***
— Может, потанцуем?
Ed Sheeran — Perfect Джухон вытер оставшуюся тарелку и поставил её сушиться — пара капель всё же скатилась вниз, на железную подставку. Затем протёр руки вафельным полотенцем, повесил его на крючок и вдобавок провёл тыльными сторонами ладони по джинсам, убеждаясь, что руки сухие. — Ты не будешь против, если я снова к тебе приду? — спросил он Чангюна, слегка улыбаясь. Тот допивал свой чай — спокойно, размеренно, словно никуда не спешил, ведь на работе нужно было появиться только через час. — Приходи, если тебе так хочется, — пожал плечами он. — Только, прошу, не засыпай меня всё теми же бесполезными разговорами, из которых мы не вынесем для себя никаких выводов. — Обещаю только помогать тебе по хозяйству и следить за здоровьем, идёт? — Джухон вытянул вперёд ладонь, сложенную в кулак, с вытянутым мизинцем. Чангюн лишь тяжело выдохнул и вскинул брови — и вместе с тем всё же скрестил свой мизинец с Джухоновым, засвидетельствовав его обещание. — Господи, совсем как в детстве. — Если учитывать, что мы с тобой не виделись десять лет… В своём сознании я будто снова становлюсь тем семнадцатилетним подростком, когда вновь вижу тебя, — проговорил Джухон, улыбаясь. — Прости, меня это слишком тревожит, но… — он робко указал на очки Чангюна и сощурил глаза в любопытстве. — Ты менял линзы? Твоё зрение ухудшилось? Чангюн усмехнулся. Будто посреди их неловких, обрывистых диалогов, которые начинались с ничего и завершались, будто слова улетали вдаль, не обременённые окончаниями, эта тема казалась самой важной… — Немного упало. Пришлось сменить пару лет назад. Но с тех пор близорукость не прогрессировала. — Это хорошо. Джухон чувствовал, что пора уходить. Пора — иначе как они с Чангюном вовремя успеют на работу?.. Однако же… В самые ответственные моменты время хочется растянуть подольше. Хоть до последней минуты, до крайней секунды остаться в этом мгновении, пока не приспичит бежать — и в этот тихий, безмолвный момент просто постоять рядом, ощущая присутствие друг друга, даже не говоря ни слова — лишь ощущать эту безмятежность, эту наивную беззаботность, в своём собственном, крошечном, мире, и проблемы существовали только за его пределами. А до тех пор, пока стрелки на часах не объявят, что им пора бежать из квартиры и нестись в разных направлениях, можно сделать глубокий вздох — и запечатлеть в памяти каждый момент священной тишины. Радио играло тихо. И пускай временами антенна плохо ловила связь и посреди песен вдруг слышались обрывки белого шума, слова всё ещё можно было разобрать. Джухон слегка придвинул антенну, прикидывая идеальное положение, и наконец из колонок ясно, чисто, громко полились мелодии. — Ты не хочешь… потанцевать? — испуганно предложил он, потупив взгляд. Казалось, в его голове с бешеной скоростью генерируются новые идеи — и чем дальше, тем более сумасшедшие. Сначала он прибегает к Чангюну в дом посреди ночи, затем остаётся здесь до утра, а сейчас… боже, каким же отчаянным влюблённым он был… а сейчас он предлагает ему совместный танец. — Потанцевать? — вскинул брови Чангюн. — Сейчас? — больше утвердил он, удостоверяясь, что правильно понял намерения Джухона. — Я уверен, где бы ты ни провёл все эти десять лет, что бы ты ни повидал, с кем бы ни был знаком, — Джухон подал ему руку, слегка улыбаясь, — никто не предлагал тебе медленный танец в семь утра на кухне под песни по радио, так ведь? Чангюн покачал головой и закатил глаза — и тем не менее Джухон увидел на его лице проблески улыбки в виде поднятых уголков губ. — Здесь ты прав. — Я всего лишь хочу обозначить начало новой дружбы, — пояснил гид. — Новой, более трезвой и разумной. Обещаю не подвести тебя. И Чангюн согласился. Приняв ладонь Джухона, он робко, осторожно приблизился к нему; и неизвестно, кому здесь пришлось тяжелее: Чангюну, что заново учился доверять Джухону, или Джухону, так давно не чувствовавшему его прикосновений. По радио играл Эд Ширан. Его мягкий, волнительный голос плавно заливал кухню, создавая атмосферу какого-то мягкого, семейного уюта — или же уюта двух влюблённых, что сбежали на край света от назойливых глаз, чтобы побыть наедине. Я нашёл свою любовь. Погрузись в это чувство со мной. Чангюн приближался к нему нерешительно. Он позволил себе схватиться за обе ладони Джухона, однако же, медленно ступая в нескольких сантиметров от него — разница между их шагами была заметна на кафельном узорчатом полу — он держал своё тело на некотором расстоянии, будто, прижавшись к его торсу, получил бы удар током — или ожог. — Мы с тобой никогда не танцевали, верно? — прошептал Чангюн, пряча взгляд — он поднял голову и устремил его в потолок. Неловко было встречаться с сияющими и округлёнными от волнения глазами Джухона. — Никогда, — подтвердил тот. — Большое упущение с нашей стороны. Мы даже на дискотеки никогда не ходили. — Скопище незнакомых людей, что, хорошенько выпив, дёргаются, как ужаленные, под отвратительную некачественную музыку, — горько усмехнулся Чангюн. — Вот какими я представлял их в школе. И до сих пор, пожалуй… — В Америке тебе не приходилось посещать студенческие вечеринки? — Джухон вскинул бровь. А Чангюн наконец опустил голову и окинул его скептическим взглядом — большие глаза в круглой оправе так и вопрошали: «Ты издеваешься надо мной?» — Пока остальные развлекались в кампусах, я учил международное право в общежитии, заткнув уши наушниками, — проговорил он устало. — Обращайся теперь, если что. Я здесь что-то вроде… юриста, — и он отвёл взгляд к стене. Милый, я танцую в темноте, ты — в моих объятиях. Босиком, в траве, слушая нашу