***
Через полчаса домой наконец вернулся Джухон. Отряхнув ботинки от снега на пороге так, что залил весь пол талой водой, он в недовольстве снял обувь и скинул куртку. Хёнвон мог видеть его с кухни: тот пришёл таким же уставшим и измотанным, мокрые волосы его примяла шапка, а рубашка прилипла к вспотевшему телу. — Сколько тысяч шагов сегодня? — поинтересовался Хёнвон. Временами они даже соревновались, кто пройдёт больше. — Тридцать семь, — пробурчал он. — У меня тридцать четыре. — Что, на карете катался? — с сарказмом ответил друг, а затем, не говоря ни слова, направился в ванную и громко захлопнул за собой дверь. Хёнвон так и остался стоять, как пришибленный, и смотрел в сторону уборной, размышляя, что могло так огорчить Джухона. Насыщенный работой день был для него обыкновенным делом: они и без выходных могли пахать в таком же объёме. Может, попадались надоедливые, шумные группы? Может, что-то произошло во время очередной экскурсии или ему предъявили претензии клиенты? Тоже довольно странно: обычно тот реагировал куда спокойнее, и подобные пустяки не могли его потревожить. Вчера Джухон уже спал, когда Хёнвон вернулся домой, а утром они не успели даже обменяться приветствиями, как тот выскочил из квартиры — значит, случилось что-то серьёзное. Теперь, видя, что друг не в настроении. Хёнвон почувствовал, как и его радость тускнеет, будто Джухон заразил его. Он ожидал провести этот вечер весело и душевно, устроив долгие посиделки на кухне с включенным телевизором и вкусной лапшой, а теперь, похоже, все его планы пошли ко дну. — Что случилось? — поинтересовался он, когда Джухон наконец освободил ванную, а лапша так и вовсе остыла на столе. Друг вышел, усиленно протирая голову полотенцем, будто пытался причинить себе физическую боль, которая поможет о чём-то забыть. — Ничего, — ожидаемо буркнул Джухон. — Знаю я твои ничего, — Хёнвон закатил глаза, следуя за другом: тот направлялся к коридору, чтобы воспользоваться феном у большого зеркала. — Рассказывай, в чём причина твоей злости. Иначе не получишь лапши, которую я с любовью варил на двоих. — Не нужна мне никакая лапша. — А мне — твои истерики, особенно если я в них не виноват. Джухон устало обернулся к Хёнвону, плотно сжимая губы — те даже побледнели. — Не хочу нагружать тебя собственными проблемами. Просто не обращай внимания. Просплюсь — и снова пойду на работу. — А я хочу, чтобы ты нагрузил, — Хёнвон скрестил руки на груди, внимательным взглядом изучая Джухона с головы до ног, чтобы заметить мельчайшие изменения в его поведении. Глаза того поникли, и больше не было видно того игривого блеска, а уголки губ так и норовили опуститься вниз от подавленного настроения. Он весь сгорбился, как будто старался прижаться к земле, лечь и укрыться так, чтобы его не трогали и даже не замечали. Таким Хёнвон помнил Джухона в студенческие времена — он до сих пор не мог выкинуть из головы этот образ, когда друг, побитый и измученный депрессией, вновь сжимался, будто весь мир начинал давить на него, и он пытался спрятаться в своей узкой кровати, полностью укрытый одеялом с головой. Хёнвон чувствовал облегчение, когда ему удавалось поговорить с Джухоном, вызволить из плена собственного сознания, чтобы тот смог выпрямиться и столкнуться с реальностью лицом к лицу, и, наблюдая эти перемены, он всегда ликовал, получая надежду на лучшее, но сегодня все его старания пошли ко дну — ведь Джухон, что, казалось, наконец вылечился, вновь заболел. — Ты выглядишь подавленным, — констатировал Хёнвон. — Я хочу знать, из-за чего это произошло. — Ты не обязан волноваться за меня. Ты не мой ангел-хранитель. Хёнвон отвесил Джухону смачный подзатыльник. Тот тихо айкнул. — Что ты творишь? — Не для того я вытаскивал тебя из суицидальных мыслей, чтобы депрессия снова поглотила тебя. Это стоило нам обоим огромных усилий. Что произошло? Ответь мне. Поверить не могу, что ты хочешь скрыть от меня какую-то тайну после всего, что мы пережили. Джухон устало вздохнул, проводя пальцами по волосам. — Всё нормально. Это из-за него, — и он принялся сушить волосы феном, неаккуратно зачёсывая пробор. — Из-за него? — в недоумении повторил Хёнвон. — Из-за парня, что работает в кофейне? Той самой первой любви, о которой ты мне никогда не рассказывал? — Вот только в этом меня не вини, — проговорил Джухон, перекрикивая шум работающего фена. — Я и сам хотел о нём забыть, а теперь его образ снова меня преследует. Мне не удалось поговорить с ним вчера. И я думаю, он никогда меня не простит. А воспоминания о том, что у нас было, слишком ценные, чтобы просто так их выбросить и не попытаться начать всё заново. Хёнвон задумчиво облокотился о стену, устремив взгляд в потолок. — Тогда расскажи мне о них. Хоть немного. Я хочу понять, от чего мне предстоит тебя лечить. — Я понятия не имею, что это было между нами, Хёнвон, — пролепетал Джухон на выдохе. — Знаю только, что любил его, и моя любовь оказалась для него пагубной. — И пытаешься это исправить сейчас? — удивился Хёнвон. — Спустя десять лет? Ты ранил его? — Получается, что так. Хотя никогда того не подразумевал. А он запомнил меня не как близкого и единственного друга — и преданного поклонника — а как предателя, ударившего под сердце в самый неподходящий момент. В голове Хёнвона внезапно родилась прекрасная мысль. Ухмыльнувшись, он тут же направился к кухне. — Ты куда? — Приходи к столу, — просто ответил тот. — Я не знаю, что между вами произошло, но знаю, как заставить тебя разговориться. Веришь, нет — и новый год не успеет наступить, как мы решим твою проблему. Джухону задумываться долго не пришлось. На самом деле, он даже знать не хотел, как Хёнвон планировал решить эту проблему: Джухон-то уже пытался, и все попытки оказались тщетны, а ему теперь оставалось только винить себя за совершённые ошибки. Хёнвон давал ему ложные надежды, обещая помочь всё устроить, и он не сильно обольщался, когда, укутанный в домашнюю одежду, пришёл на кухню. И увидел на столе две порции лапши с грибами, остатки кимчи и бутылку дорогого вина. — Так, а это тут зачем? — спросил он, указывая на алкоголь. — Тебе нужно расслабиться и позволить мне привести твои мысли в порядок, — объявил Хёнвон, аккуратно раскладывая салфетки по столу. — Оно же дорогое, — нахмурился Джухон. — Я знаю, — усмехнулся Хёнвон. — Хранил его для особого случая. Думал, может, выпьем на мальчишнике перед твоей свадьбой или на юбилей. Джухон, решив не реагировать на эту фразу, только вскинул брови и опустился на стул. Аппетита не было, но от лапши и грибов исходил насыщенный аромат специй, так что, может, даже полезно будет впихнуть в себя немного еды — просто для бодрости. Он заставил себя взять палочки и отправить первую порцию лапши в рот. Хёнвон уселся напротив, внимательно и выжидающе смотря на Джухона. Тот под подобным давлением с трудом проглотил еду. — Давай, рассказывай. — Может, лучше ты начнёшь? — предложил тот в ответ. — Мне нужно собраться с мыслями. А ты до сих пор не рассказал, как провёл день с Хосоком. Хёнвон недоверчиво прищурил глаза и сделал первый глоток вина. Однако это не помогло ему расслабиться. — Только если потом ты обещаешь мне поведать про своего этого, кофейного. — Его зовут Чангюн, — Джухон закатил глаза. — Ладно, обещаю, — и он протянул мизинец Хёнвону. — Отлично, мы уже знаем его имя, а значит, мы на верном пути к осуществлению твоей цели, — парень скрестил их мизинцы и прижался подушечкой большого пальца к подушечке Джухона. — Обещаешь? — Обещаю, обещаю. — Ну, вчера он меня поцеловал, — и Хёнвон сделал очередной глоток вина из бокала, сияя от гордости. Как будто целый день он выжидал, чтобы об этом рассказать. — Поцеловал? — Джухон был явно удивлён, но его глаза, стеклянные от слёз, что он пытался сдерживать с усилием, выдавали его тревогу. Может, при других обстоятельствах он бы уже выпытывал у Хёнвона подробности. — Как это произошло? Он… он в курсе, что это был твой первый поцелуй? — Вроде в курсе, — Хёнвон задумался. — Только, наверное, не воспринял это всерьёз. Он признался мне в симпатии и явно хочет, чтобы мы встречались. — А тебе, как я посмотрю, это только нравится, да? — Джухон едва слышно усмехнулся. — Помню, как ты кричал, что отношения тебе в жизни не сдались. — Но он такой милый, Джухон! — возразил Хёнвон, стуча по столу обеими кулаками, как ребёнок, которого не соглашались слушать. — Сначала он казался мне холодным и бессердечным, но теперь, когда мы провели столько времени вместе… — Три дня? Хёнвон послал в его сторону уничижительный взгляд и сжал губы в узкую полоску, что те аж побледнели. — А казалось, будто вечность. Я и вправду ни с кем не чувствовал себя так хорошо, как с ним. — Потому что не позволял себе проявлять эмоции, — напомнил