Крошечный уголок на краю Вселенной

Впервые за несколько дней утро начиналось с робкого луча солнца, что закрадывалось в комнату сквозь едва раздвинутые шторы. Этой ночью не падал снег, не завывал холодный ветер, тучи рассеялись, предоставив спящим жителям необъятное звёздное небо. Город был покрыт спокойствием, и даже в этот день, наполненный суетой, бесконечным движением, день, когда людям предоставлялся последний шанс сгрести товары с полок в магазине, чтобы приготовить подарки родным и близким, даже в такое время спокойно поднималось из-за горизонта солнце, окидывая бледно-жёлтыми лучами крыши укрывшихся среди заснеженных деревьев домов. Тридцать первое декабря. Атмосфера неуклонно надвигающегося праздника. Финишная прямая, по которой звуки колоколов и выстрела фейерверков ворвутся прямиком в квартиры мягким ароматом выпавшего снега и зимней свежести. День, за которым — не успеешь оглянуться — наступит волшебная ночь, что была создана для чудес. Хёнвон вечно просыпался с ощущением тревоги. Не успевал он открыть глаза, как вспоминал, сколько дел сегодня предстоит сделать: и мгновенно составлял расписание. До девяти утра — позавтракать, к десяти — приехать на место проведения экскурсии, в два — обязательно обед, затем — снова на работу до шести, до семи он принимает душ и готовит ужин, а уж потом свободное время можно посвятить себе и бездумно впериться в голубоватый экран телевизора. И если он, упаси боже, не укладывался в это расписание, чувство отвратительной неудовлетворенности поселялась в его душе глубоким комом из спутанных ниток, которые невозможно расплести. И тяжело дышать приходилось, зная, что сделать больше за сегодня в исчерпывающей мере уже невозможно, оставалось только ждать следующего, ещё более суетного дня. Хёнвон пытался выкинуть эту удушающую привычку из своего сознания, но никогда, ни при каких обстоятельствах он не мог оторваться от намеченного плана. Однако же сегодня он проснулся с долгожданным чувством удовлетворения. Понимая, что никуда идти не надо, что все дела по дому сделаны, он, пожалуй, хотя бы сегодня сможет распорядиться временем по собственному желанию. Хотя, может быть, осознание не только этих факторов заставило его в наслаждении потянуться, поднимая руки с зажатыми кулаками к потолку, не только банальные домашние дела скинули груз тревожности с его плечей? Будто Хёнвон гнался за невыполнимой целью, а сейчас — наконец расправился с ней. И почувствовал, что можно со спокойным выдохом облегчённо расправить свои крылья. Он почувствовал лёгкое прикосновение солнечных лучей на своём лице. Улыбнулся, зажмурившись, вдохнул поглубже воздуха, перевалился на левый бок, глотая слюну — кадык едва слышно дрогнул. Рядом с ним, тихо сопя, подложив локоть под голову, мерно спал Хосок. Его грудь, прикрытая белоснежным одеялом, безмятежно поднималась и опускалась; умиротворённое дыхание едва заметно щекотало Хёнвону кожу. Тот, не сдерживая улыбки, устроился в зеркальной Хосоку позе: сложил ладони под голову, лёг на бок и принялся его бесстыдно рассматривать. Хотя, скорее всего, даже стыдно ему было вот так, без разрешения, изучать это тело, пока Хосок был совсем перед ним безоружен. Он не мог укрыться, не мог отвернуться — а это одеяло было бесполезным ему спасением: подобно античной статуе, прикрытой тонкой, высеченной из камня, простынёй, оно огибало каждую черту его тела, подчёркивало каждый бугорок, каждую впадину, так что, даже укутанный, он лежал перед Хёнвоном обнажённым. Грудь — большая, крепкая, к которой он недавно