Ты просил только кофе. Без десерта.
А ниже, набрав побольше воздуха в груди, добавил короткое:С любовью, К.
***
— Ну что, ну что, получилось? Минхёк в нетерпении скакал вокруг Кихёна, угрожая помять коробку или разлить кофе из стаканчика на пол, заглядывая за плечо друга, чтобы лучше рассмотреть подарок. Только тот, в недовольстве сжимая губы, прятал бесценные предметы от этого неуклюжего дылды, который в агентстве обрёл славу разрушителя: во время первых лет стажировки он погнул чью-то награду, снёс кран в душевой, да и двухъярусную кровать однажды чуть не разнёс, ударившись головой о лестницу. Так что позволить ему находиться рядом с дорогими вещами означало положить рядом с ними бомбу — и поставить таймер. — Ты отвлёк его соседа? — поинтересовался Кихён, оглядываясь вокруг. — Это следующий шаг моего плана, — похвастался Минхёк. — До тех пор я проследил, чтобы Хёну отправился в душ. Следил за ним по крайней мере полчаса — что только можно делать в комнате всё это время? А потом, а потом знаешь, что я сделал? — Минхёк обнял Кихёна за плечи, самодовольно улыбаясь. — Запер его там, чтобы выиграть нам побольше времени. Опешив, Кихён кинул на друга удивлённый взгляд и сам чуть не выронил из рук подарок. — Серьёзно?! — громким шёпотом воскликнул он. Минхёк хвастливо кивнул. Не в силах сдержать изумления и смеха, Кихён прыснул, зажмурившись. — Кажется, мы нашли того самого единственного трейни, который имеет власть над Хёну. — Конечно, — Минхёк подмигнул другу. — Не стоит недооценивать непопулярных стажёров. В конечном счёте, я здесь тренируюсь гораздо дольше, чем Хёну. Нужная им комната располагалась дальше по коридору, и чем больше они углублялись, тем больше рисковали остаться замеченными посторонними — небольшими группками друзей, остановившихся у окон или в рекреационной зоне, чтобы перекинуться парой слов. И Кихёну, прирождённому параноику, казалось, будто каждая пара глаз неустанно следит за каждым его шагом. — В спальне сейчас находится ещё один парень, — доложил Минхёк. — Я как-нибудь отвлеку его, он выйдет, и ты просочишься внутрь. Кровать Хёну — нижняя справа, ты быстро найдёшь. Клади подарок и выбегай. Чувствую, совсем скоро Хёну выбьет стул из-под ручки двери, которым я заблокировал ему проход, или же его заметят остальные. Счёт уже не на минуты идёт, а на секунды. Так что — бегом! Кихён поверить этим словам не мог. Минхёк ради него устроил настоящий план взлома, а тот всё время лишь злился на него или прятал подарок, на раскрывая подробностей. Почувствовав укол совести, Кихён поднял на друга полный надежды взгляд и, шмыгнув носом, пролепетал: — Думаешь, у нас всё получится? — Естественно, — кивнул тот. — У нас с тобой всё обязательно получится. И если этот твой тугодум Хёну наконец образуется и поймёт, кто все эти годы любил его всем сердцем, не забудь меня первым пригласить на свадьбу, хорошо? Кихён даже ответить не успел. Только посмеялся — и покачал головой. — Я буду твоим должником, слышишь? — Да иди уже, — махнул рукой Минхёк, усмехаясь. — Опоздаешь ещё… Они раскрыли дверь нужной им комнаты: там, внутри, переодевался какой-то стажёр. Минхёк тут же позвал его по имени, торопя выйти в коридор. «Что тебе от меня надо?» — недовольно буркнул тот. «Пожалуйста, просто выйди, — взмолился Минхёк. — Мне надо с тобой поговорить. Это очень срочно.» «Совсем не подождёт?» — вздохнул парень. Кихёну хотелось заехать ему по лицу. Пока они изо всех сил пытались выиграть время, этому парню, казалось, на всё было плевать — он так же безмятежно, как и сосед самого Кихёна, занимался своими делами. «Нет, это слишком важный вопрос», — более нетерпеливо и напористо сказал Минхёк. В конце концов тот сдался и вальяжной, неторопливой походкой, натягивая на себя футболку, вышел из спальни. Пока Минхёк отвлекал его своей невероятно нелепой импровизацией вроде пустой болтовни о сегодняшней тренировке, Кихён успел незаметно юркнуть внутрь. Он надеялся закончить быстро — только стоило ему оказаться у знакомой кровати, как растерянность, неловкость и стыд накрыли его с головой. Здесь он чувствовал себя так, словно врывается в личное пространство Хёну, даже несмотря на то, что хотел устроить ему сюрприз и порадовать парня, складывалось впечатление, будто он незаконно проникает в пустой дом — без охраны, камер и системы защиты. До этого они виделись на относительном расстоянии, и обыкновенная прогулка по городу рассматривалась им в качестве дружеского, ни к чему не принуждающего жеста. С другой стороны, когда же ему посчастливилось без спросу ворваться в обитель его семьи, создалось ощущение, будто он осквернил