любимую песню. — Разве можно было учиться под музыку? — хмыкнул Джухон. — Я и запомнить ничего не мог, стоило услышать знакомые ноты. — Я слушал то, что меня успокаивало, — ответил Чангюн. — Знаешь, музыка — такая вещь… посильнее таблеток, посильнее душевных разговоров. Она от тебя ничего не требует и только ласково укрывает, слушает… Ей, в общем-то, всё равно, кто ты и какие поступки ты совершил. В тяжёлые минуты она будет с тобой, ничего не прося взамен. Напомнит тебе о лучших днях, если ты захочешь, и скажет, что впереди всё может быть только лучше. Она поможет тебе путешествовать по твоему сознанию, пока ты не найдёшь ответов на вопросы. А иногда — она просто позволит посидеть наедине с собой — спокойно, не говоря ни слова — отдохнуть, прикрыв глаза. Музыка спасала меня, когда я в очередной раз заносил нож над запястьем, а затем, вслушиваясь в любимые строки, прокручивал в голове один и тот же вопрос: «А зачем я сделал это? Был ли у меня какой-то мотив?» Понимал, что ни мотива, ни причины, в принципе, не было, и я снова брался за очередной пыльный учебник, слегка порванный в форзаце, и продолжал учить длинные скучные трактаты, ведь больше в моей жизни ничего не оставалось. Я умолял себя хотя бы дойти до конца и получить профессию, давно смирившись с однообразным течением жизни. Сейчас я понимаю, что у меня есть хоть что-то, что поможет мне остаться на плаву. Пусть моей мечте не суждено было исполниться — я покорно смирился со своим положением. Если бы не музыка, мне пришлось бы в разы тяжелее. Джухон осторожно вздохнул — будто боялся своим громким дыханием нарушить этот прекрасный, утончённый момент — ведь хватит одного лишь звука, чтобы из священной тишины устроить невнятный гул и бесполезный, назойливый и совершенно напрасный шум. — Что ты слушал? — поинтересовался Джухон, легонько качаясь на месте — там, за окном, с неба медленно и отрывисто падали снежные хлопья, не ровной стеной и даже не косым клином — а так, лениво, делая одолжение. — Эта музыка напоминала тебе о прошлом? — Некоторая — да, если тебе интересны школьные воспоминания. Другая же больше ассоциировалась с жизнью в Америке — её было слушать легче. Я слушал в основном медленные, слезливые — такие, под которые хотелось укрыться с головой в одеяло и плакать. Однако от них лишь хотелось плакать. Но знаешь, Джухон, какие песни заставляли меня делать? — он перевёл взгляд со стены прямо в глаза парню. — Те, что про расставание. У них может быть сильный бит, что, казалось бы на первый взгляд, никак не вяжется со словами — такой бодрый мотив с элементами электронной танцевальной музыки, а слова на него наложены — прямо в самое сердце ранят. Временами мне хватало услышать что-то банальное, совсем простое, вроде «Скоро увидимся» или «В бессчётном количестве людей я всё ещё ищу твой облик»… Господи, я рыдал, как подросток, будто это моя жизнь по кусочкам рушится, будто это совсем не выдуманные строки. — Песни всегда живые, — ответил Джухон. — И пишут их живые люди, у которых есть свои шрамы — может, ещё не зашившие, может, до сих пор кровившие. Мы все, по сути, одинаковы в своих проблемах. Может, даже хорошо, что подобные песни продолжают писать — слушая их, многие понимают, что они не одни. Что они никогда не будут одни… Я нашёл девушку, такую нежную и красивую, и ей оказалась ты. Мы были детьми, когда влюбились, даже не подозревая, что это было за чувство. — А ты?.. Ты оставался в Корее всё это время? Джухон удивился, что Чангюн так быстро перевёл тему. Однако, может, ему всего лишь хотелось выговориться — ведь за все десять лет у него так и не появилось близкого человека. И кивнул, поджимая губы. — Я учился на гида, — произнёс он с тенью улыбки на лице. — Почему из всех профессий — именно эта? — Чангюн вскинул левую бровь. — Я-то думал, из нас двоих ты более склонен к тому, чтобы выбрать профессию юриста или экономиста. Ты всегда был таким… размеренным, спокойным, ответственным, я бы даже сказал, задумчивым. Настоящий прилежный студент. Ты бы мог стать философом. Джухон тяжело вздохнул. Чангюн, наверное, догадывался — только никогда не позволил бы себе того признать. — Помнишь наши долгие прогулки по центру? Я знакомил тебя с достопримечательностями, а ты смотрел на них с таким восхищением, таким воодушевлением… И я был рад дарить тебе новые эмоции каждый день, а когда ты покинул меня — мне не оставалось ничего, кроме как дарить эти же эмоции, только другим людям. Я из-за тебя гидом стал. Из-за наших прогулок. Он заметил, как правый уголок губ Чангюна невольно пополз вверх — тому было приятно слышать эти слова. Хотел бы Джухон польстить ему, угодить, сделать комплимент — только, как тут ни развернись, любое заискивание не было ничем иным, как истиной, правдой. Он говорил эти слова от самого сердца — сумев стойко выразить их в красивой оболочке, и даже голос его не дрогнул. — Мило, — ответил Чангюн. А затем, сделав трепетный шаг вперёд — он приблизился всего-то на несколько сантиметров — наконец положил свою голову на плечо Джухону, подбородком упираясь в косточку. Больно не было — было лишь невыносимо приятно осознавать, что это напряжение между ними, которое уже отпраздновало юбилей, наконец смягчается, словно ледяная стена, которая под горячим солнцем начала таять, и потеплевшие льдинки слезами скатываются вниз — на пол. Джухон осторожно положил ладонь на затылок Чангюну, а второй — обнял его за талию, как бы приглашая сделать ещё один шаг вперёд — и прижаться крепче, только тот не поддавался. А ему и без того вполне хватало лишь этого жеста — как в старые добрые времена, когда