прикасался, гладил её своими длинными ладонями, пока она прижимала его к смятой постели; грудь, под которой мерно стучало пылающее сердце, такая, что целовать хочется, к которой ластиться хочется в тёплом объятии. И торс с выступающими кубиками, такими гладкими, лоснящимися, будто бы высеченными из того же холодного камня, словно ненастоящими — и в то же время чересчур реальными. Хёнвон сдержался, чтобы не провести пальцем по этому голому телу, только ему предоставленному, и быстро ладони в кулаки зажал, зубами закусил, ощутив прилив стыда. Интересно, скольким ещё людям был предоставлен шанс любоваться Хосоком после проведённой вместе ночи? И ценили ли они в такой же степени эту возможность, благодарили ли судьбу за право проснуться с ним — вместе?.. Многим ли было возможно обладать этим телом, многие ли злоупотребляли полномочиями, многие ли бессовестно пользовались этим несчастным парнем, в добровольно-принудительном порядке сдававшимся чужим, едва знакомым людям, у которых цель была лишь одна — чтобы этот юноша с красивым личиком ублажал их посреди ночи, а на утро можно его и выбросить за ненадобностью? Меж тем как Хосок был настоящим сокровищем, которым надо было наслаждаться, упиваться, которого хотелось принимать, держать в себе до исступления, который заслуживал гораздо большего, чем бессмысленной связи на одну ночь. Среди любовников, которых использовали в подобных целях, он не должен был числиться: гораздо глубже, гораздо таинственнее и непостижимее был его внутренний мир, чтобы бессовестно использовать его как второсортный мусор. Хосока не хотелось иметь — его хотелось всем сердцем, искренне, откровенно, проникновенно, без подлых подводных камней любить. Белые волосы прямой чёлкой ниспадали на широкий лоб, чуть прикрывая выкрашенные в чёрный брови. Кожа красивого, тёплого оливково оттенка, неотбеленная тональным кремом, сверкала в первых рассветных лучах, прорывавшихся сквозь обнажённое небо. Каждый крохотный волосок, робко проявлявшаяся щетина, каждая морщинка, розоватый назревавший прыщик, шрамик, складка были беззащитными под любопытным, любознательным взором Хёнвона. Так странно: это он был гидом, он привык находиться среди произведений искусства и посвящать людей в необъятный мир прекрасного и возвышенного; только сейчас он оказался лицом к лицу с новым, ослепительным и пленительным чудом. Он предстал перед божественным и недосягаемым совершенством — и упал ради него на колени, сломавшись под натиском его красоты. Оставалось лишь смотреть вверх, исподлобья, подчиняться ему — и вместе с тем, будучи преисполненным кротости и послушания, стесняться даже взглянуть в глаза, будто б этим жестом он осквернит всё его существование. Хосок был всемирным культурным наследием, однако же его хотелось спрятать от целого мира, чтобы любоваться, насыщаясь его беззащитностью и покорностью, его согревающими лучами преданной улыбки, в одиночестве. Губы его едва шевелились: слегка надутые во сне, они были приоткрыты, и тонкое, едва уловимое дыхание коротким шёпотом проходило по шее Хёнвона. Будто в тихой беседе эти губы очерчивали долгожданные — запретные слова — которые хотелось слышать посреди ночи, пока свет полной луны длинными ровными прямоугольниками расстилается по гладкому полу. Хёнвон улыбнулся. К этим губам он вчера позволил себе припасть. Прошлым вечером он полагал, что пожалеет сегодняшним утром о внезапном и неукротимом желании урвать этот поцелуй. Однако же, пока скромные лучи щекотали его лицо, он благодарил, благодарил смелую, решительную