святое жилище, и прямо сейчас эта атмосфера угнетения — собственной совестью — повторялась в точности. На кровати Хёну в беспорядке лежали футболки, тренировочные штаны и джинсы; где-то под подушкой выглядывал форзац потрёпанной книги, от входящих уведомлений светился из-под одеяла экран телефона… полароидные фотографии, заметки на обрывках бумаг, напоминания на стикерах, развешенные по стене, украшения: кольца, цепочки, подвески, даже наушники — всё было свалено в кучу, и если не на самой постели, то на тумбочке рядом и немного на полу. Удивительно, как только Хёну не громыхался, не наступал на этот мусор, как на мелкие детали Лего; что ещё поразительнее — как только его соседи сами не путались в этом хламе. Комнатка — совсем крохотная, и пожалуй, только трейни было известно, как разместить в подобном пространстве все свои вещи и не упасть через них. Однако же царила здесь какая-то родная, уютная атмосфера — будто после долгих блужданий Кихён наконец нашёл тёплый и светлый дом. Хёну здесь не было — но он увидел его настоящего, со своими привычками: то, как он раскладывал вещи, то, как он спал, окружённый разнородным хламом, то, как он проводил своё свободное время после тренировок. Многие уже были знакомы с этой на первой взгляд незримой и даже скрытной части Хёну. И Кихён, улыбаясь, понимал, что теперь и от него не утаились многочисленные мысли и такой своеобразный, но почему-то слишком милый и очаровательный быт его жизни. Кихён осторожно положил подарок на кровать, отодвинув пару футболок — так, чтобы при входе в комнату коробка была заметна сразу. Убедившись, что стикер не отклеился от крышки, рядом он поставил всё ещё горячий стакан с кофе и, осмотрев свою экспозицию, не удержался от улыбки. Выходя из комнаты, он оглядывался, будто боялся, что творение, на создание которого он так долго набирался сил, исчезнет. Но оно не исчезло даже когда он вышел наружу и бесшумно закрыл дверь. Потому что любил он слишком сильно, чтобы таким чувствам — запросто испариться.***
— Юнхо, я хочу сказать тебе, что ты очень, очень хороший друг, понимаешь? — с уверенностью и непоколебимой твёрдостью доказывал Минхёк трейни — соседу Хёну, положив ему руку на плечо, пока Кихён копался в комнате. Его наигранно мечтательный, меланхоличный взгляд был направлен в бежевый потолок, словно в небеса, и в каждое слово он вкладывал интонацию возвышенной молитвы. — Если бы не ты, как бы я справлялся на тренировках, скажи? — Да что ты несёшь, а, — упирался тот, пытаясь вырваться из-под цепкой хватки Минхёка — однако же тот был намного сильнее, чем казался, и сжимал кости в плече парня так, будто пытался их сломать. — Я-то тут причём? Ты правда позвал меня сюда для этого? — Пойми, я просто прошу тебя выслушать меня, — беззаботно продолжал Минхёк, смотря парню в глаза. — Может, тебе кажется, что мы друг другу совершенно чужаки, вот только ты для моей карьеры сделал намного больше любого менеджера, ведь ты, — он хлопнул свободной рукой себе по груди, будто сердце его болело, а он никак не мог унять душевную боль, — ведь ты стал моим настоящим кумиром, понимаешь! Глядя на тебя, я чувствую, как во мне вспыхивает страсть, как я набираюсь сил на новые свершения! И пусть я после стольких лет стажировки ещё не дебютировал, если мне повезло просто стоять рядом с тобой, я чувствую, что все мои мечты сбываются, как по мановению волшебной палочки! — в его голосе сквозила неподдельная наигранность, а глаза его уже закатывались так, что красные венки проглядывались на белках. Только совершенно слепой мог не заметить, какое притворство хлещет из его слов и жестов. — Спасибо тебе за очередную совместную тренировку! Ты был так блистателен сегодня! Твои танцы — ты знаешь, что по мастерству ты совсем не уступаешь опытным профессионалам? Я надеюсь, что ты обязательно достигнешь успеха, слышишь? Юнхо в очередной раз попытался вырваться, с презрением взглянув в сторону Минхёка — не понимая, издевается ли тот над ним или же в его словах всё-таки есть доля правда. А тот, в свою очередь, с нетерпением ожидал, пока этот Кихён выберется из спальни, потому что и сам терпеть этот фарс уже не выдерживал. Столько унижаться перед парнем лет на пять его моложе совесть не позволяла. — Я надеюсь, мой дорогой Юнхо, — невозмутимо продолжил он, — в этой жизни ты достигнешь своих целей! Ведь ты — один из немногих здесь, кто заслуживает долгожданного признания и того самого дебюта — этого священного слова, в которое вложено бесчисленное множество значений! Уверен, у нашего руководства уже есть на тебя планы! — Да хватит нести чушь уже! — Юнхо наконец удалось