Чангюн, обнимая его, дышал в шею и выпячивал свои губы — в меланхоличной задумчивости, будто, переживая тяжёлые моменты, тянулся за этими объятиями, чтобы укрыться от неприятностей и почувствовтаь чью-то поддержку. Теперь Джухон понимал, что всегда только так и было — Чангюн всегда просил у него поддержки, не объясняя причины, а тот давал, даже не подозревая, что мягкими объятиями спасал бедного мальчика от верной гибели. Подари мне медленный поцелуй. Твоё сердце — всё, что у меня есть. А моё — отражается в твоих глазах. — Знаешь, почему я не хотел сближаться с тобой снова? — произнёс Чангюн, пока тонкие ноты медленной мелодии ласкали его нежный, утончённый слух. — Почему я не признался, будто знаю тебя, хотя, сказать по правде, узнал тебя, стоило тебе появиться у дверей кофейни и сбить меня с ног? Джухон напрягся, приготовившись слушать. — Это не тот обычный случай из разряда «школа кончилась — я забываю всех своих мерзких одноклассников». У меня не было причин забывать тебя. Ты подарил мне чудесную молодость, и я не мечтал о лучших днях своего пятнадцатилетия. Джухон сдерживался, как мог, только в последние несколько минут чувствовал, как слёзы скапливаются у него на ресницах. И почему-то это было вызвано даже не словами — а робкими, едва уловимо доверчивыми жестами, что Чангюн, подобно боязливому ребёнку, только познающему мир, дарил ему, Джухону. Ведь, что бы между ними ни произошло, ему довериться было уже не так и страшно. — Я просто боялся. Всё то время, что я жил в Корее после переезда из Штатов, я работал в кофейне. Четыре года назад я устроился работать туда — и каждый день видел, что творится за окнами. За ними кипела настоящая жизнь. Я выбрал работу поближе к тому агентству, в котором проходил прослушивание, чтобы помнить о своих старых мечтах — временами они заставляли меня улыбаться. И наблюдал за прохожими — каждый день одними и теми же людьми, что пробегали мимо кофейни или забегали внутрь, чтобы быстро перекусить перед работой. Я видел, как зелёный свет светофора превращается в красный, как потоки автомобилей устремляются вперёд, как люди переходят дорогу, чтобы попасть в офис… Я видел местных и иностранцев в сопровождении гидов и, по иронии судьбы, одним из них оказывался ты. Чангюн слегка отстранился, чтобы взглянуть Джухону в глаза — своей тёплой улыбкой, наконец проявившейся на его злом и жестоком лице, он разбивал ему сердце по кусочкам. Эта улыбка всегда светила ему, но никогда, к сожалению, ему не принадлежала. — Я видел тебя за окном — частенько. Ты всегда сиял от гордости или радости, стоило толпе туристов окружить тебя. И вёл их по широким улицам — впереди толпы, со своей этой палкой, чтобы тебя не теряли, или каким-нибудь аляпистым зонтиком… Я узнавал тебя даже спустя несколько лет — на твоём лице всегда была улыбка, и ты всегда смеялся, чтобы заинтересовать толпу. Я думал: надо же, каким открытым он может быть. После всего, что ты пережил… Однако я никогда не осмеливался выбежать к тебе, никогда не осмеливался встрять между тобой и работой- банально, боялся. Боялся того, что ты не примешь меня. Боялся, будто посмотришь на меня с презрением, вспомнишь, что когда-то я бросил тебя… А я уйду, как и в тот раз, с разбитым сердцем. Джухон испустил тяжёлый вздох — и, наверное, не смог бы устоять на месте, если бы не держал Чангюна за талию, не гладил его по затылку, по этим прямым тёмно-каштановым волосам, мягким и нежным локонам. Сейчас, пока планета бешено кружилась, пока дул ветер, пока город постигало ненастье, Чангюн, которого он обнимал, был единственным, кто держал его на ногах. — Поверить не могу, сколько мы потеряли лет, прежде чем судьба всё-таки позволила нам снова заговорить. Всё могло начаться гораздо, гораздо раньше. — Жизнь нужна лишь для того, чтобы совершать ошибки и учиться на них, — хмыкнул Чангюн. — Иногда мне кажется так… А я прилежно следую этому плану. Я уверен, что повстречал ангела. И он выглядит так совершенно — нет, я не заслужил этого. — Мы можем всё исправить — смотри, ведь у нас наконец появился шанс, — произнёс Джухон, зарыв пальцы в волосы Чангюна. — Если ты готов ждать… я согласен, — вздохнул Чангюн, вновь пряча взгляд. — Мне придётся долго привыкать, что в моей жизни появился один очень особенный человек. — Я буду ждать сколько угодно, — произнёс Джухон, прикрыв глаза. — Если тебе будет комфортно — я обещаю не торопить тебя, а стоит сомнениям поселиться в твоей голове, я всегда их выслушаю. Ведь с другим человеком их обсудить легче, правда? — Я всегда полагал, будто интимные мысли проще сказать человеку, едва знакомому, чем близкому другу, — прошептал Чангюн. — Оказывается, ты для меня всегда был так же близок, сколь и далёк. Ты, Ли Джухон, стал моим лучшим воспоминанием. В этот раз я не подведу тебя. Чангюн, нисколько не сомневаясь, резко приблизился — и прижался к нему, к его телу — так же, как в старые времена, доверчиво и нежно, словно сильный ветер сбивал его с ног, и он падал в объятия Джухона, способного его защитить — ведь тот до сих пор был выше него на каких-то пару сантиметров. И скрестил свои ладони у него на шее, повиснув, словно ребёнок, и позволил себе улыбнуться, стоило ему прижаться щекой к ключице Джухона. А тот, проведя по его спине ладонями, сжал посильнее плотную ткань на его рубашке, положив подбородок ему на голову — и облегчённо выдохнул, прикрывая глаза. Было совсем раннее утро, только почему этот танец казался чудесным и неисполнимым сном? Может, стоило Джухону ущипнуть себя, чтобы проверить, реальность ли это? Только щипавшие глаза слёзы делали в