Джухон. — Интересно, что помогло Хосоку пробить такой тяжёлый панцирь, как у тебя? Чем он заслужил твою благосклонность? Ты ведь думал, что он обыкновенный бесчувственный бизнесмен, которому, кроме постели, от тебя ничего и не нужно? Кстати, что там насчёт его предложения работать вместе? — Это последнее, о чём я думаю в последнее время. Я просто счастливо провожу с ним время и каждый раз со страхом смотрю на часы, надеясь, что время не будет таким быстротечным. Но оно бежит, беспрестанно бежит, скажи мне, куда ему только торопиться? Оно так медленно текло последние годы, а теперь будто обрело второе дыхание -и исключительно рядом с Хосоком оно летит со скоростью света, — он надул губы. — Ох, влюблённый мальчик, — устало протянул Джухон. — Кто бы говорил, — напомнил Хёнвон. — Но с Хосоком мне и вправду… непередаваемо. Ты знаешь то чувство, когда, отрицая всё на этом свете, потеряв надежду на что-то хорошее, ты наконец находишь то, что заставит твоё мнение пошатнуться, измениться, и наконец посреди серых облаков прояснится солнечный луч? Знаешь, Джухон, я человек творческий, и серое небо вдохновляет меня, но в последние дни я стал задумываться: может, солнце на самом деле будет полезно для меня? Может, я не должен гневаться на него, на его лучи, которые назойливо проникают в спальню, прямо мне в глаза? Потому что солнце — наш единственный источник тепла. А я всю свою жизнь сознательно отгораживался от него и сидел в холоде, даже не представляя, каково это — сделать шаг навстречу солнцу. — Конечно, я прекрасно знаю это чувство, Хёнвон, — Джухон облизнул пересохшие губы. — Вот только ты никогда не боялся солнца — наоборот, ты стремился к нему со всей искренностью, со всем воодушевлением, надеясь понежиться на нём, а оно не давало тебе тепла — только обжигало — и с тех пор ты стал прятаться в тени, чтобы уберечься от очередного солнечного удара. В этот раз, полагаю, ты нашёл своё идеальное солнце — близкое, горячее, но не обжигающее, а укутывающее в зимнюю стужу. Ты нашёл его посреди заснеженного города, и оно любезно предложило согреть тебя. И ты, устав от бесконечного холода, согласился. Хёнвон хотел было сделать очередной глоток вина, но бокал его руки до приоткрытых губ так и не донесли — в ступоре он остановился, задумываясь над словами Джухона и понимая, что тот был незаконно проницателен и до невозможного прав. Как будто заглянул другу в душу и отыскал там тайны, до сих пор скрытые от посторонних. — Как ты… как ты угадал?.. — Всего лишь знаю тебя десять лет, — хмыкнул Джухон. — А если я прав, значит, ты испытываешь серьёзные чувства к этому парню. Знаешь, и мне в своё время посчастливилось их испытать, — его лицо снова сделалось грустным, и уголки губ потянулись вниз. — Но я на самом деле боюсь, что влюблюсь в него, — признался Хёнвон. — Я чувствую всё то же самое: не могу уснуть, не представив его, не могу есть, не вспоминая, как ужинал вместе с ним, не могу идти по улицам с туристами, не чувствуя его присутствия рядом… Он гипнотически действует на меня, и может быть, я бы попробовал бороться с этим, если бы не одно «но», — Хёнвон приблизился к Джухону, будто боялся, что следующую фраза будет услышана чужими, — он питает ко мне взаимные чувства. И так ухаживает за мной, Джухон, что я бы прямо завтра вышел бы за него замуж! — Будь осторожен, — в ответ произнёс тот. — Очарованные чьими-то красотой, вниманием или добротой, мы рискуем обжечься, воспринимая огонь — обыкновенным солнцем, а нож — сияющим украшением. Хёнвон грустно пригубил вина из бокала, запихивая в себя лапшу. Его глаза, блестящие от восторга, выражали и удручение — ведь в какой-то степени он и сам придерживался подобных мыслей. — Но я ведь так долго отвергал от себя людей, не доверяя им. И я научился открывать нужные стороны, оставляя пару секретов, — продолжил Хёнвон. — Тем более что до сих пор меня отвергали, и только я искал внимания, а в данном случае этого внимания ищут от меня. Могу ли я дать ему шанс? Могу ли я… — Это только твоё решение, — напомнил Джухон. — И я буду поддерживать тебя, что бы ты ни выбрал. Если ты хочешь ответить ему взаимностью и начать отношения — пожалуйста, я тебя не ограничиваю. Я понимаю, каково это — влюбиться за несколько дней. Это прекрасно, — Джухон утёр слезу, которая лишь грозила стечь по бледной щеке, — и если в твоей истории будут сильные и взаимные чувства, то остаётся лишь благодарить судьбу за такой подарок. Я желаю тебе счастья. Хёнвон посмотрел Джухону в глаза. Конечно, тот желал — ведь он был его лучшим другом на протяжении десятка лет. Только в этот вечер Хёнвон не видел намёка на какие-либо живые эмоции во взгляде друга: наоборот, он будто спрятался в собственных мыслях, зарываясь от целого мира. Ямочки на щеках исчезли, не давая надежды на возвращение, чёлка закрыла широкий лоб и глаза, и сквозь мокрые волосы невозможно было разглядеть, что он чувствует, что он выражает своими ясными глазами, да и улыбка была натянутая, вымученная. Зря Хёнвон, наверное, стал рассказывать о своём успехе: Джухону, несмотря на его любовь и поддержку, не счастливые истории сейчас хотелось слышать. И не фальшиво улыбаться, притворяясь, что рад, и одновременно прикрывать в груди дыру, что с каждой секундой только разрастается. Отодвинув подальше бокал с вином, Хёнвон присел рядом с другом — так, чтобы установить с ним зрительный контакт, — зачесал назад его чёлку, утёр с ресниц крохотные капельки и осторожно обхватил лицо ладонями, тепло улыбаясь. Парень слегка склонил голову и прищурил глаза — такая поза всегда заставляла Джухона улыбнуться — и действовала на него подобно колыбельной, успокаивая того, прогоняя все прогрызающие насквозь мысли. — Сегодня мы больше не будем говорить обо мне, — объявил Хёнвон, поглаживая друга по волосам. — Лучше уж ты расскажи мне о человеке, что вновь заставил тебя плакать, хорошо? Он протянул другу бокал вина, чтобы тот залпом его выпил. Джухон почувствовал, как алая жидкость вместе с отломанными кусками льда скатывается по горлу и заставляет его кожу покрыться мурашками. Громко выдохнув от проходящегося по телу холода, он, зажмурив глаза, собрался с силами и посмел-таки взглянуть Хёнвону в глаза. — Я всё расскажу тебе, так уж и быть, — прохрипел он. — Я думал, что забыть его было выходом из проблемы. Но вспомнить его оказалось куда легче. А переживать это в одиночестве — и понимать, что я предал человека, которого любил, оказывается слишком больно.***
И Джухон правда рассказал. Не отказываясь от очередного бокала, в который Хёнвон по-дружески продолжал подливать ему вина, собравшись с духом, он начал с того, что казалось ему самым важным: со дня знакомства, когда Джухон спас Чангюна от колёс машины. Наверное, думал Хёнвон, внимательно слушая эту историю, все самые знаменательные, незабываемые встречи так и происходят — на невысоком бордюре, в паре сантиметров от автодороги, где один грозит упасть на холодную землю и получить тяжёлую травму бампером машины, а второй вовремя подхватывает его под талию, и так — несколько злополучных секунд — они смотрят друг другу в глаза, оба ошеломлённые, едва понимающие, что произошло, а вокруг продолжается всё та же суета, и вот они, приходя в сознание, наконец отстраняются, чтобы извиниться, поблагодарить и разойтись — как им кажется, навсегда. Только подобные встречи не заканчиваются, как только два чужих человека уйдут в противоположные направления. Ибо стремиться они будут теперь только по направлению друг к другу. А затем Джухон пересказал всё, что они с Чангюном пережили в школьные времена, и то, как эти события заставили его почувствовать что-то глубже к этому загадочному парню в круглых очках. Возможно, это была всего лишь первая школьная влюблённость — да кто её не испытывал! — вот только если даже спустя десять лет Джухону ничего хотя бы приблизительного не удалось почувствовать, то наверное, куда сильнее оказался этот незабываемый опыт, вскруживший ему голову. В этот вечер Хёнвон узнал каждую подробность, каждую деталь их дружбы, что продлилась долгие и насыщенные восемь месяцев. А ведь он и не подозревал, что его друг — тот самый, которого он знал как облупленного и чьи эмоции мог распознать по одному только взгляду или взмаху ладони — хранил в душе такую сильную и губящую тайну. Он нашёл в себе силы забыть ту историю, стоило ей прерваться, но искре огня хватает малейшего дуновения ветра, чтобы в следующее мгновение превратиться в голубое пламя. А когда Джухон дошёл до конца, признавшись, наконец, в том, что заставило две души навсегда разойтись, и позволил себе пустить крохотную слезу, Хёнвон прикрыл губы руками, чтобы его друг не заметил, как те дрожат. «Я даже… я даже не знал, что ты столкнулся