версию себя, что проснулась в нём после заката солнца, и жмурился от счастья, сдерживая набегавшие на глаза слёзы. Уста Хосока снова едва заметно зашевелились. Он причмокнул, облизнув засохшие губы, и сглотнул слюну. «Просыпается», — подумал Хёнвон. Однако же Хосок всего лишь сделал глубокий вдох и перевернулся на спину, натягивая одеяло на грудь. На лице промелькнула неуловимая улыбка, и глаза вот-вот приоткроются: Хёнвон даже дыхание задержал, будто сейчас станет свидетелем редкого и ценного явления. Голос Хосока преследовал Хёнвона целую ночь, но сейчас он снова пожелал его услышать — он нуждался в этих хриплых нотках, как в живительной воде. — Бесстыдно разглядываешь меня, не спросив разрешения? — пробормотал Хосок, протягивая ладони к лицу. — Вот и попался, хитрец, — он вновь облизнул губы. — А сам меня обвинял. Хёнвон поспешил уткнуться в лицо подушкой — слава богу, Хосок с закрытыми глазами не видит, как сильно лицо у парня зарделось. — Что мне прикажешь делать, раз я проснулся первым? — пробурчал он, отворачиваясь. — Как отвести взгляд, если я привык любоваться произведениями искусства? И, не в силах выдержать подобной смелости, ещё глубже зарылся в несчастную подушку, не в силах поверить, что такие слова способен вживую человеку сказать. Хосок издал самодовольную усмешку. — Я знал, что с одним рассветом мы проснёмся вместе. Хёнвон никогда не чувствовал себя смелым. И даже сейчас, когда он, казалось, владел целым миром, ему хотелось скромно уткнуться в постель, отгородив себя от остальных, он уже жалел обо всех сказанных словах. Однако вот он, Хосок, прямо перед ним, долгожданный и бесценный приз после многолетней гонки, самая главная его награда, самая значительная его победа. — Я всё ещё боюсь, будто однажды ты покинешь меня, — признался Хёнвон. — Будто с очередным рассветом я проснусь, не чувствуя твоего дыхания на моей шее. — Я думал, мы встречаемся, — скептично пробурчал Хосок. Хёнвон, уже окончательно смущённый, с силой хлопнул его по плечу ладонью. — Перестань, — улыбнулся он. — Что, заставляю твоё сердце трепетать? — с вызовом проговорил Хосок. Хёнвон уже места себе найти не мог: всё ворочался и ёрзал в постели, а Хосок даже глаз не раскрыл, чтобы взглянуть на это покрасневшее лицо. Вероятно, после стольких лет он ощущал, каково это — проснуться с ним рядом, и самомнения у него от этого знатно прибавилось. — Не улыбайся так самодовольно, — Хёнвон обиженно надул губы. — А почему бы мне не быть самодовольным? — хмыкнул тот. — Мы наконец стали парочкой, разве нет? Или ты даже после совместной ночи ещё не определился? Хёнвон сдержал удовлетворённую улыбку, зажмурившись, и на мгновение его сентиментальный разум прорезала светлая мысль: «Теперь у меня есть парень.» А затем — немного тревожная, напрягающая: «Надо бы рассказать Джухону». И, не успел он раскрыть глаза, как почувствовал какое-то движение сверху, после которого поток света в спальню перекрыла здоровенная глыба. Хёнвон ощутил, как неподъёмный вес тесно прижал его к матрасу. Стоило лишь посмотреть вперёд — и увидеть, как Хосок навалился на него с хитрой ухмылкой, одаривая коротким поцелуем. — Доброе утро, дорогой. — Ну уж нет, — засмеялся Хёнвон. — Не выношу это слово. Даже не смей называть меня так. Хосок засомневался, повёл носом, отвёл взгляд задумчивый в сторону. — Тогда как мне тебя называть? — По имени — секрета тут нет. — Но должны же у нас быть какие-то прозвища, — возразил тот. Хёнвон засмеялся. Я такой ерундой не страдаю. — Буду звать тебя Аполлоном, — тут