несколько раз больнее — а значит, он не спал. В этот счастливый момент он не спал. Ты выглядишь идеально сегодня… Песня кончилась, слабыми нотками вырываясь из их общего сна. И они осторожно, неохотно оторвались друг от друга. — Кажется, скоро пора бежать на работу, — прошептал Джухон. — Похоже на то, — Чангюн бросил уставший взгляд на часы. — Не хочу задерживать тебя. Они разомкнули объятия — но оба чувствовали, будто, расставаясь, теряют что-то безумно ценное. И, в неловкости спрятав взгляд, смущённо улыбнулись. Джухон почесал затылок. — Я пойду, хорошо? У меня встреча в центре… До него ещё добираться… — Конечно, конечно, — Чангюн слегка отступил, давая Джухону пройти. А затем смотрел, как тот, равнодушно, безэмоционально накидывает пальто и с усердием нажимает на ручку двери, последний раз кидая полный ностальгии взгляд внутрь квартиры. — Ты же… — порговорил Чангюн, закусив губу. — Ты же ещё вернёшься? Джухон подмигнул ему. — Обещаю. Обещаю снова вернуться. А затем дверь за ним с громким хлопком закрылась — чёртов сквозняк проникал на лестничную площадку. И Чангюн оставался в тёмном коридоре, всё ещё чувствуя в пустой квартире присутствие ещё одной заблудшей души — и стойкий аромат парфюма с оттенками цитрусов. Сквозь слёзы он улыбнулся. Он поразительно долго ждал этой встречи.***
А затем, в один из выходных, Джухон позвал Чангюна выйти на прогулку — поклялся, что того ждёт незабываемый сюрприз. Тот день не был днём рождения кого-то из них или же официальным праздником, но у Джухона ещё с глубокой ночи настроение было на высоте — в его душе поселилось предчувствие чего-то прекрасного, возвышенного, необыкновенно счастливого. И когда они оба встретились у автобусной остановки у школы, Джухон не мог спрятать своей яркой улыбки, а глаза его так и вовсе были прищурены — в ликовании. Этот Джухон всегда казался Чангюну милым: на его лице всплывали глубокие ямки, плечи поднимались выше, и он становился похожим на счастливого воробушка, радостно приветствующим солнечные лучи, которые в данном случае заменял ему Чангюн. Чангюн ему в принципе заменял и свет, и тепло, и даже в холодный зимний день, даже в минуты одиночества и отчаяния тот обращался воспоминаниями к парню с чудесными тёмно-карими глазами, которые он постоянно щурил из-за плохого зрения, чтобы обрести покой и почувствовать, что он — не брошен, не оставлен на съедение судьбе, не оставлен на плавание в огромном бушующем океане, где очередная волна обязательно жёстко ударит его о скалы. — Ты звал меня? — вскидывая брови, напомнил Чангюн, которому казалось, будто Джухон, лишь завидев друга с утра, уже не мог перестать улыбаться счастью, подаренному ему судьбой. Однако, даже если Чангюн сам не выражал подобных эмоций, возможно, в глубине души тоже был рад, что новый день не обделил его возможностью ранним утром встретиться с человеком, что беспрестанно дарит ему поддержку и светлые эмоции — каждый день такие похожие, но всё же разные. Удивительно, как такая яркая, сияющая личность могла быть спрятана в забитом обществом подростке… Люди совершенно не ценят уникальных цветов, что растут у них под ногами: они полагают, что, раз не знают породы, значит, это обыкновенный сорняк, не достойный внимания, и снова бегут к надоевшим розам и тюльпанам, даже не подозревая, что упустили редчайшую орхидею. И только проницательным, чутким и внимательным душам удаётся отыскать этот блистающий в темноте цветок, что, даже произрастая из сухого асфальта, всё ещё тянется за жизнью — и своим личным солнечным светом. Если Джухон для Чангюна был бутоном прекрасного растения, то Чангюн для Джухона — водой, удобрением и светом. — Ты не пожалеешь об этом, я обещаю тебе, — и Джухон схватил его за руку, направляясь к остановке автобуса — совсем скоро, согласно табло, подъезжал нужный номер. — Ты можешь хотя бы намекнуть, а? — возмутился Чангюн, но всё же последовал за другом — вперёд, без размышлений. — Надеюсь, что я хотя бы однажды приближу тебя к твоей мечте, — Джухон сделал глубокий вдох. И облизнул губы: этот день поистине предстоял быть интересным. А уже через несколько минут автобус довёз их до Каннама — богатого района, так и блещущего своими небоскрёбами, бизнес-центрами, роскошными отелями и ресторанами, где, казалось, мерцал золотом каждый порог. Оставалось лишь задаваться вопросом: что двум обыкновенным подросткам здесь делать? На них, казалось, даже смотрели с презрением — не то что не воспринимали всерьёз. Чуть боязливо Чангюн спускался из автобуса, пока его, будто иностранную невесту, впервые прибывшую в чужую страну к своему жениху, поддерживал за руку Джухон. Кто знает, ухмыльнулся тот, — может, так оно и случится. — Мы с тобой здесь уже бывали, правда? — Пару раз. Да, они гуляли здесь несколько месяцев назад — когда Джухон проводил ему экскурсии, понемногу знакомя с городом, но с тех пор они оба условились не приезжать сюда без крайней необходимости — этот район так и кишил излишней роскошью, и каждая пара глаз в нём казалась столь чужой, столь озлобленной, что они предпочитали избегать этого невыносимого давления, укрываясь в привычных спокойных и тихих жилых районах — ведь какая разница, где любоваться луной, ведь важнее делать это просто… вместе?.. Однако сегодня они вернулись сюда — у Джухона в голове был настоящий план, и он собирался воплотить его в жизнь. Хватит оставлять свои мечты пустыми словами, поводами для тяжёлых вздохов, всего лишь фантазиями, что вынашиваются несколько месяцев — а то и лет — чтобы никогда не родиться. Всего лишь в одно утро он проснулся, подумав: а почему бы наконец