с подобным», — прошептал он, виновато опуская голову. «Да что там, — махнул рукой Джухон, — обыкновенная безответная школьная любовь — обыкновенное предательство. Я не хотел нагружать тебя этим.» «Ты любил его», — возразил Хёнвон, обмахиваясь ладонью, чтобы справиться с внезапно накатившим жаром. «Ты тоже любил — и много кого, я же помню, — парировал Джухон. — В университетские времена ты на многих заглядывался.» Хёнвон одарил его грозным — и слегка уничижительным взглядом. «Не говори ерунды, — ответил он. — Пекарь из столовой? Цветочник на углу? Продавец в книжном? Однокурсник-испанец? Это было настолько незначительно, что я и думать о них не думал. Короткая влюблённость, в которую я впадал, а затем, понимая, что с этим человеком мне ничего не светит, забывал, чтобы не забивать себе голову ненужными вещами, было всего лишь развлечением, когда становилось невыносимо корпеть над учебниками и зубрить учебную программу. А вот ты по-настоящему любил.» «Мне было шестнадцать-семнадцать лет, — напомнил Джухон. — Не может человек испытывать настоящую любовь в таком возрасте.» «Может, и ещё как, — возразил Хёнвон. — Ты был готов жизнью своей пожертвовать ради него. Он стал твоим вдохновением, твоей надеждой, что в этом мире, помимо отцовских побоев и родительских ссор, помимо скучной школьной рутины, от которой вы оба запирались в библиотеке, помимо однообразной работы в торговом центре, есть что-то светлое и возвышенное. И даже в свои шестнадцать лет вы умудрялись сбежать на край света, зная, что вдвоём вы справитесь с любой проблемой, с любыми тревогами на сердце — главное, что вы вместе, и этого хватает. И ты доверял ему свои самые большие секреты, а он открывался тебе и обнажал перед тобой не тело, а кое-что поважнее — душу, и вы полностью понимали друг друга. Вот что было самым ценным в твоей жизни, Джухон, и пора бы тебе открыть глаза на правду. Ты бездарно его потерял, это подтверждаю даже я, но лишь потому, что желал для него лучшего. Однако это всё же ошибка прошлого тебя, неопытного и глупого. А теперь, спустя десять лет, когда вы оба одиноки, потеряны, когда оба заблудились на своём жизненном пути, но повзрослели, чтобы суметь интерпретировать многие вещи с более трезвой, мудрой и серьёзной стороны, разве это не прекрасный шанс снова поговорить и объяснить ему, что же всё-таки произошло? Разве это не идеальная возможность построить всё заново?» Джухон тяжело вздохнул, покосившись в сторону своего недопитого бокала вина и тарелки с лапшой, жалко переворошённой вилкой в тщетных поисках самых вкусных частей. «Возвращаться к бывшим — плохая идея, — напомнил он. — Это всем известный факт. Я могу испортить жизнь ему во второй раз.» «Он никогда не был твоим бывшим, — улыбнувшись, сказал Хёнвон и потрепал друга по лохматым волосам. — Но, судя по твоим рассказам, очень тебя любил. И я уверен: даже нацепив холодную маску, притворившись, что он до сих пор тебя ненавидит, оскорбляя тебя, он безмерно рад тому, что из вас двоих ты сделал первый шаг к долгожданному примирению. Сам подумай: вы были разлучены какой-то нелепой размолвкой, а теперь неожиданно встретились под Рождество в огромном городе? Шанс встретиться здесь был равен одной сотой, и вы выигради эту лотерею. Тебе не кажется это совпадение чересчур очевидным? Вы встретились зимой, и у вас появилась возможность начать новую, более счастливую жизнь с началом нового года.» Джухон обвёл его скептичным взглядом, чуть прищурив глаза. Хёнвон был прав. Вот только хватит ли ему сил прямо сейчас вновь пойти и быть униженным — в который раз? «А ты уверен, что я переживу это? Снова? Я не хочу снова оказаться отверженным его взглядом. На протяжение восьми месяцев я видел в его глазах лишь тепло и любовь, а спустя десять лет — жестокость и ненависть. Я даже не думаю, остался ли он тем самым Чангюном, которого я полюбил в школьные годы.» Хёнвон перевёл взор на электронные часы, показывавшие одиннадцать с лишним. «У тебя есть время проверить. До скольки работает кофейня?» «Да вроде… — Джухон покосился на цифры, — круглосуточно? Правда, у них есть смены… Не знаю, в какую работает Чангюн.» «Так иди и выясни это! — воскликнул Хёнвон, вскакивая со стола. — Закажем такси, и ты отправишься к нему, и в этот раз, я уверен, у тебя получится! Объяснись, расскажи ему, что произошло, ведь у него должен остаться здравый смысл, не так ли? — глаза Хёнвона расширились от воодушевления. — Если ты боишься, я могу поехать с тобой!» «Не стоит, — махнул рукой Джухон. — Пожалуй, ты прав. Но если у меня ничего не получится сегодня, я оставлю свои попытки. Если он не примет меня — сегодня — значит, нашим дорогам и правда суждено разойтись.» Однако несколько минут спустя он уже выходил из дома, глядя, как в окно на удачу ему машет Хёнвон, и такси, сверкнув фарами, забрало его, чтобы увести в самый центр этого одинокого и жестокого города.***
Такси доставило Джухона до кофейни в центре за несколько минут, умудрившиеся растянуться на пару часов в сознании парня, что испытывал смутные, тяготящие переживания по поводу предстоящей встречи. Водитель заметил, как его пассажир нервно грыз ногти, кусал губы, не находил себе места, смотря в окно и в нетерпении спрашивал, сколько ещё осталось до конца поездки. «Десять минут», — на выдохе выдавал тот. «Вы уже говорили это!» — возражал Джухон, а затем, ёрзая на сидении, лишь смирялся со своим положением и послушно продолжал выглядывать в окно нужный перекрёсток. Отчего-то ему казалось, будто даже на метро он смог бы добраться быстрее: не было бы пробок, не было бы злополучного красного света светофора, когда кофейня и музыкальное агентство маячили перед носом, а своим ногам — крепким и натренированным долгими экскурсиями — Джухон доверял больше. Ему было страшно. Тем не менее, учитывая количество вина, которое влил в него Хёнвон, храбрости он понабрался достаточно, чтобы чувствовать себя уверенно, если вдруг натолкнётся на Чангюна. Он не знал, какие слова ему сказать, не знал, обнять ли при встрече, как тогда — у школы, пусть и показывать свои чувства на публике было неприлично, приличия — последнее, о чём он подумает. Он даже не был уверен, увидит ли Чангюна в такое время суток: может, тот уже закрыл смену и счастливо ушёл домой, в тепло. Но тем не менее, когда такси наконец доставило его до кофейни, он, едва не забыв заплатить, бросил деньги, не смотря на номинал, выскочил, забыв захлопнуть за собой дверь, и промчался по скользкой плитке вперёд, к двери, за которой всё ещё горел свет. А значит, надежда оставалась. И, налегая на пластиковую ручку, он с силой распахнул дверь, оказываясь в помещении. Здесь всё было так спокойно и уютно. Парочка ночных посетителей, что, наверное, после долгого тура по барам решили угоститься десертом, сидела по углам, тихо, еле слышно разговаривая, из телевизора доносилась трансляция очередного музыкального награждения, и бармен стоял у кассы, вероятно, подсчитывая наличность. Джухон мог бы сравнить это невероятное спокойствие с хаосом, беспорядком на улице, только на самом деле эта тревога творилась лишь у него на душе. Не в силах сделать спокойного вздоха, он чувствовал, как сердце его, бешено стучась, вот-вот выпрыгнет из груди, а всё тело трясётся в беспокойном ожидании. Однако, стоило ему вглядеться в даль, он заметил, что барменом в кофейне был далеко, далеко не Чангюн. Всего лишь высокий, подкачанный парень со светлыми волосами, без круглых очков, рукава рубашки закатаны до локтей, а не опущены до запястий… этих мелочей вполне хватило, чтобы осознать: за прилавком стоит незнакомец. И Джухон рванул вперёд, обращая на себя внимание удивлённых посетителей, на мгновение подмечая, что в этой кофейне он в последнее время чаще всего оказывается в центре внимания, и остановился у стойки, едва не поскальзываясь на кафеле. А удивлённый в недоразумении бармен лишь окинул его вопросительным взглядом. — Я могу вам чем-то помочь? — справился он, со щелчком закрывая кассу. — Им Чангюн, — переводя дыхание, произнёс Джухон. — Он работает здесь, где он? Бармен усмехнулся. — Его смена кончилась пару часов назад. Он, вероятно, уже у себя дома. Лишь слабо кивнув, Джухон развернулся и вновь побежал к дверям, на ходу выкрикивая короткое «спасибо». И, заставив колокольчик дрогнуть короткой трелью, оказался на холодной улице, оставляя тёплый искусственный свет электрических ламп позади. Встал, слегка наклонившись и уперев руки в колени, огляделся по сторонам и увидел, что за такое короткое время такси уже успело уехать. «Он закрыл смену. Ушёл домой, — в панике размышлял Джухон. — Значит… Значит, он…» И, взглянув вперёд, на автобусную остановку, сощурил глаза, а затем принял решение: такси уехало, маршрутные интервалы транспорта вечером длиннее, до метро ещё добираться. Единственный выход — бежать. И только бежать. Джухон сорвался с места. И побежал по направлению к окраине. Ведь там, в десяти минутах ходьбы от старой школы, находился дом Чангюна.***