высвободиться из-под железной хватки и слегка отскочить назад, не позволяя Минхёку даже коснуться его тела. Презренно, с долей отвращения он окинул парня с ног до головы, не понимая, по какой причине тот так напористо к нему приставал и какая перед ним стояла цель: розыгрыш, подстава, высмеивание? Однако, на благо им обоим, после этих слов Кихён выбрался из комнаты, и стоило ему обернуться в поисках друга, то он заметил, как тот в панике пожирает его глазами. Они переглядывались всего пару секунд, однако и этого хватило, чтобы Кихён удовлетворительно кивнул и подбородком указал в сторону лифта, намекая, что пора бежать. Тогда Минхёк, поиграв бровями, хлопнул Юнхо по плечу и едва слышно хмыкнул. — Ну, я пойду, в общем, — только и произнёс он, а затем, оставляя парня в недоумении, дал дёру, хватая Кихёна за руку и растворяясь в толпе в попытке незаметно сбежать на другой этаж. И ощущая невероятный прилив стыда, пряча лицо в ладони и качая головой, вопрошал себя, в какой момент жизни научился так непосредственно и совершенно нелепо импровизировать. — Ну как, у тебя получилось? — поинтересовался Минхёк, когда они с Кихёном наконец добрались до спальни второго. — Да, — со счастливой улыбкой проговорил тот, и взгляд его сиял от собственной смелости — и даже чуточки самодовольства. — Теперь остаётся только ждать, когда Хёну обнаружит подарок. Если честно, мне слишком страшно оставаться на его этаже, так что уж лучше я спрячусь в собственной комнате. Дышать не могу, стоит вспомнить о том, что я сделал, — он смущенно усмехнулся. — Даже не верится, что совсем скоро он узнает о моих чувствах. Минхёк заботливо потрепал его по волосам, улыбаясь, и ободрительно хлопнул по плечу, вселяя надежду в лучшее. — Я буду ждать каждую подробность, слышишь? — произнёс он, подмигнув. И наклонился, прошептав Кихёну на ухо: — Из вас получится самая элегантная и горячая парочка нашего агентства. Кихён не смог утаить свои покрасневшие щёки, а Минхёк лишь по-доброму посмеялся над своим застенчивым другом. Прямо сейчас он был ему ближе, гораздо ближе младшего братишки, которого хотелось только поддержать и подбодрить — на свершение новых, более отважных поступков. — Если снова понадобится моя помощь, зови в любое время, — сказал он, хитро прищурив глаза. — Я готов выдёргивать этого Юнхо из спальни хоть двадцать четыре часа в сутки. Не ожидал, что скажу этого, но мне даже немного понравилось. Наконец-то в моей жизни появились хоть какие-то приключения! Кихён кивнул — но невозможно было не заметить, как после этих слов взгляд его постыдно поник, а сам он тяжело вздохнул, шмыгнув носом. — Но разве… ты совсем на меня не обижаешься? — проговорил он. Минхёк в удивлении поднял брови. — В последнее время я так мало уделял тебе внимания, полностью переключившись на Хёну, а ты вдруг почувствовал себя третьим лишним, несмотря на то, что в этой жизни ближе тебя у меня больше никого нет. Прости, я не хотел использовать тебя в качестве личного помощника. Ты и вправду не обязан был помогать мне — это исключительно моя проблема. Мог бы послать меня, — Кихён надул губы. — Я бы сам себя в подобной ситуации послал. Минхёк засмеялся. — Нет, глупенький Кихён. Может, я и брякнул что-то нелепое или обидное — но не потому, что на самом деле так думаю. Мне просто… было непривычно, что ты постепенно от меня отдаляешься. Всё это время я заботился о тебе, как о собственном ребёнке, а теперь ты, можно считать, подрос. У тебя появляются новые интересы, и ничего страшного нет в том, что они не связаны со мной. Это ведь жизнь — кто знает, что ещё она нам преподнесёт! — Намекаешь, что я ухожу из семьи? Минхёк сжал губы. Во взгляде его сквозила мимолетная ностальгия. Сколько лет они провели вместе, не веря, будто жизненные обстоятельства окажутся достаточно сильны, чтобы их разлучить. И из невинных подростков они наконец выросли в опытных юношей, готовых справиться с любыми тяжестями, выпавших на ровном пути их крепкой дружбы. Однако перед глазами у Минхёка стоял всё тот же неопытный и наивный пятнадцатилетний подросток, что как-то случайно забрёл в комнату для репетиций не вовремя и услышал, как тренирует вокальные навыки его сонбэ. Всё тот же крохотный и милый мальчик, доверявший своему старшему другу, словно брату, тот малыш, скромная улыбка которого стала, возможно, смыслом жизни Минхёка. И влюблённый юноша, который, обнимая Минхёка, постоянно смотрел в другую сторону. С самого первого дня их знакомства, насколько близки бы они ни казались, Кихён никогда не принадлежал Минхёку. В их дружбе всегда был кое-кто третий. Однако в последнее время началось