь посредственные знакомые да коллеги, с которыми общаться приходится, а не хочется. Хосок взглянул на фотографии, что стояли в аккуратных рамках на рабочем столе: он вместе с одноклассниками и соседскими ребятами лепит снеговика, обедает в ресторане быстрого питания, празднуя свой день рождения, запускает воздушного змея и плавает в бассейне — и на каждом снимке видна его широкая лучезарная улыбка. Да, с тех пор утекло много воды: люди, казавшиеся ему самыми близкими, сейчас не больше чем воспоминания — туманные, посредственные, будто вырванные из сна… И все его школьные друзья разъехались, как только поступили в университеты или получили должности с высоким заработком. И больше не было тех душевных прогулок или посиделок с бутылкой шампанского у кого-то в квартире под бренчащие звуки гитары. Совершеннолетие совсем разрознило их, отправило по разным краям света. С сожалением Хосок вздохнул, отводя взгляд от фотографий, однако почему-то сильной душевной боли от этого одиночества он не почувствовал. Словно, не осознавая, что лишился чего-то важного, он в следующий момент приобрёл что-то намного ценнее. Мужчина улыбнулся, зная, в чём была причина его радости. — На самом деле, я задумывался, а не попробовать ли мне остаться здесь подольше, — признался он, усмехаясь. — Может, мне получится совмещать личную жизнь с работой, даже если я часто буду в разъездах. Родители удивлённо переглянулись, после чего вопросительно взглянули на сына. — И что же заставило тебя наконец допустить подобную мысль? Неужто совесть появилась? — с хитрой улыбкой проговорил отец. — Мне кажется… я влюбился, — он застенчиво опустил взгляд вниз, чувствуя, как щёки горят от смущения и стыда. Мама и папа тут же встретили это признание громкими овациями, шутливо зааплодировав. — Да ладно! Впервые за тридцать лет, — покачала головой мама. — А нам всё время твердил, что отношения тебе не нужны и что ты должен сконцентрироваться на карьере. — Ну, карьеру я себе уже построил, и приличную, — хмыкнул Хосок. — А почувствовать чьё-то тепло — настоящее, искреннее — мне так и не удалось. Наверное, вы всегда были правы. Я наконец понял, что должен оставить место в сердце для ещё одного человека, — он, не зная, чем себя занять, взял с полки старый блокнот и принялся перелистывать страницы, глядя, как с пожелтевшей бумаги в воздух вылетают пылинки. Лишь бы спрятать взгляд — даже в своём возрасте он был смущён признаваться родителям в испытываемых чувствах. И почему только он совершенно не стеснялся говорить о подобном в лицо Хёнвону, да несколько раз? А сейчас… трясётся, подобно подростку, влюбившемуся по уши. Отец тут же приблизился к сыну, хлопая его по плечу. — Ну раз ты влюбился, то я благословляю тебя. Не упусти свой шанс. И не опусти человека, который заставит твоё сердце трепетать от этого волнения, слышишь? — с хитрой улыбкой он подмигнул сыну. — Она уже ответила тебе взаимностью? — Не торопите события, — пространственно ответил Хосок. — Я лишь пытаюсь сыскать е… её… благосклонности, — он нервно сглотнул слюну. Его родители были понимающими и добрыми, вот только не стоило им, наверное, пока знать о поле того человека. — Знаем мы тебя — с такой внешностью. таким характером это быстро получится, — произнёс папа. — Это мне долго приходилось бегать за твоей мамой, — он обернулся, подмигнув женщине, — хотя уверен, она была от меня без ума, даже когда я был худощавым и некрасивым. — Если ты по-настоящему влюбился, Хосок, то мы тебя только поддержим, и ты знаешь это, — добавила мама. — А когда будешь готов, хотя бы познакомь нас с этой загадочной персоной, впервые за десять лет заставившей тебя задуматься о переезде. И чем же таким она тебя зацепила? Хосок кротко улыбнулся, отводя взгляд — там, за широким окном, на небе появлялись первые звёзды, а узкая полоска луны бросала отражение света на устланную серебрившимся снегом землю. Неужели в этом мире всё могло быть так спокойно и статично, пока у него внутри бушевала буря чувств?.. — Она показала мне, что жизнь может существовать и за пределами работы. И доказала, что я упускаю слишком много ценных моментов из-за своей озабоченности карьерой. Я упускаю простые мелочи вроде прогулки по рождественской ярмарке или завтрака в кофейне сладкими круассанами и ореховым сиропом, катания на коньках или на аттракционах… Я упускаю встречи с семьёй и теряю связи с друзьями. И я воспринимаю этот мир как должное, меж тем он наполнен миллионами чудес. — Все мы с возрастом делаем это, — согласилась мама. — Пожалуй, это называется жизнью. — А я… решил её поменять. — Тогда меняй, — поддержал отец, — не так уж это, в конце концов, и сложно. Просто постарайся открыться миру — и, может, он откроется тебе. Хосок был полностью с ним согласен. И, продолжая выглядывать за тонкую полупрозрачную пелену тюли на окне, пока огни фонарей кротко забирались в спальню, он надеялся, что и на завтра, с первыми лучами солнца, продолжит помнить о важности этого нового, наивного восприятия мира. А может, он всегда видел окружающую местность исключительно как подарок судьбы — кому ещё повезёт жить в таком красивом и цветущем мире? Просто Хёнвон наконец раскрыл ему глаза на правду, подарив несколько волшебных дней интимной близости — пусть не переходя границы, пусть оставаясь исключительно друзьями, — но Хосок знал, что лучшее только впереди. Ведь он влюбился. А значит, мир хоть немного, но стал лучше.