же выдал Хосок, лучезарно улыбаясь. — Ещё чего, — фыркнул Хёнвон, закатив глаза. — Как ты до такого додумался? Хосок вновь наклонился, целуя его прямо в приоткрытые губы, забирая выдох, который вот-вот бы скатился с них, и вместе с тем вызывая стон наслаждения, стон, который молил о продолжении. Хёнвон провёл с ним всю ночь, но очередное прикосновение вызывало ещё один шквал эмоций. — Знаешь, я чаще всего наблюдал тебя при вечернем свете огней, — заспанным голосом проговорил Хосок. — Мы всегда встречались вечерами, гуляли под тусклыми лампами фонарей, скорее, луна чаще солнца согревала нас. И я задумывался: а каков ты в утреннем свете? Так же ярко сияешь, радостно мерцаешь, и улыбка твоя такая же лучистая? Оказалось, да. В любое время суток ты красив, Хёнвон, — прошептал он, погладив его по волосам. Перебрал пальцами кудрявые локоны, одарил их короткими поцелуями. И к щеке прикоснулся, будто держал в своих руках целый мир. Пристально вглядывался в карюю радужку глаз, длинные ресницы, хлопавшие в нерешительности, растерянности, в эти ямочки на щеках от смущённой улыбки — и думал, как же ему повезло прикасаться к этому бесценному человеку. — Что ты только делаешь со мной… — надломленным голосом проговорил Хёнвон, касаясь ладони, что держала его лицо. — После каждого твоего слова мне начинает казаться, будто я живу в самой прекрасной сказке. — Ну хватит, — простонал Хосок — и, ломая прекрасный момент, перевернулся на бок, сползая с Хёнвона. — Я сейчас покраснею. Хёнвон засмеялся. Этот смелый и самоуверенный мужчина сдавался под напором эмоций от обыкновенных слов. Неужели он взаправду был таким всё это время? Неужели не обманывал, говоря, что чувства его искренние, а напускной игрой была лишь его холодность, его чёрствость и безразличие? Хёнвон знал — с самой первой встречи — что Хосок лишь притворялся, научившись выживать в этом мире и использовать своё лицо, свой взгляд в качестве оружия. Сейчас, согретый лучами позднего рассвета, он казался настоящим. Простым, заботливым, любимым, краснеющим от чужого признания. Таким домашним, уютным — руку протяни, и он обнимет тебя во сне, приласкает, по голове погладит, поцелует. И больше ничего не требовалось, лишь лежать на его груди и пальцами осторожно, едва касаясь, водить по выступающей ключице, целовать в шею да слышать его тихий, ленивый шёпот. — Может, сходим сегодня куда-нибудь? — предложил Хосок. — У моего брата концерт. Остался один свободный билет. — Хорошая идея, — согласился Хёнвон. — Давно я не ходил на концерты. Сказать по секрету, у меня в шкафу даже завалялся лайтстик. Хосок засмеялся. — Вот и отлично. Бери его. Отметим начало наших отношений. — Сегодня наш первый день? — проговорил Хёнвон, вскидывая брови. — Фактически, всё началось вчера вечером, — возразил Хосок, решив и в этот раз не открывать глаз. — Вернее, часов в одиннадцать, ближе к полуночи. Значит, первый день всё-таки сегодня. А до этого была первая ночь. Знаешь, при заселении в гостиницу ночи считать важнее. — Ты серьёзно только что провёл аналогию отношений с гостиничным бизнесом? — удивился Хёнвон. — Почему я только с тобой встречаюсь? — Потому что я красавчик, — самодовольно усмехнулся Хосок, и уголки его губ поползли вверх. Хёнвон с силой ударил его по плечу за чрезмерное самомнение и лёг обратно на подушку, томно вздыхая. — На самом деле, во мне куча преимуществ, — добавил Хосок. — Я ещё тхэквондо в детстве занимался. Чёрный пояс даже есть. Так что смело гуляй со мной по подворотням — я кому хочешь врежу за тебя. — Молодец, — не