то, что грозило, пожалуй, каждой дружбе в своё время: с взрослением наступили неукротимые, мощные и неостановимые изменения. — Конечно. И приданое забираешь, — отшутился Минхёк, чтобы самому себе не дать слабину. — Только посмей меня забыть, если начнёшь встречаться с Хёну, ясно тебе? — Ты недооцениваешь меня, — вздохнул Кихён. — Я никогда не променяю лучшего друга. — Вот и славно, — слегка грозно и чуть обиженно произнёс Минхёк. — Что ж, иди отдыхай. Я вернусь к себе на этаж. Если произойдёт что-то необычное, напишу тебе. Кихён довольно кивнул. — Хорошо, сонбэ! — по-армейски выкрикнул он, отсалютовав другу. — Спасибо, что помогаешь мне в такой трудной жизненной ситуации. — Да не за что, — Минхёк печально улыбнулся. — Тем более Юнхо… — он закусил губу и в неловкости опустил взгляд. — Он… в общем, если тебе нужно отвлечь Хёну от Юнхо, зови меня. — Ты уже второй раз говоришь про Юнхо, — напомнил Кихён. — Мне начать что-то подозревать? Минхёк слегка вскинул вверх уголки губ. — Нет-нет, всё нормально. Просто этот парень кажется довольно интересным человеком, понимаешь? Кихён понял всё — гораздо больше, чем требовалось. И по одним лишь намёкам мог догадаться, к чему ведёт его Минхёк, то закусывая губу, то постыдно отводя взгляд, то лукаво улыбаясь. — Только не говори, что… — И вовсе не говорю, — фыркнул тот, отворачиваясь. — Иди давай в комнату. Отдыхай и жди своего принца на белом коне. Сегодня ты у нас — главная звезда вечера. И, пряча лицо, развернулся, уходя в сторону лестницы. Кихён лишь проводил его задумчивым, подозрительным взглядом, пока тот не скрылся за дверью — и, хмыкнув, ушёл к себе в спальню. Они двое лишь мечтали об этом, но не могли подозревать, насколько круто обернётся сегодняшний вечер.***
А в эти быстро бегущие, едва заметные секунды в обыкновенном общежитии стажёров происходили невиданные ранее вещи. Здесь, в переплетении длинных и запутанных этажей, посреди крохотных спален и узких коридоров, под вечер, когда сумерки опускались на город, окрашивая небо в жёлтое полотно, а из окон проглядывались лишь чёрные, подсвеченные сзади лучами уходящего за горизонт солнца силуэты высоток, в уютной спальне один молодой человек не мог найти себе покоя. Усевшись на краю своей кровати, словно ожидая, когда судьба наконец сделает свой неожиданный удар ножом в спину, слегка покачиваясь, чтобы унять дрожь в теле, он смотрел в пустоту. Лоб его покрылся испариной, руки, которыми он зацепился за выступающий матрас, чтобы удержаться на месте, дрожали, да и голова шла кругом от помутневших мыслей. Больше в этой комнате не было никого. Сосед ушёл на вечернюю прогулку — наверное, освежиться, набраться сил, хорошо поужинать перед завтрашним выступлением. Наверное, потому что Кихён не слушал, что тот пробурчал, покидая спальню — да и не до него было, просто радостно, что он наконец получит долгожданные тишину и покой. И, сжимая ладони в кулаки, стискивая зубы в жалкой попытке прогнать панику, Кихён издавал жалкие, едва слышные стоны нетерпения, не в силах уже стойко выдерживать это жестокое испытание. Может, открыть окно? Да, пожалуй, здесь не хватает воздуха. Он лениво, неохотно поднялся с кровати: конечно, постель пригрела его, и пока он в томительном ожидании сидел на заправленном одеяле, казалось, будто время остановилось, он находится в безопасности, и никакая угроза не нависла над его головой. Теперь же, стоило вновь ощутить ногами деревянный пол, он вспомнил обо всех своих тревогах: и предстоящее признание, и — что менее страшно — завтрашний концерт, к которому он до сих пор не ощущал себя полностью готовым. Покачав головой, Кихён нажал на ручку пластикового окна, впуская в комнату холодный воздух. Только тот совсем не освежал его мысли: наоборот, вновь заставил съёжиться от осознания собственной беспомощности — и даже чуточки какой-то бесполезности. Что страшнее, он даже не знал: оказаться на сцене перед многотысячным залом, ещё официально не дебютировав, означает единственный шанс быстро завоевать общественную любовь и, соответственно, заставить руководство задуматься о его дебюте; с другой стороны, даже эта мысль не казалась такой волнительной, как та, в которой Хёну этим же вечером врывается в его комнату и отвечает на признание, ведь это уже означает что-то гораздо глубже, гораздо желаннее обыкновенного выхода на сцену, ради которого он работал половину десятка лет. Кихён сам себя не узнавал: и когда это только дела сердечные стали ему важнее карьеры? Когда только он был готов променять собственную мечту ради подростковой влюблённости? И почему его совершенно не волнует завтрашний концерт? Не