Его не останавливал снег. Снежинки, что кружились у плафонов фонарей, он едва замечал, а ветер, развевающий искусственный мех на капюшоне его пальто, едва ли мешал парню пробираться сквозь каменные джунгли, когда он, ориентируясь по памяти, убегал из дорогих районов, укутываясь в померкших темнотой жилых кварталах, где освещение тускнело по мере удаления от центра, где появлялись узкие земляные дорожки между высокими каменными заборами, где старые деревянные лестницы уносили его в глубину невысоких жилых построек, а серые бетонные жилые комплексы выстраивались параллельными рядами, возвышаясь над верхушками заснеженных деревьев. И там, посреди бесконечного лабиринта спального района, он понял, что даже спустя десять лет может ориентироваться так же свободно. Автобусная остановка от школы всегда вела его в двух направлениях: либо в свой собственный дом, либо в жилой комплекс Чангюна. Всего лишь пройти два квартала, свернуть у супермаркета, пройти аптеку и остановиться у подъезда, напротив дверей которого расположилась широкая спортивная площадка. Джухон на всех парах прибежал к нужной двери — покоцанной, поцарапанной, исписанной граффити, — и будто снова ощутил дыхание прошлого у лица. Когда-то давно он приходил сюда вместе с Чангюном, когда они вместе работали над учебным проектом или готовились к контрольным и экзаменам, и тогда они набирали себе побольше сладостей и газировок, чтобы вечер не прошёл в скуке. А сейчас не оставалось ни сахарного зефира, ни колы, ни пирожных, что подешевле. Только он — в полном одиночестве и с крохотной, едва заметной, но всё ещё живой и тёплой надеждой восстановить старую дружбу. Удивительно, но Джухон даже помнил код от домофона: номер квартиры Чангюна, решётка, четыре дополнительные цифры. Всего лишь четыре-пять попыток — и он полностью восстановил нужное число, что ознаменовалось писком открывшейся двери. Победно вскрикнув, он забежал внутрь. А там уже ничего и не оставалось — на часах почти час ночи, он пробежал от самого центра города к нужному дому, едва ли чувствуя ноги, как только у него появилась возможность облокотиться о стенку лифта со вздохом облегчения. Финишная прямая — теперь его ждала лишь дверь квартиры. Интересно, жил ли Чангюн с родителями до сих пор, и выгонят ли те его при встрече, как в тот последний раз? Жил ли он вообще здесь до сих пор — оставалось только надеяться. Однако, учитывая, как долго он того ждал и как сильно к тому стремился, можно ли ожидать от злой судьбы, что сегодняшний вечер хотя бы будет отличаться от предыдущих? Можно было верить, что в этот раз Чангюн не станет огрызаться, а согласится поговорить, ведь Джухон истёр все ноги, пока бежал по городу, и вся хмель выветрилась, пока холодный ветер обдувал его лицо, пока слёзы усталости превращались к обледеневшие капли? Но что… но что если есть кто-то у Чангюна и не стоит Джухону вмешиваться в его личную жизнь? Может, тот о нём уже сто лет как забыл и начал новую жизнь, найдя себе человека добрее, заботливее, интереснее, а Джухон понапрасну строит воздушные замки, надеясь, что вновь может добиться доверия человека, которого уже потерял? Пока Джухон мчался по Сеулу, он не жалел ни о чём, и не допускал мысли, будто не добьётся успеха — очевидно ведь: если приложить максимальные усилия, результат окажется наивысшим. Зато слишком много сомнений одолевало его, пока он ехал в одиноком узком лифте и тросы скрипели где-то на высоте нескольких метров. Иронично — оставалось несколько секунд до долгожданной встречи, а он трясся в волнении, и жар пронзал его тело насквозь. Стоило короткому сигналу лифта прозвенеть на нужном этаже, Джухон протиснулся в открывающиеся двери, направляясь к квартире. Здесь, казалось, всё застыло так же, как и добрых десять лет назад: и запах кошачьего корма, доносящийся из чьего-то балкона, и вонь сигаретного дыма у окна, и те же брошенные коробки у пожарной лестницы. Ощутив прилив ностальгии, Джухон двинулся к нужной квартире — и, не задумываясь, ведь от раздумий только прибавится сожалений — нажал на звонок. Он не успел подумать: а что, если этот звонок жителей разбудит? А не лучше ли было прийти сюда на утро и поймать Чангюна перед работой? А не стоило ли вообще остаться дома и на пьяную голову не затевать никаких приключений? Хёнвон просто-напросто взял его на слабо — конечно, он ведь сам неопытен, а основывается лишь на просмотренных романтических фильмах и прочитанных книгах, думая, что в жизни подобные ситуации решаются такими кардинальными методами. И кто его дёрнул сорваться посреди ночи, чтобы банально… поговорить. Это даже обнадёживающе не звучало — только глупо, неправдоподобно и жалко. Чёрт возьми, Джухон, вероятно, пожалеет об этом, как только дверь откроется — если она откроется ему вообще… Однако удача ему соблаговолила — и через пару минут он услышал шорох шагов по паркетному полу — тот самый, чуть ленивый, вальяжный, плавный, скорее — царский. Чангюн всегда шёл на зов так, словно делал одолжение, и каждый раз это ожидание было томительным, но вместе с тем приятным. Джухон не мог сдержать улыбки: конечно, тот вновь направлялся к нему. Пока что всё шло слишком хорошо, чтобы быть правдой. Дверь открылась, и на пороге предстал невысокий парень в тёмно-зелёной пижаме с принтом динозавра. Сонный, он потирал лицо руками, борясь с усталостью, и его каштановые волосы были чуть взлохмачены на затылке. Ну конечно, в такое время он должен был спать, а не смиренно смотреть в окно, отыскивая на пересечениях автомобильных дорог на всех парах спешащего к нему Джухона. С чего тот только решил, что его здесь вообще будут ждать? — Боже, опять ты? — только и произнёс Чангюн, зевая и прикрывая рот тыльной стороной ладони. — Прости, — прошептал Джухон на выдохе. — Прости, прости, что заявился к тебе так поздно. Прости, что снова мучаю тебя. Но мне правда нужно с тобой поговорить. Это жизненно важно, Чангюн, и я в последний раз прошу тебя выслушать меня, а не вновь захлопнуть дверь перед носом! Наверное, жалко было видеть перед собой эту картину: шапка скосилась на бок, молния пальто, зацепившаяся за шарф, неосторожно расстёгнута, он весь покраснел и вспотел, в глазах его — отчаянная надежда, и он вновь выглядит как последний дурак, наивно полагающий, будто здесь его с радостью примут… — Ты на часы смотрел? — лишь равнодушно ответил Чангюн. — Ты спал? — заботливо поинтересовался Джухон, напуская вымученную улыбку. — Нет, играл в приставку и ел пиццу, — Чангюн сжал губы в тонкую полоску. — Конечно, я спал. Попробуй отпахать двенадцать часов в кофейне пять дней в неделю! Я начал видеть сон, когда ты позвонил. Джухон постыдно спрятал взгляд, закусив губу. Ему пришлось опереться рукой о косяк двери — ноги подкашивались, да и дрожащие колени подгибались от напряжения. — Тем не менее… есть ли у тебя время? — попробовал он, вскидывая бровь. — Может, позволишь мне сказать пару слов, прежде чем снова выгонишь? Есть ли у меня шанс тебя переубедить? — Переубедить в чём? — горько усмехнулся Чангюн. — В то, что ты подставил меня, а спустя десять лет приходишь просить прощения, как ни в чём не бывало? Тон его голоса не был разозлённым. Он не был и приблизительно устрашающим. Наоборот, такого ровно выдержанного тона и хладнокровного спокойствия Джухон ещё никогда от него не слышал — по крайней мере, не в свою сторону. Да, временами Чангюн грубил одноклассникам или наглым спортсменам, умудрявшимся кинуть мяч прямо ему в голову или заехать по очкам, когда он сидел на трибунах, вдохновляясь окружающей природой, — вот только заботливый Джухон никогда подобной интонации не заслуживал. А сейчас он понимал, насколько устрашающим, насколько грозным мог казаться его друг — тот самый крохотный и беззащитный парень на полтора года его младше, худощавый младшеклассник с блокнотом стихов в руках и изящных круглых очках, что обнимал его и, фыркая, утыкался носом в шею. Чангюн полностью изменился, мог бы подумать Джухон. Но на самом деле он просто… вырос. — Разве мы не можем поговорить хотя бы раз? У меня есть оправдание, — произнёс Джухон. — Ты правда хочешь сделать это сейчас? Ты не мог терпеть до завтрашнего утра? — Чангюн скептически вскинул бровь. — Я прибежал к тебе через весь город, — покачал головой Джухон. — Два часа. Два часа я добирался до тебя на своих двоих. — Не пытайся разжалобить меня. Не получится. — Но что мне поделать, когда я и дня не могу провести теперь, не встретившись с тобой! — вскрикнул Джухон, ударяя кулаком по косяку двери. Однако Чангюн ему не ответил: следующий момент круто повернул их вечер — на сто восемьдесят градусов. Не в силах ответить, Чангюн пошатнулся, будто невидимая сила скосила его, и, закружившись, упал на пол, прикрывая глаза. Думать не пришлось: сразу после слов Джухона Чангюн, сложив руки, упал в обморок.***