этого не сделать? И вот — они здесь, посреди Каннама, в этот погожий весенний день, в самом разгаре цветения вишни. Каждая дорога теперь осыпана нежно-розовыми листьями, а ласковое солнце освещает выложенный булыжником тротуар, и даже утром, посреди этого хаотичного движения работников бесконечных офисов, здесь можно было найти уют, пройдясь по уходящей вдаль аллее из ласкающего уставший взгляд ковра чудесных лепестков, вдыхая терпкий аромат назревающих плодов. — Что это может быть за место? — качал головой Чангюн, не веря, что Каннам вновь сможет его заинтересовать — прошлые прогулки по району казались ему столь суматошными, столь поспешными — они словно всё время куда-то бежали, не зная точно, что могло бы их заинтересовать — казалось увлекательным абсолютно всё: начиная от клумб у фонарей и заканчивая высящимися к небу зданиями со стеклянными стенами… Однако же Джухон всегда продумывал все прогулки наперёд, составлял качественные планы и даже умудрялся следовать расписанию, чтобы ничего не упустить. А значит, и сегодня он приготовил для них кое-что интересное. Перед ними высилось здание музыкального агентства. Многоэтажное здание уходило к облакам, накрывавшим город в это хмурое утро; стеклянные стены отражали неоновые огни рекламы, и где-то там, в глубине, бешено между этажами бегали работники: в индустрии развлечений не было отдыха, и каждый новый день был заполнен очередным расписанием. Чангюн заворожённо смотрел на здание, так и блиставшего в этой темноте — там создавали, претворяли в жизнь все его мечты, которым вряд ли суждено было сбыться. — Это… это правда? — прошептал он, нервно глотая слюну: неужели Джухон всегда помнил о его желании и специально устроил эту прогулку, чтобы из всех чудес города показать именно это! Сияющее даже под тучными облаками, из которых вот-вот пойдёт тёплый весенний дождь, музыкальное агентство, словно давно желанный сон, предстало перед ним во всей своей красоте. И если раньше это было всего лишь тусклое серое здание, стоявшее в отдалении, пока они терялись, блуждали между блочными домами, то сейчас оно было словно дворец, наконец раскрывший ворота перед своим самым важным, самым долгожданным гостем. — Конечно, правда, — мягко улыбнулся Джухон, завидев блеск в глазах друга. — Этот день предоставлен только тебе. Мы хоть до ночи можем провести внутри. Чангюн горько усмехнулся. — Но ведь сегодня даже не мой день рождения… — скромно пролепетал он. — Чтобы дарить подарки друзьям, повод не нужен, — Джухон пожал плечами. — Я хотел тебя обрадовать. Чангюну оставалось лишь улыбнуться, обнимая Джухона — он накинулся на парня, слегка привстав на носочки, чтобы дотянуться до шеи и уткнуться носом в воротник — он обожал так делать, зная, что вызывает прилив мурашек по телу Джухона, заставляя его дрожать от волнения одного прикосновения. — Спасибо тебе, — проговорил Чангюн, и Джухон почувствовал обжигающее дыхание на своей неприкрытой шее. Чангюн умел сводить его с ума, даже если не преследовал подобной цели. — Пойдём уже, — Джухон мягко оторвался от парня, зная, что больше не выдержит этой близости, и издал нервный смешок. — Скоро набежит народ, а нам что, ничего не останется? Здание агентства представляло собой не только нагромождение офисов, звукозаписывающих студий, кабинетов с высокими потолками и комнат для совещаний: внизу виднелись входы в музей агентства, где располагались декорации, костюмы, фотографии и личные вещи некоторых артистов; в аккуратное кафе, пестревшее вывесками, постерами и афишами, и в крохотную студию для интервью с айдолами: сквозь стеклянные стены поклонники могли наблюдать, как внутри их любимые артисты рассказывают о предстоящих выступлениях, вышедших альбомах и планах на будущее. Джухон пару раз стоял в толпе — просто от скуки выглядывая певцов, но для Чангюна, казалось, эти вещи более, чем важны. Иначе откуда появлялся этот волшебный блеск в его глазах — всякий раз, как он чувствовал, что его окружают люди, музыке которых он поклонялся. Так что Джухон тут же схватил друга за руку и направился вперёд: их ждал поистине незабываемый день. Они проходили по музею агентства, где на радость фанатам в виде экспонатов выставили едва ли не самые ценные вещи: костюмы со знаменательных эпох в творчестве артистов, их личные фотографии, которые не найти в публичном доступе, и лично подписанные альбомы. Джухон и Чангюн блуждали между коридоров с высокими потолками, по стенам были развешены снимки певцов и актеров, и яркие приглашения пройти кастинг украшали бежевую краску подобно новогодним украшениям. — Боже, ты видишь? — радостно воскликнул Чангюн, дёргая Джухона за руку, чтобы тот обратил внимание на очередную декорацию. — Это же точь-в-точь локация из того самого клипа! Джухон понятия не имел, какого клипа, но улыбнулся в ликовании, чтобы поддержать друга. Чангюн всегда казался таким скрытным и уединённым, и Джухон даже не предполагал, что сегодня ему откроется новая сторона парня — и он увидит его как преданного фаната, не способного сдержать свои искренние эмоции при виде хотя бы намёка на людей, чья музыка стала для него священной. И если они вдохновляли его и дальше писать стихи и заниматься творчеством, Джухон был только рад, что подарил Чангюну возможность приблизиться к своей мечте. А тот, в свою очередь, словно маленький ребёнок, носился по коридорам, оглядывая экспонаты и мерцающие витрины, и расталкивал других посетителей — какого черта они преграждают ему дорогу, ведь только он здесь главный фанат! — и прижимался к стеклу, с интересом изучая одни из первых, самых старых