оттого ли, что он уверен в своих силах? Или же оттого, что ему совершенно плевать на то, как он выступит? Всё равно, как он представит своё агентство и как активно сможет выложиться? Всё-таки для дебюта он уже не так молод: тесными соперниками окажутся парни года на три его моложе, а значит, у него остаётся не так мало шансов. Следовательно, нужно показать все свои способности, вот только не это беспокоило его в этот затянувшийся холодный вечер. Он не находил в себе силы повторить слова или танец: подсознательно считая, что, раз на репетиции он ни разу не сбился с танца, а голос ни разу не дрогнул, значит, он полностью готов, Кихён расслабленно вздохнул, снова опускаясь на кровать, не в состоянии заниматься обыкновенными делами. Время тянулось бесконечно долго. Он и новостные ленты пролистал, которые, как назло, чересчур быстро кончились, и новые видеоклипы успел посмотреть, правда, не особо понимая, о чём в песнях поётся, и комнату шагами измерил, разбираясь с небольшим беспорядком. Тяжесть на душе тянула его к полу, к земле, заставляя сгорбить спину и пригнуться под натиском морального давления. Какого только чёрта он испытывал этот неодолимый страх? Неужели он не мог взять себя в руки и, приказав успокоиться, рявкнув — на самого себя, сделав глубокий вдох, избавиться от назойливых мыслей? Хёну в принципе мог не приходить к нему этим вечером, мог не догадаться, кто положил ему этот подарок, мог, не чувствуя себя готовым дать ответ, переждать ещё пару дней, не зная, что этим только будет мучить бедного Кихёна, у которого не хватало больше сил на другие занятия. К тому же… с учётом количества поклонников Хёну, это может быть далеко не первый подарок. У этого отчаянно влюблённого парня пропадал аппетит, терялось ощущение осознанной реальности, голова кругом шла. А Хёну, видите ли, готов не был. Даже звучало это как-то… несправедливо. Хотя, может, стоит погладить рубашку, в которой он завтра отправится на репетицию, подумал Кихён, поднимая с пола обёртку от шоколадки. Или подобрать образ, чтобы не одеваться в привычный стиль бездомного, эти растянутые футболки и старые потрёпанные джинсы? Надоедающая тревожность накрывала его с головой, и он не мог спокойно даже за утюгом в коридор выбраться. Единственный выход был покорным ожиданием. Но Кихён лишь сегодня обнаружил, каким нетерпеливым он может быть. Выдохнув, он кинул взгляд на часы. Удивительно, но после его похода в спальню Хёну прошло всего… полчаса. Кихён решительно встал с кровати. Нельзя позволить этим переживаниям поглотить его с головой! Быстро потянувшись, он постарался взять себя в руки, отгоняя назойливые мысли, и обвёл глазами комнату, выискивая, чем бы заняться. В углу одиноко лежала выстиранная скомканная одежда, и всю неделю он едва ли находил в себе силы дойти до утюга и гладильной доски; сегодня, пожалуй, представился идеальный шанс. Так что, быстро сбегав за утюгом, он вернулся в свою комнату, настроенный покончить с бытовыми обязанностями. Разложив на постели футболки, джинсы и рубашки, он принялся агрессивно водить утюгом по ткани, проглаживая каждую, даже едва заметную складочку. Таким образом, перенаправляя свою тревожность на активное дело, он понемногу избавлялся от удушающих мыслей, надеясь, что вскоре и вовсе сможет сделать спокойный вдох, не чувствуя, будто вот-вот от переживаний упадёт в обморок. И тщательно выглаживал рукава и воротники, считая секунды, заставляя их бежать быстрее, только те, как назло, продолжали стоять на месте, словно обледенелые. А когда куча белья была переглажена и Кихён, уставший и вспотевший от духоты, пройдясь тыльной стороной ладони по лбу, обнаружил, что и сейчас прошло не больше жалких пятнадцати минут, но никаких сообщений от Минхёка и сигналов от Хёну до сих пор не поступило, вновь издал протяжный, недовольный стон, обессиленно падая на кровать. Вот только стоило ему закрыть глаза и, тяжело выздохнув, попытаться расслабиться, как дверь его спальни, словно с порывом ветра, широко распахнулась, и Кихён тут же почувствовал появление в комнате ещё одного человека. Будто солнечные лучи, его срывающееся дыхание накрыло парня с головой, и он тут же вскочил с места, испуганный, растерянный, едва стоя на ватных ногах. Кихён нервно сглотнул слюну. И, позволив отчаянному вздоху скатиться с его губ, расслабил плечи, чувствуя, как сила тяжести постепенно тянет его вниз. Словно он смотрел на мираж в пустыне — и уже не знал, верить ли в него. А вдруг он только обнадёжит себя — и всё кончится совсем не так, как он себе представлял? А вдруг это исключительно его галлюцинация, и перед ним — не