найдясь что ответить, выдал Хёнвон. — И готовить умею. Особенно китайскую еду. Соседи в жилом комплексе постоянно меня учили. Я даже вонючий тофу могу сделать. Хёнвон едва сдерживался от смеха. Хосок походил на ребёнка, который хвастался любыми, даже крохотными достижениями, чтобы впечатлить своего нового друга. — Ещё я компьютер могу разобрать и собрать, — никак не успокаивался тот. — В последний раз я, конечно, оставил в блоке своё кольцо и забыл засунуть обратно материнскую плату, так что сильно хвастаться не буду, но если постараться, то вспомню. — Слава богу, разбирать компьютер мне не надо. — Ну может, всё-таки что-то надо? — с надеждой проговорил Хосок. — Я ещё по руке гадать умею немного, хочешь? Хёнвон протянул ему свою левую ладонь, решив, что это хотя бы может быть интересно, и вскинул брови. Нет, пожалуй, этот человек был далеко не заносчивым и высокомерным богачом, каким Хёнвон ожидал его увидеть. Это был ребёнок, его ребёнок, которого хотелось прижать к себе в объятии и почувствовать, как он, сцепляя ладони на твоих лопатках, прижимался щекой к груди и закрывал глаза в наслаждении. — У тебя красивые руки. Водный тип ладоней, — начал Хосок. — Творческая, эмоциональная личность. При принятии решений взываешь к подсознанию и интуиции, у тебя хорошо развита эмпатия, ты человек чувствительный и сентиментальный. — Я то же самое и про тебя могу сказать, — тут же заметил Хёнвон. — Ну уж нет, я жёсткий и непоколебимый, как панцирь. Не перебивай меня, пожалуйста. Ты ведь правша? Значит, на левой руке написано всё, что дано тебе от рождения. Линия твоего сердца начинается прямо под указательным пальцем: в личной жизни ты избирателен, к выбору партнёра подходишь серьезно. К тому же линия длинная и изогнутая — ты открыто выражаешь свои эмоции. А чёрточка справа на твоей ладони означает, что в твоей жизни будет иметь место только одна любовь. Хосок хмыкнул. Хёнвон угадал, о какой грандиозной любви тут идёт речь. — Линия головы уходит вниз — ты яркая личность, мыслишь творчески, неординарно. Глубокая линия жизни говорит о физическом и психическом здоровье, наличии жизненных сил. Твоим линиям только позавидовать можно. Многие мечтают жить, как ты. Хосок поднял руку, удручённо вздохнув, и Хёнвон увидел изрезанные едва заметными крестиками и звёздочками линии ладони; сами линии были короткими, обрывистыми. — В моей жизни творится сплошной хаос. Если верить этим отметкам, меня постоянно окутывают бессмысленные связи, ни к чему не ведущие решения, и я, пытаясь основаться на логике, на рациональных решениях, только мечусь из стороны в сторону, путаюсь по городам и странам, надеясь найти себе что-то по душе, однако и сам возвращаюсь в родной город, осознавая, что здесь мне самое место. Хёнвон удивлённо вскинул брови. — Ты и вправду хочешь остаться здесь? В Сеуле? Тот пожал плечами. — Наверное, так и будет. Поищу подходящую должность здесь, пущу корни. Редкие командировки можно будет себе позволить. Однако я больше не хочу переезжать. Десять лет я блуждал в поисках успеха и счастья. Я повидал достаточно много, а теперь чувствую, что мне следует остаться здесь. Здесь меня, пожалуй, держит всё. Родители, брат, работа… и ты. Хёнвон недоверчиво усмехнулся. — Да ладно, — он махнул рукой, — только не говори, что остаёшься ты здесь из-за меня. Хосок раскрыл глаза и, перевернувшись на бок, лёг возле Хёнвона, пристально смотря ему в лицо. При этом он игриво закусывал губу, вскидывая брови — дразнил парня, не договаривая фразы, предлагал его бушующей