— Чангюн? — вопросительно прошептал Джухон. А затем, чуть громче, напористее: — Чангюн! Он наклонился, вглядываясь в лицо парня: то побледнело, осунулось, и в этом тусклом свете лампы сквозь кожу проглядывались голубые вены. — Чангюн, господи, что с тобой! — в отчаянии выкрикнул Джухон, опускаясь на колени. Только этого ему не хватало — конечно, ведь всё шло так хорошо! Это больше походило на ироничный сюжет драматичного фильма, где в самый ответственный момент ситуация идёт наперекосяк. И именно Джухон оказался в этом виноват. Джухон впал в ступор. Он не мог поверить, что это произошло: неужели вот так вот, будто специально, назло, Чангюн свалился в обморок у него на глазах? Парень и не знал особенно, что в таких ситуациях делают: последний раз подобный случай произошёл пару лет назад, когда Хёнвон, измождённый плотным графиком, от усталости упал без сил и Джухону пришлось моментально рыскать по интернету, как спасти друга. После того инцидента, казалось бы, он должен был стать специалистом, однако в панике он толком и не запомнил ничего. Поэтому сейчас ему не оставалось ничего, кроме как спасать Чангюна. Джухон прошёл в квартиру и снял пальто, повесив на ближайший крючок, чтобы было удобнее. Он наклонился, прислушиваясь к дыханию Чангюна: то было равномерным, и сердцебиение, хоть и чуть замедленное, но было слышно. Отлично, подумал Джухон. Хоть здесь нет никакой опасности. Никакие обтягивающие элементы одежды не сдавливали дыхания Чангюну: ночная рубашка была широкой, просторной, а штаны не сдерживал ремень. Поэтому тут же Джухон погнался вперёд по коридору, к ванной, к кухне в поисках аптечки, а когда в бесконечных ящиках и сумках наконец нашёл нашатырный спирт, довольный вернулся в прихожую. Он закрыл входную дверь, раскрыл ближайшее окно, впустив свежий воздух, а затем осторожно уложил Чангюна на спину, слегка приподняв ему ноги, подперев их первым попавшимся ящиком. Вылив на вату нашатырный спирт, осторожно провёл её над носом Чангюна, стараясь ненароком не попасть на глаза. — И как тебя только угораздило, а… — прошептал он, прислушиваясь к каждому шороху, что мог издать Чангюн. — Что же с тобой случилось за все десять лет, пока меня не было рядом? Спустя несколько мгновений Чангюн подал признаки жизни, попытавшись раскрыть глаза — свет от лампы в коридоре слегка резал и напрягал зрение, и парень попытался прикрыть лицо рукой. Вот только конечности совсем его не слушались: локти ослабли, ватные пальцы еле двигались. — Чангюн? — тут же отреагировал Джухон. — Ты уже очнулся! Хвала небесам, а то уж я думал, придётся вызывать скорую. Но тот не потрудился ответить. Наоборот, снова зажмурившись, он пробурчал что-то неразборчивое и даже попытался отвернуться. Будто он жалел, что, открыв глаза, не увидел перед собой ничего, кроме этого ненавистного и назойливого Джухона. А тот, в свою очередь, потрогал ему лоб, проверив температуру — кожа была не холодной и не горячей; затем посчитал пульс — вполне нормальный; так что, подхватив парня под спину и колени — благо, тот был не слишком тяжёлым — настроился отнести в спальню. — Ладно, посмотрим, что можно сделать, — вздохнул Джухон, удобно устраивая Чангюна у себя на руках. — От… отпусти меня, — умудрился пробормотать тот, нахмуривая нос и брови. — Брось. — Ещё чего придумал, — фыркнул Джухон. — Упал в обморок на моих глазах, а теперь просишь оставить в одиночестве? Да, Чангюн, ты совсем не изменился. Вырос, а всё ещё думаешь, будто одиночество окажется для тебя полезнее. Джухон не хотел злоупотреблять своим положением. Однако же, борясь с моралью, он был рад чувствовать прикосновение к знакомой спине, пусть и через плотную тканевую рубашку. Конечно, Чангюн надел такую тёплую одежду — он всегда был мерзляком, и даже в погожий летний денёк всегда надевал плюшевый свитшот или кутался в толстовки. Бедное, худощавое тельце, что Джухон осторожно нёс в сторону спальни, само того не сознавая, доверчиво покоилось на его руках — даже не по своей воле — а ведь когда-то оно укрывалось в его объятиях, обдавало его тёплым дыханием и едва, вот-вот, касалось губами… Сколько воды утекло с тех счастливых времён, когда они просто позволяли себе любить друг друга, не задумываясь о последствиях. Любить, будучи ребёнком, всегда оказывается веселее и слаще, чем любить, будучи взрослым. Здесь всегда оказываются нелепые проблемы и ссоры на пустом месте — и загоны, какие-то странные, неоправданные и чересчур назойливые. А ведь порой так не хватает остаться вдвоём под ночным небом, рука в руке, плечом к плечу, сквозь одежду чувствовать пробегающие мурашки по телу другого, молчать — ведь слов не нужно, чтобы любоваться звёздным небом?.. Джухон отнёс Чангюна в его спальню — крохотную комнату четыре на четыре метра, где умещался рабочий стол с компьютером, единственный шкаф да одноместная кровать. Осторожно уложил парня на спину, а тот, вряд ли что-либо ещё осознавая, лениво перевернулся на бок, издавая протяжный стон. — Почему… ты здесь… — Я пришёл поговорить с тобой, — напомнил Джухон. — И хорошо, что пришёл, иначе кто бы тебя спас? Что бы с тобой случилось? Твои родители дома? Скоро приедут? — Их здесь нет, — больше прожевал, чем сказал Чангюн, пытаясь натянуть на себя край одеяло. — Я не живу с ними. Джухон заволновался. — Но что же делать, если ты снова так грохнешься? А если ты ударишься головой? Если случайно сломаешь себе что-нибудь… — Так говоришь, будто это в первый раз произойдёт, — проворчал Чангюн. — Ты вдруг стал таким заботливым. На самом деле, Джухону уже хотелось плакать. Не от грусти, не от предательства, а от отчаяния — ведь что бы он ни предпринимал и как бы ни пытался воззвать к мудрости, рассудительности Чангюна, тот не то что не поддавался — он лишь действовал наперекор. Джухон мог стерпеть и оскорбления в свой адрес, и прожигающий насквозь, подобно сигарете, взгляд, и его колкие, язвительные, наполненные сарказмом фразы — боже, он бы даже смирился, если бы Чангюн влепил ему пощёчину или ударил, — вот только он не мог поверить, будто тот забыл всё, между ними было. Он отверг всё, чем жил когда-то. И заявлял, что Джухон совсем о нём не заботился, когда тот мог принять его звонок посреди ночи и даже прибежать к нему домой, чтобы успокоить от приступа тревоги или панической атаки, когда тот следил за его здоровьем и, замечая, что друг мало ест, мало спит, переусердствует, ходил с ним вместе в больницу, следил за прохождением курса лечения и за графиком принятия нужных лекарств. Джухон заботился о нём даже сильнее, чем о самом себе, и теперь… Теперь Чангюн нагло заявляет, что тому всегда было на него наплевать. — Ты мне дорог, Чангюн, — ответил тот, поджимая губы. — Даже спустя десять лет. Но тот ничего не ответил: лишь слегка покачал головой да промолчал, не став возражать. Разве мог он спорить? Джухон тяжело вздохнул и опустился на крутящееся кресло у компьютера, оглядывая комнату. Обои — всё те же, светло-бежевые, — кое-где были заляпаны маслом или жиром; всё те же полки висели над кроватью, пусть и заставленные теперь другими книгами. Когда-то здесь стояли учебники, по которым два школьника готовились к экзаменам и контрольным. У компьютера всё ещё стояли пластиковые фигурки, изображающие героев их любимого аниме, что они временами пересматривали, закрываясь в комнате на целый день, чтобы плечом к плечу лежать на кровати и смотреть в монитор. На подоконнике красовалась парочка кактусов — непримечательных, невысоких, — в аляпистых красно-жёлтых горшках. Тюль слегка колыхалась на слабом ветру, доносящемся в комнату сквозь тонкую щель в окне. — Тебе не жарко? — поинтересовался Джухон. Чангюн покачал головой. — Не холодно? — то же движение. — Не тошнит? Воды принести? Чая? Еды? — и снова, снова, снова всё то же равнодушное покачивание головой с закрытыми глазами. Наверное, Чангюну и уши хотелось закрыть, и с головой спрятаться под одеяло, лишь бы сбежать от самой большой и самой навязчивой проблемы. — Что ты делал, когда я пришёл? — спросил он, вытягивая шею, чтобы понять выражение лица Чангюна. То не менялось было ровным и не показывало ни единой эмоций. Словно живой труп, бледный, не издавая ни звука, он всего лишь лежал поверх своей простыни, и даже дыхание его едва было слышно. — Спал, — сухо ответил он. — Часто с тобой такое случается? — Тебе-то что? — Часто или нет? — Да. Раз в месяц точно. Джухон не