то, на что он надеется, а бредовая фантазия, иллюзия, вызванная долгими переживаниями? И что, если эти карие глаза напротив вовсе ему не улыбаются, а хотят его уничтожить, раскрошить на мелкие части, поиграть, посмеяться, выбросить? Остаётся только покорно… ждать, когда он произнесёт этот мучительный и губительный ответ. — Хён? — ломающимся голосом проговорил Кихён. Ничего не ответив, Хёну, с силой заперев дверь комнаты, приблизился к Кихёну, прижимая к собственной груди в крепком объятии. И, слегка погладив его по спине, издал вздох, больше похожий на короткий всхлип. А Кихён, не в силах поверить, что это тёплое, разгорячённое прикосновение любимого тела было реальным, едва сдерживал наворачивающиеся на глаза слёзы. И дышать он не мог не потому, что Хёну крепко держал его в своих руках, лишая возможности сделать вздох, а потому, что, глотая слёзы, наполнял солёной водой свои лёгкие, и оттого даже стоять на ногах было чересчур трудно. А потом, чуть оторвавшись, Хёну обхватил ладонями шею Кихёна и, пристально посмотрев ему в глаза, улыбнулся, и щёки его покраснели в смущении. Кихён растерянно смотрел на него: все слова спёртым воздухом остались в горле, а мысли постепенно опустошались, исчезали плавным туманом, и перед ним не осталось ничего — кроме лица, на котором ярче тысячи солнц сияла драгоценная улыбка. Хёну осторожно наклонился и, задержав дыхание, прильнул — медленно, осторожно, боязливо, — своими губами, пухлыми, в испуге распахнутыми, к губам Кихёна — тонким, розовым, крохотным, беззащитным. И поцеловал его: так же робко, аккуратно, будто боялся издать даже тихий звук, будто боялся, что ранит Кихёна, что напугает его, нанесёт рану, которая в жизни не заживёт. Только и не знал, что рану как-раз таки нанёс — и уже очень, очень давно, в самое сердце ножом, и сам же зашивал её — постепенно, своими словами, тёплыми, согревающими взглядами и мимолётными прикосновениями. Сердце Кихёна было сто раз растерзано и сшито вновь, исцарапано, искалечено, покоцано — но прямо сейчас, пока Хёну, мягко держа его, словно драгоценный цветок, наконец дарил ему поцелуй, каждый крохотный шов, каждая незаметная трещина вдруг начала затягиваться — и розовый кристалл вновь засиял в переливающихся тёплых лучах солнечного света. Он наконец перестал чувствовать себя разбитым. Потому что никто иной не мог склеить его так же крепко — теперь уже навсегда. Хёну вновь оторвался, одаривая Кихёна очередной улыбкой. Уголки пухлых губ, раскрасневшихся, отчего выглядевших ещё более привлекательными, всё более манящими, были подняты вверх, и Кихёну хотелось прикоснуться к ним, провести — чуть касаясь — подушечкой указательного пальца, словно к бесценному экспонату, к восьмому чуду света, что незаконно близко оказалось у его собственных губ. И неужели — неужели это наконец произошло? Нет-нет-нет, вопрос поставлен неверно. Стоило спросить… Неужели для этого требовалось так мало усилий?.. — Хён? — повторил Кихён, чувствуя, что вот-вот сорвётся и расплачется прямо на глазах у Хёну. Тот мягко провёл по его растрёпанным волосам, и Кихён усмехнулся, представляя, как выглядит в его глазах: мятая разношенная рубашка, спортивные штаны, раскрасневшееся лицо… Да и вспотевший к тому же. Картина наверняка жалкая. — Спасибо тебе, — Хёну закусил губу. По стеклянным глазам Кихён понял, что тот тоже больше не в силах прятать то, что испытывает всем сердцем. — Как ты понял… — Кихён сглотнул слюну. — Как ты понял, что это я? — и не удержался, чтобы не вытереть капли солёной воды на ресницах. — Это было легко, — прошептал тот. — Слишком легко, чтобы понять: никто в этом мире сильнее тебя меня любить уже не сможет. Кихён хотел спрятать лицо: ещё одно слово — и он не выдержит, упадёт, обессиленный, и забудется в глубоком сне, беспросветном и долгом кошмаре. Только прятаться было некуда: вырываться из этих объятий было последним в списке его желаний. Поэтому, ни о чём не жалея, он уткнулся Хёну в грудь, позволяя себе короткий всхлип. И, вдыхая аромат его парфюма, этот мягкий одеколон с нотками цитрусовых, Кихён чувствовал, будто после долгих скитаний наконец обрёл убежище — и наполненный светом и любовью дом. Хёну принялся гладить его по спине — мягко, нежно, медленно проводя рукой от лопаток к бёдрам, боясь надавить сильнее, боясь причинить очередную волну боли. Ведь этот парень, которого он приютил у собственной груди, был самым близким, самым дорогим человеком в его жизни. — Я думал, ты проигнорируешь меня, — признался Кихён, прижимаясь ухом к груди парня. И, осторожно вытаскивая руки, обвёл их вокруг талии Хёну, сцепляя замком на лопатках. — Я был бы последней тварью, если бы проигнорировал такое чудо, как ты. Спасибо, что сделал это первым. Иначе — я не знаю, как долго мы могли бы тянуть эту бесконечную сагу. — Ты хоть кофе попробовал? Вкусный? Если нет — я напишу жалобу на баристу. Хёну едва слышно усмехнулся, опуская взгляд. Видна ему была лишь макушка тёмно-каштановых волос — и идеальный прямой нос, периодически утыкавшийся ему в грудь. — Очень вкусный. И шарф — красивый. Спасибо тебе, Кихён, — проговорил Хёну. — Благодаря тебе я теперь всегда буду чувствовать тепло.***