альбомов, фотографии — кажется, даже конца прошлого века, — пластиковые фигуры артистов, куклы, рисунки, письма и подарки от других поклонников, и Джухон, подобно родителю, радующемуся за сына, которому в один хмурый весенний день подарил не уходящую с лица улыбку, лишь спокойно следовал за ним, жалея только об одном — что не показал этого чуда Чангюну раньше. — О мой бог! — вскричал тот, когда они зашли в очередную комнату. Та была подсвечена голубыми и лиловыми неоновыми лампами, а из-за отсутствия народу создавала атмосферу какого-то интима, так что вначале, когда они лишь завернули за угол, Джухону показался подозрительным выплывающий из-под двери луч фиолетового света, что как будто приглашал их в комнату какого-нибудь психопата, проводившего эксперименты над подростками, которым не посчастливилось заблудиться в неправильном коридоре. Однако Чангюн смело понёсся вперёд, скорее подзывая Джухона, чтобы пройти вместе. И тогда они оказались в комнате, что стала кульминацией их долгой и утомительной прогулки. Ведь здесь находились восковые фигуры артистов. — Я жил все свои шестнадцать лет ради этого, — радостно вздохнул Чангюн. Зачарованным взглядом он обошёл статуи — безжизненные, бледные, равнодушные, что затуманенным взглядом смотрели на противоположную стену и улыбались натянуто, подобно роботам. Однако каждая черта их тела — каждый волосок и элемент одежды — были столь похожи на настоящих, живых людей, что Джухон и сам остался заворожённо стоять с открытым ртом — в удивлении. А Чангюн тем временем внимательно изучал каждую фигуру, будто перед ним соизволили спуститься настоящие боги, — и касался их рук и лица, не в силах сдержать своё счастье. Делал неумелые фотографии, держа в руках камеру телефона, так что в итоге половину нечёткого снимка занимала его собственная голова, и даже когда Джухон предлагал сфотографировать его, тот отказывался, и друг позволял ему полностью погрузиться в мир собственных увлечений — мир, поглотивший его с головой. Пусть хотя бы один день парень почувствует себя в непосредственной близости от людей, делавших его счастливым. Однако Чангюн даже не подозревал, что Джухона не останавливал его запрет фотографировать парня. Джухон делал снимки друга сам в надежде, что через несколько лет они останутся такими же закадычными друзьями и в один вечер откроют альбом, чтобы вспомнить школьные годы — а там им на радость окажутся многочисленные фотографии Чангюна, что с широкой улыбкой на лице бегал по музею агентства — ведь самые душевные, красивые и тёплые фотографии всегда сделаны только случайно. И Джухон мечтательно листал галерею телефона, любуясь собственноручно сделанными снимками: пусть смазанными и нечёткими, пусть чересчур яркими или засветлёнными — однако на каждой из них Чангюн заинтересованным, влюблённым взглядом окидывал витрины, стены, стоя посреди очередной комнаты или коридора, и смеялся, щуря глаза, так что крохотные морщинки появлялись на лице, а возле красивых больших розовых губ образовывались милые ямочки. И всякий раз этот смех — высокий, заразительный, пусть и голос его был низким — без каких-либо злых намерений — проходил сквозь Джухона, покрывая его тело мурашками и заставляя дрожать: кажется, Чангюн слишком сильно влиял на Джухона, кардинально меняя каждый процесс в его организме. Иначе откуда это возбуждение, приливами накрывающее его с головой, и желание коснуться Чангюна, что не выходило из мыслей не только тёмной ночью, когда он чувствовал особое одиночество, но и при ярком дневном свете, не в силах справиться с ожиданием очередной встречи? Откуда стремление проводить с ним каждую минуту своей жизни: не мог же Джухон внушить себе, что с остальными ему скучно, плохо, невыносимо — и мечтать о мягком объятии, что каждый раз длится на мгновение дольше обыкновенного дружеского? Не мог же он придумать, что Чангюн подобен богу и молиться только ему, не мог же он видеть во сне, что жаждет заполучить его прикосновение или — если позволит судьба — урвать крохотный поцелуй… Не мог же он заставить себя поверить в то, ничего не испытывает к этому парню с властным взглядом. А если так — значит, Джухон безнадёжно влюбился в него, вряд ли понимая, к чему могут привести эти чувства. Джухон стоял посреди музея, окружённый витринами и экспонатами, совершенно чужими и незнакомыми. Он стоял, окружённый другими посетителями — прохожими людьми, которым всего лишь посчастливилось оказаться с ним рядом в определённый день, в определённое время, и шум их голосов медленно давил на него, создавая определённый вакуум, и его взгляд постепенно заполоняла бесцветная толпа, пока он медленно, но отчётливо понимал: в того парня, что стоял чуть в отдалении, в того парня, что мягко улыбался, пускай и не ему, в того парня, что освещал этот мир властным сияющим взглядом карих глаз из-под круглых очков, он окончательно, бесспорно — и ни о чём не жалея — влюбился.***