припоминал, чтобы в школьные времена Чангюна мучили подобные симптомы. Тогда он, хоть и бледный, всегда с пониженной температурой, частыми головокружениями и кровотечениями из носа, всё равно выглядел здоровее. А сейчас мешки под глазами и осунувшаяся кожа на лице и теле делали его похожими на пациента психиатрической больницы. — Из-за чего? — Стресс. Переутомление. Взрослая жизнь. Реальность, — выдал Чангюн, утыкаясь носом в подушку. — Не о чем волноваться. Иди домой — дальше я сам разберусь. — Даже не надейся, — нахмурился Джухон. — Я останусь с тобой, хочешь ты того или нет. Расскажи, что с тобой происходит. Чангюн прицокнул языком и издал тяжёлый вздох. «Перестань прикидываться, будто устал от меня, — подумал Джухон, прищурившись, посмотрев на парня. — От меня тебе не сбежать — особенно теперь, когда я знаю, что тебе плохо.» — Работаю много, — бросил тот. — Учусь на заочном. Устаю. — Спишь хорошо? Ешь много? — справился Джухон, хотя хватило бы одного взгляда понять: ответ будет отрицательным. Казалось, он похудел ещё больше со школьных времён. — Ты так наивен. Думаешь, будто хорошую жизнь можно обеспечить долгим сном и полезной пищей. — А ты так глуп. Думаешь, будто, изнашивая организм постоянными нагрузками, совсем не причинишь вреда здоровью. — Я взрослый человек, способный самостоятельно принимать решения. Ты врываешься в мою жизнь, почему-то полагая, что это станет для меня манной небесной. Поверь, я тебя совсем не ждал. Я совсем не хотел тебя увидеть. Хотя это, наверное, сильно ударит по твоему самолюбию, — он издевательски хмыкнул. — Судьба свела нас снова. Почему не предоставить ей шанс, когда она подарила его нам? — Не все встречи носят судьбоносный характер. Мы с тобой были лишь двумя одноклассниками. У некоторой дружбы есть срок, Джухон, и наш окончился прямо за воротами школы. Джухон опустил взгляд. Невольно он покрутился на кресле — то издало противный скрип — и закусил нижнюю губу, чтобы не позволить словам сорваться с языка — всем словам, которые он так долго репетировал, пока бежал сюда. — Не знаю, зачем ты снова сюда пришёл, — вздохнул Чангюн, качая головой. — Я же просил тебя… Я не прощу тебя, даже не пытайся. Некоторым ошибкам суждено оставаться в прошлом. Спасибо, что преподал мне парочку жизненных уроков. Из-за тебя я больше никого… Он резко замолчал. Будто фраза, так долго крутившаяся в его голове, была прервана внезапным осознанием своей интимности. В таком признаваться нельзя никому — даже близкому другу. Даже себе самому. Джухон встрепенулся. Он пришёл сюда за правдой — и настроился ловить каждый её оттенок, каждый её шёпот. — Из-за меня? Мне правда жаль, что я разбил тебе сердце, Чангюн. Но я не мог с тобой связаться и банально попросить прощения. Ты отгородился от меня. — Чтобы больно не было. И, больше не говоря ни слова, Чангюн встал с кровати и направился в коридор. Ноги его едва держали, и он опирался о стены, чтобы не упасть на пол. — Ты куда? — тут же вскочил Джухон. — На кухню. Ты перебил мне сон, и теперь мне хочется есть. Джухон в два счёта оказался рядом с парнем, осторожно поддерживая его под спину и талию. — Я могу приготовить тебе что-нибудь. Чангюн окинул его уставшим взглядом. — Угу, давай, навари мне пельменей, — буркнул он. Но Джухон и правда бросился помогать. Едва он довёл парня до кухни, как сам бросился наливать чайник в воду, доставать посуду, рыскать по холодильнику. — Успокойся: ничего, кроме старого торта, ты там не отыщешь. В общем-то, он оказался прав. Только Джухон всё равно достал его, отыскал чашки, налил чаю и пригласил Чангюна опуститься на стул. Ведь настало время для их долгожданной встречи.***
— Я думал, ошибки в этом мире делятся на два типа: глупые, неразумные, нелепые, или же серьёзные, безнадёжные, фатальные, — вздохнул Джухон, делая глоток обжигающего горло чая. — Логично ведь, что первый тип исправить будет проще? Взял — да извинился. Поговорил, обсудил ситуацию, выяснил минусы и плюсы, сделал выводы для себя и собеседника. Только решал я с трудом всегда именно их. Бытовые ссоры, разногласия, споры всегда слишком тяжелы для осознания и понимания. Наш мозг так затуманен будничной рутиной, что мы, помимо собственных забот, ничего и не видим — они становятся нашим окружением, нашим миром. Конечно, если кто-то вдруг в них вмешивается или осмеливается оспорить нашу точку зрения, мы будем защищать свои взгляды до конца и не уступим — из-за чрезмерной гордости. Совершенно неоправданной и бесполезной гордости. Сам посуди: мы всегда стараемся показаться крутыми, правыми, заносчивыми, стараемся доказать другому, будто наше мнение здесь единственное верное. А другой не глупее нас — его в этом конфликте тоже задели, и он тоже не пойдёт на попятную, не уступит, не остановится. И такие конфликты за всю жизнь накапливаются, позволяя нам узнать о человеке достаточно многое: казалось бы, обычная уборка, обычный ремонт — а мы уже узнаём все недостатки его характера: слишком властный, слишком надменный… Мы несём их долгие годы, пока наконец они, капля за каплей накапливаясь в чаше нашего терпения, не выливаются наружу: и тогда приходит неизбежное — расставание. Куда легче ссоры из-за ошибок непоправимых: взял — да и предал. Человек это понял и сразу отвернулся от тебя. Никаких лишних разговоров. Никаких оскорблений. Вы всего лишь понимаете друг о друге абсолютно всё, что держали до этого в секрете, и расходитесь, глядя друг другу в глаза, а затем разворачиваетесь и удаляетесь в различных направлениях. А спустя какое-то время, может, судьба снова вас сведёт. И может, вы даже извинитесь. А пока остаётся только ждать, когда же вы столкнётесь на оживлённых перекрёстках многолюдного города, даже если в душе проклинаете этого человека — вы знаете, что, стоит вам только уловить его взгляд в толпе, вы кинетесь к нему в объятия и прошепчете, утыкаясь в шею, о том, как сильно любите. И как сильно не желаете отпускать. Чангюн откусил наполовину засохший торт и слизал бисквитный крем с верхушки. Мармеладная вишня и отгрызанная шоколадка — приторно сладкие для чересчур горькой души — безжизненно лежали на пластиковой подставке. — Ну и развёл ты мне здесь демагогию, — вздохнул он. — Я и без того знаю, какая ссора между нами случилась, — и отпил чая из широкой кружки с изображением медведя. — Послушай, Чангюн, в тот момент ты и вправду меня неправильно понял, — произнёс Джухон — ровным, устойчивым тоном, не позволяя себе малейшей слабости. — Я прошу тебя, давай вспомним в деталях тот вечер — и ты поймёшь моё поведение. Ты наверняка поступил бы точно так же. — Знаешь, Джухон, — он сощурил глаза, вглядываясь в парня, что сидел напротив, — мне безумно интересно твоё оправдание. Каким же оно, должно быть, было сильным и веским, раз ты так поступил, а сегодня только жалеешь. Хотя бы на заметку: я больше не тот шестнадцатилетний подросток, который доверял тебе и писал стихи, вдохновлённый каждой безделушкой. Я вырос. Если ты надеешься найти в этих стенах того самого ребёнка, который смотрел на тебя восхищёнными глазами, тебе придётся с ним попрощаться. Джухон тяжко вздохнул, отворачиваясь. Чангюн сидел прямо напротив, без какого-либо желания или аппетита уплетая торт — будто это было очередной обязанностью, не выполнив которую, тот чувствовал тревогу на душе. Над его головой, тихо постукивая каждую минуту, висели часы — всё те же самые, с узором из пионов, чуть покосившиеся, а краешек — отломан. Сбоку стояло старое радио, запылившееся, антенна указывает на окно напротив, а на полке сверху лежат книги с рецептами и советами по хозяйству. Стояла ровная тишина — казалось, даже эти стены на мгновение перестали дышать. За окном завывал ветер, слышались чьи-то далёкие шаги скрипом по устланным сугробам, и какой-то скрипящий звук резал по ушам тонким жужжанием. Каким же неловким, оказывается, может быть чаепитие. — Ты помнишь? — горько усмехнулся Джухон. — Ты помнишь день, когда мы впервые встретились? Бёнтэк сказал мне, что в школе появился новенький, и я не придал этому большого значения. А потом спас тебя… — От машины, — тут же добавил Чангюн, от скуки принявшись грызть шоколадку — крохотными кусочками. — Я помню. Лучше бы не спасал. Джухон промолчал. Ох уж этот вечный негатив — если раньше суицидальные шутки Чангюна вырывались достаточно редко, то в последнее время он буквально сыпал колкостями. Хотя, может, тот всегда был таким — просто Джухон был слишком глуп и зациклен на своей влюблённости, чтобы через её призму не заметить ключевых симптомов?.. — Ты всегда был таким застенчивым… — улыбнулся Джухон. — Ты так и не завёл других друзей в школе, верно? Ты оказался слишком закрытым для остальных. — Да, — подтвердил Чангюн, уставившись вперёд — в какую-то неопределённую точку между столом и плитой. — Помню. Понятия не имею, почему, не доверяя ни единому человеку на этой планете, я с лёгкостью доверился тебе. Сейчас я бы этого однозначно не сделал. Даже бы не подумал. Наверное, возраст играет определённую роль в сознании человека. Мне стоило больше думать над осторожностью. Я часто обжигался на друзьях, и ты стал моей последней ошибкой. Благодаря тебе, я их больше не совершал. Джухон опустил голову. — Я докажу тебе, что ты не совершал ошибки, доверяясь мне. Разве наши восемь месяцев моей преданности, моей любви к тебе были всего лишь вступлением? Тот вечер — развязкой? Твоё исчезновение — эпилогом? Так быть не должно. Это всё время была лишь завязка. Все наши восемь месяцев были завязкой. А развязка наступает лишь сейчас. — Странно, что поэтом всегда был я, а теперь метафорами заговорил ты. — Я прошу тебя открыться мне — может, если ты снимешь свою маску холода и равнодушия, мы сможем поговорить, как взрослые люди? С тебя ведь не убудет обыкновенного диалога, правда? Чангюн отодвинул коробку с остатками кремового торта к стене и, отхлебнув чая, выжидающе уставился на Джухона. — Ну давай. Если ты хочешь разговора — начинай. И чем раньше, тем быстрее он кончится. Джухон сложил локти на столе, смотря Чангюну в глаза. И если в выражении лица гида была заметна некоторая тревожность, то Чангюн не выражал ничего, кроме смиренного ожидания и заранее определённого разочарования. — Помнишь того парня, в которого ты был влюблён? — произнёс Джухон, чуть наклоняясь над столом. — Я всего лишь хотел поговорить с ним — так же, как с тобой. Я, глупый, самонадеянный, думал, что в людях ещё остаётся взаимопонимание — и по-человечески попросил его не мучить тебя. Всё остальное произошло не по моей вине. Я не хотел этого поцелуя. Это он — и только он — подумал, что я его очередной поклонник, напрашивающийся на долю внимания. Чангюн не ответил. Вместо этого он, недоверчиво вскинув брови — «А, вот оно как», — отставил чашку чая в сторону, закатал рукава и подвинул ближе к Джухону свои предплечья. И тут же парню предстала незабываемая картина — к сожалению, в плохом смысле. Запястья Чангюна и кожа вокруг них была исполосана розовыми шрамами: некоторые — глубже, более яркие, выделяющиеся, красные, другие — бледные, едва заметные. И все они шли либо параллельно, либо пересекались между собой, образовывая жуткую карту из перекрёстков и переплетений. Чангюн не дал Джухону отреагировать: так же быстро он закрыл предплечья рукавами ночной рубашки, пряча руки под стол и утыкаясь взглядом в колени. Джухон молчал. — Давно это? — Самые светлые — десятилетней давности. — Это из-за меня? — Отчасти — да. — Я настолько сильно тебя ранил? Тишина на кухне стала ещё более оглушающей. Даже ветер на секунду прекратил завывать, а назойливое жужжание холодильника прекратилось коротким щелчком. — Как видишь. — Прости. Джухон задумался. Может, Чангюн врёт? Хотя за другом он никогда подобного не наблюдал — разве что тот лишь скрывал правду, а это немного, но отличается. Значит, вот в чём была причина его постоянных длинных кофт и рубашек, скрывающих запястья. Даже в душной кофейне, варя горячий кофе, он никогда не раскрывал запястий — как бы кто чего не заметил… Интересно, и когда именно это началось? — До знакомства со мной? Или… — После. Джухон кивнул. — У тебя был диагноз? — Депрессивно-тревожное расстройство. — Ты проходишь… — Джухон почувствовал, как голос его дрогнул, а затем крохотные слёзы навернулись на ресницы. Он сделал резкий вздох: не позволит он себе зарыдать на глазах у человека, которому приходилось в несколько раз тяжелее. — Ты проходишь курс лечения? — Прохожу, не волнуйся. У меня были попытки самоубийства. К счастью, инстинкт самосохранения меня сдержал. Постоянное переутомление, две смены в один день, учёба, совмещённая с работой, тревога, обмороки. Я слишком слаб. Джухон раскрыл рот. Ни единого звука выдать ему не удалось. — Из-за чего? Ты прервал со мной общение, были ли у тебя другие причины? Чангюн вновь вернулся к торту. Отправил в рот мармеладные украшения и снова слизал жирный крем. — Потерял смысл жизни. На самом деле, я никогда его не видел. После выпуска мы с родителями переехали в Штаты, и я прожил там четыре года, пока учился. Потом родители решили остаться в Америке, а я вернулся сюда. Я отучился на юриста, — он горько усмехнулся. — Не то, чем я хотел заниматься по жизни, верно. Сейчас получаю второе образование — стану магистром, может, смогу преподавать, не знаю. Учусь на заочном и зарабатываю на обучение барменом в кофейне. Не самая светлая перспектива. — А то прослушивание? Ты ходил в агентство? Ведь ты так хотел стажироваться… — Я ходил, — ответил Чангюн, отправляя в рот очередной кусок бисквитного теста. — Более того, я его даже прошёл. Им понравился мой образ, моя читка. Я хотел подписать контракт с агентством летом, но ведь без разрешения от родителей несовершеннолетний ребёнок не может этого сделать. Однако я не терял надежды и продолжал тренироваться самостоятельно. На прослушивании я успел познакомиться с парочкой ребят, такими же рэперами. Мы часто собирались вместе, писали тексты, выступали на улицах. Мои родители думали, что я готовлюсь к поступлению в университет, а вместо этого я собирал пожертвования, читая рэп вместе с теми парнями — особенно нам нравилась улица Хондэ, и возле нас собрались такие большие толпы… Я думал, что стану популярным и смогу заниматься тем, чего на самом деле желаю. А родители скоро узнали: просто наткнулись на видео в интернете: нас регулярно снимали прохожие и выкладывали куда угодно, хотя бы на тот же Ютуб. У нас был такой конфликт… Они тут же приняли кардинальное решение: прервать все мои связи со знакомыми и увезти в другую страну, тем более что отцу была предложена хорошая должность в Штатах. И так они обустроили моё будущее, даже не спросив, чего я хочу… Теперь я здесь, — Чангюн отвёл взгляд, закусив губу. Предательская улыбка резала ему кожу. — Это даже звучит смешно. Я так долго к этому шёл, чтобы в один день всё раскрошилось по кусочкам. Ты приблизил меня к моей мечте, но, к сожалению, не ты её устроил. Точнее, она просто… она просто испарилась, будто её и не было никогда. А теперь я юрист и бариста. Звучит отвратительно — для человека, что всю молодость писал стихи. Джухон без слов смотрел прямо на Чангюна. Осознавать, что он, самый дорогой ему человек, просто пытался свести счёты с жизнью, потому что потерял к ней и любовь, и доверие, пока его не было рядом, было чересчур губительно. И почему это только началось во время их знакомства? Джухон всегда желал Чангюну только лучшего и стремился подарить ему всю свою заботу, даже временами забывая про себя. Может быть, ему стоило смотреть внимательно? Он, глупый, даже не подозревал, что его другу тяжело — ведь на все вопросы о самочувствии он всегда отвечал одинаковым сухим «нормально». А вместе с тем — нормально не было никогда. — А ты?.. — только и способен был произнести Джухон. — А ты продолжал писать стихи?.. — К сожалению, да, — хмыкнул Чангюн. — Сейчас вернусь. И Джухон лишь смотрел ему вслед — на хрупкое худое тело, удаляющееся в темноту. Прошла вечность, прежде чем Чангюн, шагая в ритм мерного шага стрелок, вернулся обратно. В руках он держал толстый блокнот с исписанными страницами. Парень бросил его на стол. — Уверен, ты снова захочешь его увидеть. Некоторые листки выпадали из форзаца: наверняка они служили заметками. Вот только Джухон сразу его узнал. Хватило первого взгляда, первого прикосновения — и под этой жестокой запылившейся коркой он почувствовал настоящее сердцебиение…***