Дул холодный ветер. Разноуровневые крыши, соединяясь друг с другом, утопая под переплетениями электрических проводов, виднелись в отдалении — лучи заката давно спрятались за горизонтом, оставив лёгкий голубой отсвет — и всё те же чёрные силуэты чужих и незнакомых зданий. — Выйти на крышу посреди холодной зимы за сутки до выступления на концерте? — покачал головой Кихён. — Мы совершенно безумны. — Это не первый наш безумный шаг, согласен? — произнёс Хёну. — Я хочу, чтобы этот вечер отложился в моей памяти. А что выглядит более впечатляющим, чем вечерний вид на мегаполис? Они подошли к краю — высокой каменной перегородке, что была им по пояс, и, упираясь локтями в бетон, устремили свой взгляд вниз — туда, где переполненные улицы кишили прохожими, а яркий свет автомобильных фар прорезал темноту, создавая иллюзию бегущего без остановки яркого жёлтого света. — Город такой красивый, не находишь? — прошептал Кихён, осторожно смахивая с перегородки накопившийся за день снег. — Удивительно, как красив мир, в котором мы живём. В такие моменты мне хочется его беречь. Хёну промолчал — только кивнул спокойно да сжал губы. — Кихён, я… Я хочу извиниться. Он продолжал прятать взгляд, осматривая уходящий в бесконечность город. И дыхание холодное едва сдерживал, позволяя полупрозрачному пару окутывать их с головой. — Извиниться? — в недоумении проговорил Кихён. — Но за что? Ты ни в чём не виноват. — Как же… — горько усмехнулся Хёну и наконец перевел на парня томный взгляд. — Только я и виноват. Я не замечал твоих чувств, хотя они всегда преследовали меня — тёплым ветром окутывали, когда мне было холодно, и надежду дарили, когда я рвал себя на куски от отчаяния. Ты стал моим вдохновением, а я даже не отблагодарил тебя. И был слишком труслив, чтобы просто сказать тебе приятные слова. Ты, наверное, думал, будто я бессердечный, жестокий злодей, с аппетитом пожирающий твоё сердце? Может, в какой-то степени ты прав: я совершенно бестолковый, Кихён, и вместо того, чтобы обнять тебя покрепче, я продолжал оставлять тебя позади, вдалеке, не смея приблизиться, потому что думал, что нашим с тобой путям никогда не сойтись. Прости меня за то, что я так безжалостно обошёлся с тобой. Кихён покачал головой, не в силах поверить в то, что услышал эти слова. Он совсем не просил извинений — и не молил об оправданиях. Он всего лишь ждал ответных чувств, и теперь, когда он получил их, никаких лишних разговоров не требовалось. Прошлое стоит оставить в прошлом; теперь перед ними — огромный распростёртый город и долгие годы, наполненные любовью. — Я не злюсь на тебя, хён. Мы все совершаем ошибки — и порой случается так, что на них уходит несколько лет. — Совершенно пустая трата времени, если так посмотреть, — добавил Хёну. — Всё могло бы начаться намного раньше. — Но что — всё? — проговорил Кихён, и лёгкий порыв ветра всколыхнул копну его волос. Хёну собрал снега и слепил небольшой снежок, отправляя его вниз — с высоты десяти этажей. — Наши отношения, вот что, — пробормотал он. Кихён не ответил — только улыбнулся, отводя взгляд, самодовольный и слегка надменный. — Ты поражаешь меня, и с каждым днём всё больше. Облака постепенно расступались, и над их головами появлялось чистое, незапятнанное, насыщенно синее небо, плавно окрашивающееся в глубокий чёрный цвет. Там, на высоте миллионов километров, над городом проступали первые робкие звёзды. А они, подобно двум таким же крохотным сияющим звёздочкам, прятались от всего мира на крыше, даже не подозревая, что их сердца сияли ярче любого космического тела. — Давно ты так… — скромно поинтересовался Хёну, стесняясь взглянуть Кихёну в глаза. — Пять лет. — Пять лет… — повторил Хёну, и слова его утонули в темноте упорно наступающего вечера. — С самого знакомства? — С самого знакомства, — подтвердил Кихён, кивая головой. И сейчас — он сам себе казался до боли жалким. — Я ждал этого момента с самого знакомства. — Я совершеннейший козёл, — только и произнёс Хёну, переминаясь с ноги на ногу. — Игнорировать тебя до последнего времени было бы непростительным — и