Они гуляли по многочисленным этажам, делая различные снимки — и Чангюн осмелился подбегать к картонным изображениям айдолов, чтобы обнять их, а Джухон незаметно фотографировал его, счастливо улыбаясь, и они даже купили себе парочку сувениров — конечно же, едва не потратив все карманные деньги. Джухон чувствовал себя счастливым. Разве мог кто-либо на свете видеть одинокого и хмурого Чангюна в яркой разноцветной кепке с изображением логотипа его любимой группы? И мог ли кто-нибудь любоваться его красивой, наполненной магией улыбкой — будто Чангюн выплыл из старинной сказки, чтобы подарить волшебство человеку, наиболее того достойному? И этим человеком оказался только Джухон… А затем они спустились вниз, даже не замечая, как долго провели в здании агентства, разгуливая по музею. Джухон за все свои шестнадцать лет не подозревал, что сможет за одно утро узнать больше половины артистов агентства, купить пару альбомов и кучу фотокарточек — и вдобавок попробовать повторить танец на одной из танцевальных площадок, где фанаты устраивали флешмоб. Чангюн, кстати, отказался — но зачитал сильнейшую рэп-партию, чтобы окончательно покорить сердце Джухона — пусть и неосознанно. — Удивительно: я никогда не думал, что услышу, как ты читаешь, — признался тот, хмыкнув. И застенчиво покосившись на Чангюна. — А я никогда не подозревал, что могу так открыто показывать свои чувства, — вздохнул тот, хлопая Джухона по плечу. — Спасибо тебе за такой чудесный день… Джухон скромно пожал плечами, будто его поступок не был достоин благодарности. — Всего лишь подарил то, что греет тебе душу. — Если честно, — горько усмехнулся Чангюн, прикрывая глаза, — это был самый лучший подарок за всю мою жизнь. Хотел бы Джухон обнять его в тот момент — и держать в своих руках, не отпуская, оберегать от всего мира это создание, излучающее тепло и любовь — любовь исключительно для него, Джухона. Однако сдерживался, заранее зная, что спугнёт Чангюна, что самолично разрушит гармонию, воцарившуюся между ними. А потому, превозмогая сильную боль, продолжал спокойно улыбаться — и скрывать за влюблённым взглядом мучительную дрожь, словно током пробегающую по нему всякий раз, как он слышал голос низкий и мягкий Чангюна, всякий раз, как ему случалось коснуться его — руки, лица, не важно — ведь это было сродни благословению, и Джухон не верил собственному счастью: он попросту не верил, что может ощущать такие сильные эмоции. Но ответ лежал на поверхности: он влюбился, и больших объяснений не требовалось. — Уверен, что не хочешь записаться на прослушивание? — Джухон вскинул брови, указав на объявление, что висело над их головами. Один из дебютировавших артистов приглашал новичков присоединиться к компании агентства. Чангюн в ответ только промолчал, не считая достойным ни себя, ни Джухона кормить пустыми и безосновательными надеждами, даже если он обладал хоть каплей таланта. И они так бы и ушли, если бы на очередном повороте им не прикрыл дорогу один из менеджеров. Это была высокая молодая женщина, и половину её лица скрывала маска. Прямо за ней следовала девушка в сценическом образе — платье так и блестело в свете ламп, а яркие красные тени привлекали внимание к опасному взгляду. Чангюн остановился на полпути, потеряв и дыхание, и дар речи — что уж говорить, тут даже Джухон едва ли смог проглотить слюну — в удивлении он застопорился, опираясь о ближайшую стену, чтобы не упасть. Перед ними стояла участница группы — и её менеджер. — Я обещаю, что если мы не найдём Минхёка прямо сейчас, то я прибью его при первой же возможности, — злобно проговорила она, сжимая кулаки в ярости. — Он наверняка снова сбежал к другим девушкам-трейни, — вздохнула менеджер. — Не стоит беспокоиться, выступление только через час. Джухон и Чангюн во все глаза смотрели на певицу, не веря, что смогли наткнуться на неё посреди обыкновенного дня — многие ведь заплатили большие деньги, чтобы встретиться с девушкой, а им такой шанс подвернулся и бесплатно, и случайно. Неужели может поклонникам так повезти? И не успели они отойти или хотя бы сдвинуться, откуда-то сзади на них навалилось чьё-то тело, издавая громкие возгласы. — Я здесь, менеджер, я здесь, не ругайте меня, прошу вас! Джухон и Чангюн обернулись. Видимо, это и был тот самый Минхёк — высокий блондин, яркий макияж в алых тонах на лице которого едва ли не поражал больше макияжа певицы. Однако лицо у него всё ещё оставалось детское — кажется, это и был тот самый парень из их школы. — Где можно так долго пропадать? — возмутилась девушка, закатывая глаза. — Я хоть и трейни, но дел у меня по горло, знаешь ли, — огрызнулся он. — Ты дебютировала полгода назад, так что не строй из себя тут. — Зато ты, похоже, никогда этого не сделаешь, — прошипела она. Как настоящая змея. Минхёк притворился, что не услышал этого, и обернулся к Джухону с Чангюном. — Простите, я задел вас. А затем его глаза поползли на лоб, и он уставился на парней, будто нашёл их знакомыми. В особенности пристально он смотрел на Чангюна, будучи завороженным его взглядом. Ну конечно, усмехнулся Джухон, любуйтесь им сколько хотите — но помните, он принадлежит исключительно мне. — Менеджер, — тут же проговорил Минхёк, не в силах прикрыть рот в удивлении. — Вы только посмотрите, какие у него глаза. Женщина устало проследила за направлением взгляда трейни и сама пришла в шок, разглядев, какой невиданной красотой обладает парень, беззащитно стоявший напротив неё. — Пожалуй, — согласилась она. — Только сейчас мы спешим. Менеджер достала из кармана пиджака стопку визиток и протянула одну Чангюну. — Обязательно приходи к нам на прослушивание, — проговорила она. — Если что — звони по этому номеру, ладно? Мы не можем потерять такую особенную внешность, слышишь? Чангюн дрожащими руками принял картонку, ошеломлённо изучая контакты. — Спа… спасибо… — вымолвил он, не в силах сдвинуться с места. — А теперь Минхёк, Чеюн, скорее следуйте за мной, — добавила она, и так они и скрылись за углом, оставляя двух парней в глубочайших размышлениях. И только Чангюн обернулся, чтобы посмотреть в лицо Джухону и убедиться, что случившееся вовсе не было сном, то увидел на лице друга улыбку — понимающую, а ещё откровенно влюблённую. — А ведь я говорил, что ты этого достоин.***