— Это твои стихи? — удивлённо проговорил Джухон, когда Чангюн впервые протянул ему свой блокнот — при этом тот застенчиво опустил взгляд в пол, будто он осмелился перенести на бумагу постыдную порнографию из своих фантазий. Джухон ждал этого момента долгие месяцы, и вот, пожалуйста — сразу после обеда Чангюн пригласил его отойти на секунду, и они спрятались на своём любимом местечке на заднем дворе, заняв пустую холодную лавочку, не чтобы поговорить, не чтобы вновь поделиться мыслями, проблемами, переживаниями, и даже не чтобы просто прогулять урок, как они делали порой, — но чтобы парень достал из рюкзака помятый блокнот, у листов которого загибались углы, и протянуть другу. Без предупреждения или какого-либо намёка — а ведь Джухон умолял его позволить ему посмотреть хотя бы пару строчек. Ведь они были друзьями — разве Чангюн не доверил бы своему другу оценить своё творчество? Однако же тот держал его крепко запертым в своём сердце, не решаясь даже самому перечитывать — слишком стыдно было смотреть на строки, которые создал сам, и слишком страшно было осознавать, что их смысл до сих пор был причиной его тревоги. — Да, именно мои, — отрезал Чангюн, отворачиваясь, делая вид, будто занят изучением спортивной площадки. — И ты… ты действительно позволишь мне прочесть их? — до сих пор не верил Джухон. — Бери скорее, пока я не передумал. Джухон тут же вырвал из его ладоней священный блокнот, ощущая какое-то тепло на твёрдой картонной обложке — будто в книге билось само сердце Чангюна. Осторожно, затаив дыхание, он раскрыл первую же страницу, увидев тот самый текст, что сочинял Чангюн, когда-то шагая по дороге, и ценой завершения произведения стала угроза попадания под колёса. К счастью, Джухон спас его тогда. Удивительно: Чангюн не выбросил эти листы — ведь каждый раз глядя на них, о чём он вспоминал? О том ли, как едва не погиб? Или о том, как Джухон спас его жизнь своими горячими объятиями?.. Он стал проглядывать листы, внимательно читая каждую строку, и все до единого из них были не просто… не просто стихами. Это был настоящий крик души. Крик, который должен был со страстью вырваться из горла, однако ни один звук оттуда так и не решился выйти. Джухон заворожённо листал страницы, порой перечитывая строки по два, по три раза. И не мог не держать свой рот раскрытым от удивления — он подозревал, что Чангюн окажется проницательным поэтом, бьющим своими словами прямо по сердцу читателя. Однако он превзошёл все его ожидания. И Джухон старался лишь утереть слёзы, что предательски наворачивались на глаза, и унять боль в разрывающемся сердце. — Я был тобой легко любим и ненавидим…, — начал он, заворожённо водя пальцем по странице — буквы чёрными чернилами проступали на пожелтевшей бумаге, и их плавно обрамляли помещенные в гербарии цветы, будто иллюстрируя загадочные мысли. — И крепко к сердцу прижимал твои мечты. И громко падали цветы, и полно… сердце пустоты, — Джухон резко вздохнул, будто какая-то боль прорезала его тело. — Я сшил букет из лепестков твоей обиды…, — продолжил за него Чангюн, пряча взгляд — чересчур поспешно, чересчур стыдливо. Джухон заметил — впервые в жизни — как на лице парня проступила краска, и тот слегка скривил губы, будто в недовольстве. Невольно он весь сжался, скукожился от неловкости, спрятав нижнюю половину лица в воротник своей рубашки. Неужто он хотел сбежать отсюда, исчехнуть, провалиться сквозь землю — и всё потому, что осмелился открыть частичку своей души Джухону?.. — Это… прекрасно, — на выдохе произнёс тот, округляя свои глаза. Он дочитал оставшиеся строки — но теперь уже не вслух, так как боялся сильнее смутить Чангюна. Подтрунивать друг над другом стало их беспрекословной традицией, но порой стоило сдерживать порывы — они здесь не шутки шутили. Чангюн решился на отчаянный шаг. Может быть, эти стихи по своей силе были подобны признанию в любви. Джухон всё листал и листал блокнот, и несмотря на то, что время заставляло их расстаться и разбежаться по классам, они даже не стремились забежать обратно в школу, мало того — они даже не думали смотреть на часы. Как это мелочно — наблюдать за временем, когда в руках у Джухона целый мир, где времени не существует — а существуют только невероятно преданные и крепкие чувства к другому человеку, что живёт лишь в фантазиях поэта… Удивительно, но этим самым человеком всегда был только читатель. — Это всего лишь черновик, — Чангюн махнул ладонью, решившись заговорить — дрожащим голосом он осторожно подбирал слова и интонации, словно боялся заплакать. — Он не дописан. Скорее всего, никогда и не будет дописан. — Почему так? — Джухон разочарованно надул губы, продолжая перечитывать полюбившиеся строки. — Я не чувствую вдохновения для него, — пожал плечами тот. — Так странно, что тебе нравится. — Но оно… у меня нет слов, Чангюн. Почему ты никогда не показывал мне свои стихи раньше? — Я не хочу, чтобы ты нахваливал меня, — печально проговорил тот. — Не для этого я позволил тебе взглянуть на свои стихи. Я лишь исполнил твоё желание, вот и всё. А теперь, прошу, верни мне блокнот. Джухон нехотя протянул записную книжку парню, чувствуя, будто отдаёт дорогую сердцу вещь — навсегда, в непредсказуемую тьму, даже не зная, удостоят ли его ещё одного шанса — в сомнительном и туманном будущем — снова хоть краем глаза взглянуть на полюбившиеся строки. А затем Чангюн просто встал со скамьи и ушёл в пустоту, оставляя Джухона в собственных мыслях. Стены школы сотрясались от пронзительного звонка, но даже этот назойливый звук, бивший по тонкому слуху, не мог заставить парня подняться и последовать за другом, чтобы войти в школьные двери. Потому что он чувствовал, что с этими стихами влюблялся в Чангюна всё больше и больше.***
— Поверить не могу, — сказал Джухон, листая пожелтевшие от времени страницы, — ты не забросил его. И дописал… Дописал свой черновик. — Пришлось, — вздохнул Чангюн. — Было не по себе смотреть на эти четыре строки. Я всегда довожу дело до конца. Джухон склонился над страницами, не в силах сдержать улыбку: этот стих, запавший в сердце в подростковом возрасте, он не мог выбросить из головы. На удивление, временами он даже вспоминал эти строки, не осознавая, как они поселились в его голове: может, стих из школьной программы, может, случайно увидел в интернете… А сейчас вся мозаика собиралась вновь. Конечно, эти цветы всегда были олицетворением их связи. Прочной, крепкой и самой непонятной в мире связи. — Твои гортензии горят оттенком боли, — прочёл Джухон, облизывая пересохшие губы, — а у ромашек не осталось лепестков: и как гадать мне — я из слов окутан тысячью оков… — В твоих глазах я, утонув, лишился воли, — добавил за него Чангюн, не смотря в блокнот — он этот стих помнил по памяти наизусть. Нацепив на лицо улыбку, он хитро подмигнул Джухону. — Подумал, стоит, всё-таки, его дописать. Ведь тебе-то он понравился. Значит, хоть какую-то ценность в этом мире он имеет, — вздохнул Чангюн. — Земля тянула мои корни к пресным водам. От соли слёзы осушила, чтобы жить. Но смерть мне до сих пор грозит, — он покорно выдохнул, — и я по лепесткам разбит. Уж лучше с солью, но увидеть… — Как уходишь… — Джухон прикрыл губы рукой, чтобы ненароком не выдать, как сильно они трясутся в волнении. Голос его стал приглушённым. — Я протянул азалию тебе, шепча с тревогой: «Дождись меня, ведь я вернусь к тебе в ночи». Но превращался ты в нарцисс, а хладнокровный твой ирис… — Мне предлагал всего лишь дружбу — как жестоко. Как жестоко. Ведь Джухон, готовый жизнью ради Чангюна пожертвовать, от того принимал всего лишь дружбу. Если бы он только знал, что всегда было только наоборот. — Букетам разное предназначение в этом мире, — продолжал Чангюн, захлопнув блокнот, чтобы Джухон перевёл взгляд с сухих страниц на его лицо, в особенности — губы, шептавшие заветные строки. — Сирень — красиво украшать счастливый дом. Фиалка — тайная любовь. У астры — память, горечь, скорбь… А мне лежать — и где? — на собственной могиле. Чангюн внезапно накрыл своей ладонью ладонь Джухона и склонил голову набок, поморщив нос, чем заставил парня открыть рот от удивления: наконец он заслужил прикосновение?.. — Чангюн… — лишь смог прошептать в ответ Джухон, прикладывая свободную ладонь к груди — сердце его забилось слишком, слишком часто. — Это прекрасно. Как и тогда — это слишком прекрасно. Он вновь натянул улыбку. — Джухон, — сказал он в ответ, вскидывая брови, — если ты видишь красивый цветок на клумбе, никогда не срывай его, слышишь? Он всё равно долго не проживёт. Эгоистично лишать клумбу её прекрасного украшения, чтобы забрать себе домой — так, полюбоваться пару дней. Мы должны сиять сами по себе, а не для кого-то. Чангюн поднялся со стула, убирая руку с ладони Джухона — точнее, он мягко и аккуратно провёл пальцами по его огрубевшей коже, чтобы затем, отдаляясь, приложить указательный к губам и снова подмигнув, будто прося оставить то, что между ними только что произошло, в секрете. — Я пойду спать, хорошо? — сказал он, хмыкнув. Джухон вскочил со стула, едва не сваливая свою чашку — пара капель чая вылетела на стол. — Погоди! Ведь… ведь мы практически не поговорили… Чангюн обернулся на полпути, бросая в его сторону разочарованный взгляд. — Ты хочешь узнать обо мне больше подробностей? Сомневаюсь, что они тебе понравятся. Они либо слишком скучные, либо слишком жуткие. Поэтому, чтобы скорее окончить этот разговор, я, пожалуй, лягу. Если хочешь — оставайся в квартире. Но только до утра. Хоть будет смысл проснуться: чтоб тебя отсюда выгнать. И, отсалютовав парню, молча удалился. Именно в тот момент, когда он скрылся за тёмным углом коридора, а Джухон остался на кухне, над закрытым блокнотом, рядом с недоеденным тортом, недопитым чаем и выключенным радио, воцарилась настоящая — оглушающая — тишина.