фантазии додумать их смысл, и от каждого намёка сердце у Хёнвона выпрыгивало из груди, как только он предполагал, что может произойти. — А если и так? — ответил Хосок. — Не шути так, — нахмурился Хёнвон, — это ни разу не смешно. — Даёшь мне ложные надежды. — Если за всё время нашего знакомства я ни разу тебе не соврал, думаешь, я буду делать это сейчас, в самый серьёзный наш разговор? Это было бы подло с моей стороны. — Ты правда хочешь остаться в Сеуле из-за меня? Я в самом деле стал самым глобальной и значительной причиной для принятия твоего решения? Хёнвон почувствовал, как на глаза у него набегают слёзы. Быстро протерев лицо руками, он сделал глубокий вдох, чтобы сдержаться. — Конечно, — ответил Хосок с такой уверенностью, будто это с самого начала было очевидно. — Не припомню, чтобы другой человек мог вызывать во мне такие живые эмоции. Я люблю тебя, Хёнвон, — признался он, улыбнувшись. — Но знаешь, что ещё важнее? Хёнвон заинтересованно вскинул брови. — С тобой я хочу провести всю оставшуюся жизнь. А после этих слов улыбка уже спала с его лица. Лишь её тень осталась в горящих глазах, но вместе с тем какой-то привкус горечи в горле комом встал. На этом моменте кончалось веселье. Они были влюблены друг в друга, и каждое проведённое вместе мгновение заставляло их сердца трепетать от радости; а стоило одному из них задуматься об ответственности, которую эти отношения несут, вся наивная детская радость кончалась, уступая место рациональным, а не спонтанным решениям. — Может, съедемся? — предложил Хосок. И, пока у Хёнвона глаза на лоб лезли от столь неожиданной просьбы, он легонько поцеловал его в лоб, усмехаясь. — В тот момент, когда я успел спасти тебя от падения — помнишь? — от колёс машины, что вот-вот сбила бы тебя с ног, — прошептал он, пропуская пальцы сквозь спутанные волосы Хёнвона, — я понял, — он нервно сглотнул, а затем покачал головой, — что хочу держать тебя в объятиях всю свою жизнь. Хёнвон поспешил отвести взгляд, колеблясь в принятии ответственного решения. Слишком много факторов сдерживало его: реакция Джухона, который вряд ли хорошо воспримет его уход после стольких лет вместе; жизнь с человеком не в дружеском, а романтическом плане, возникающие из-за неё обязанности — готов ли он ограничивать себя так сильно, готов ли изменить своё привычное мировоззрение ради другого? Сойдутся ли они, в конце концов? Пока они оставались на расстоянии, всё казалось довольно милым: но что если малейшие бытовые ссоры станут причиной их разлада? — Ты боишься, наверное… — проговорил Хосок, постыдно отводя взгляд и кивая в подтверждение своих слов. — Да, конечно, боишься, это ведь твои первые отношения. — Нет! — тут же возразил Хёнвон, подумав, что напугал Хосока. — Нет, нет, это чудесная идея. Было бы здорово, знаешь… просыпаться рядом с тобой каждое утро. Даже если их будет преследовать скучный, удушающий быт, даже если им не посчастливится ссориться из-за мелочей и даже если жадные руки ревности будут сковывать Хёнвона в дрожи, стоит ему завидеть, как Хосок общается с кем-то помимо него… Даже если они полные противоположности, он чувствовал: их союз станет самым гармоничным. Просто потому, что друг друга они любят. Тот улыбнулся — печально — и взял Хёнвона за руку, прижимая её к собственной груди. — Не обещаю, что смогу делать это ежедневно. Работа часто требует от меня больших временных затрат. — Ничего, — произнёс Хёнвон. — Это на самом деле, не так уж и важно. Не важно, до тех пор, пока я знаю, что заснём мы с тобой, Хосок, всё равно вместе.