Стоило двери захлопнуться, как Чангюн, будто отрезвлённый, кинулся на кухню — окна оттуда как раз выходили на дорогу. И, дождавшись, пока пройдёт достаточное время для того, чтобы лифт опустился на первый этаж, устремил взгляд на крышу подъезда. Из-под неё, понурив голову, выходил на заснеженный асфальт замотанный в шарф Джухон. Чангюн облегчённо выдохнул. И тут же на лице его выскочила улыбка. Неужели только что, посреди этой холодной зимы, он смог ощутить рядом присутствие того самого парня, что заставлял его сердце трепетать. По какой причине — он и сам до сих пор отчётливо не понимал, однако же чувства, что он испытывал к нему, были достаточно сильными — и он осознавал это в свои двадцать пять ясно и разборчиво. Чёрным по белому: он жаждал снова увидеть Джухона и протянуть ему свою руку, чтобы закружиться в танце. Это утро не могло быть лучше: наконец, просыпаясь в своей пустующей квартире, в которой ни одна душа не оставила свой отпечаток тепла и заботы, он почувствовал присутствие человека, что был готов о нём позаботиться. С тех пор как Чангюн изъявил своё желание после получения образования в Штатах вернуться в родной Сеул — по его словам, здесь ему было куда уютнее и спокойнее, чем в чужой стране, пусть и со всеми её прелестями в виде роскоши и богатства, — он жил один, разделяя свои будни на дневную смену в кофейне и глубокий ночной сон, обеспокоенный неоправданными тревогами и кошмарами. И перебивался он от зарплаты до зарплаты — копил себе на обучение. Родители помогали ему финансами — однако же он, надеясь занять себя чем-то полезным, всё-таки решился выйти на работу. Два раза в год прерывался на экзамены, а затем снова возвращался к должности обыкновенного баристы. Так жилось проще. Так, пожалуй, дышалось проще. У него не было семьи, не было, о ком заботиться, и он чувствовал полную свободу. Однако, каждый день замечая, как Джухон, его Джухон, тот самый Джухон, ближайший друг и родственная душа, проходит мимо кофейни, он испытывал боль в сердце — и, не в силах выбежать к нему, не в силах подобрать и сказать нужные слова, оставался за своей стойкой, в сотый раз протирая стакан вафельным полотенцем — усердно нажимая на стекло, будто это помогло бы ему выплеснуть запретные эмоции. А сейчас, смотря, как Джухон бегом скрывается за углами соседних домов в этом слабом снегопаде, жалел, что за все годы так этого и не сделал. Наверное, стоило. Джухон, в отличие от него, повёл себя храбрее. Несмотря на то, что Чангюн его всегда помнил, а Джухону пришлось покопаться в памяти, чтобы найти в ней лицо своего давнего знакомого, Чнагюн на него зла не держал. Жизнь идёт, и он имел право забыть его внешность. Они жестоко расстались — это веская причина, чтобы выбросить человека из сердца и головы — просто облегчить свою боль. А вот Чангюн оп природе своей был мазохистом — и он, вспоминая лицо человека, с которым был до неприличия близок, лишь испытывал сладостную, приторную, сахарную печаль. И сквозь слёзы улыбался, зная, что живёт в одном городе с человеком, которого по-особенному, по-своему любил. Может быть, так плохо ему было за границей лишь потому, что не чувствовал он там хоть отдалённого присутствия Джухона. Скорее всего, и вернулся он сюда ради очередного сомнительного шанса увидеть его улыбку. И шанс оказался далеко не сомнительным. На самом деле, Чангюн был настолько рад вновь с ним увидеться, что готов был простить ему ту ошибку, и только притворялся недотрогой — ведь капелька гордости у него всё же была, и так просто он ни в чьи объятия не кинется. Ведь, во-первых, он был тем самым недотрогой Им Чангюном, недоступным и горделивым волком-одиночкой, которому не требовалась чужая ласка. И даже если он до безумия был рад увидеться с Джухоном — и в несколько раз больше был рад такому настойчивому вниманию с его сторону — он бы никогда не осмелился того показать. Так уж он был устроен. Может, всё стоит действительно начать заново? Перевернуть эту страницу — да открыться новым отношениям, принять в свою жизнь новые — красивые, искренние — эмоции? Что ему стоит — всё равно терять уже нечего. Друзей у него никогда и не было — он боялся впускать кого-то в личное пространство, так что пусть рядом с ним хотя бы останется человек, который хочет о нём заботиться. Ведь Джухон вроде пытается извиниться и ведёт себя дружелюбно, а Чангюн лишь действует ему наперекор и вредничает, как маленький ребёнок. Что ему убудет от их заново построенных отношений? Собственно, ничего. Да, он боялся. Боялся очередного предательства. Такого, как в тот раз. Хотя — вдруг он действительно понял всё неправильно? Вдруг стоит позволить Джухону рассказать, что на самом деле произошло в тот вечер — и посмеяться вместе с ним над тем, какими глупыми, неразумными, неопытными они были в свои шестнадцать-семнадцать лет. Чангюн почувствовал, как слёзы наворачиваются на глаза, и прикрыл губы ладонью, дабы не позволить ни единому звуку вырваться из горла. Сквозь мокрую пелену он окинул взглядом свои запястья — порезанные, исполосанные, испорченные. Он вредил своей коже, своему телу из-за этой несчастной любви, думая, что его не примут, что ему откажут, нарекут изгоем. А сейчас, медленно танцуя под красивую песню вместе с человеком, которого любил, Чангюн понимал, что все его мысли были откровенным бредом. И именно сейчас, с очередным снегопадом, в этом большом городе из переплетения дорог, высоток, островов и рек, под тихую музыку по радио и ягодный аромат чая, что разносился по кухне, начиналась новая жизнь. Всего один танец. Как мало надо было человеку для осознания своего полного и наивысшего счастья.