отвратительным жестом; только я, ослепнув перед тобой, так и поступал. Кихён мог только скромно улыбнуться. — А может быть, я и вовсе ослеп из-за тебя, — заключил Хёну, проходясь ладонями по лицу. — В конечном счёте, мы, двое трусов, которым не хватило сил перед самими собой признать чувства, что мы испытываем, теперь стоим на крыше общежития, потому что сбежать больше некуда, и рискуем заболеть перед самым важным событием этого года. — Два идиота, которые нашли друг друга, — проговорил Кихён, качая головой. — Только мне эта глупость отчего-то нравится. Хёну вновь взглянул на него. И, хмыкнув, протянул руку, поманив пальцами. Кихён вложил свою ладонь в ладонь Хёну, и тот переплёл их пальцы. Ветер обдувал мягкую, нежную кожу, но им обоим было тепло в крохотном прикосновении — лишь одним из бесконечного множества более интимных и желанных. — Сколько я ждал, чтобы этот вечер наконец наступил, — сказал Кихён, облизывая пересохшие губы. — И как мало потребовалось для того, чтобы ты наконец меня поцеловал. — Ещё хочешь? — провокационно намекнул Хёну, поигрывая бровями. — Даже не думай! — Кихён засмеялся и накрыл свои губы ладонью, пытаясь не нарваться на поцелуй. — Ладно-ладно, — слегка обиженно пробормотал Хёну. — Только я всё равно это сделаю. Кихён мысленно поблагодарил Хёну за решение выйти на крышу: в темноте не было видно его покрасневших щёк. Эта крыша, настойчивый северный ветер, что трепыхал их волосы, и вечер, грозившийся превратиться в звёздную ночь — вот что стало воспоминанием Кихёна. Одним из самых приятных, тёплых, укутывающих, подобно мягкому одеялу, воспоминаний, подобно тёплому пламени, к которому хотелось вернуться спустя многие годы. Их переплетённые пальцы, совместное дыхание, разница в росте, два голоса, что сливались во взаимных признаниях, безлюдная крыша и риск быть замеченными — такой приятный риск. Ведь, скрывая отношения в тайне, невольно делаешь их ещё более страстными. — Ну так что? — наконец прошептал Хёну после долгого молчания. Кихён вздрогнул. Теперь этот человек был ему не чужим, был не тем неприступным, далёким кумиром, светившим, подобно звезда, в холодной дали. Он за несколько минут стал гораздо ближе. Кихён терпеть не мог быть собственником, только теперь он чувствовал, будто этот человек был полностью готов подчиниться ему — и называть себя только его, Кихёна, его любимым. — Что? — удивлённо проговорил Кихён, вскинув брови. — Мы так и будем здесь стоять? — объяснил Хёну. — В наш первый день? И Кихён улыбнулся. — Первый день, — произнёс он на выдохе, до сих пор не в силах поверить, что его признание, их поцелуй и эта крыша — реальность, а не вымысел. — Я всего лишь хочу убедиться, что всё это — не розыгрыш. Не ложь. Не эфемерная сказка, которая вот-вот разобьётся об обрывистую реальность. Ждать пять лет, видеть в кошмарах, как все мои чувства, раскалываясь, с каплями крови падают на холодный пол студии, а в зеркале я наблюдаю, как ты с горящими глазами вырываешь из груди моё сердце… И просыпаться в холодном поту, убеждая себя, что ты — не такой, что ты не погубишь меня своей бесчеловечностью. Что ты — такой же, как я, тоже испытываешь опасения. Именно эти чёртовы опасения разлучали нас столько времени. — Я сожалею, что тебе пришлось создать такую ужасную иллюзию меня, — проговорил Хёну. — Я постараюсь сделать всё, чтобы ты больше обо мне так не думал. — Но давно у тебя… давно у тебя это ко мне? Хёну пожал плечами. — И сам сказать не могу. Пожалуй, в последнее время я стал ощущать это особенно остро. Скажи спасибо моему хёну, Хосоку. Если бы не он, я бы, наверное, ещё долго не разглядел твоих чувств. Только он разъяснил мне, что я в упор не вижу, как человек, который меня любит, пытается признаться мне, и как страсть вспыхивает в каждом нашем неосознанном прикосновении. Иронично, подумал Кихён. Человек, которого он посчитал своим соперником, на самом деле свёл его с Хёну. — Но если ты до сих пор не веришь в реальность… — прошептал Хёну, разворачиваясь к Кихёну и глядя ему прямо в глаза. — Могу ли я сделать кое-что, чтобы убедить тебя в том, что завтрашним утром я не откажусь от своих слов? — он замялся, тяжело глотая, и пару раз шмыгнул носом, отводя взгляд. — Могу ли я сейчас… поцеловать тебя? Снова? Пожалуйста. Кихён легонько засмеялся, удивляясь, каким милым и застенчивым на самом деле мог быть Хёну. Хёну, которого он теперь называл своим. — Конечно, можно, хён, — ответил он. И лишь их дыхание унеслось высоко, к звёздам. Они остались вдвоём. И этот большой город больше не был им помехой. Они не знали, чем всё кончится. Однако вместе им совершенно стоило — начать.