Крошечный уголок на краю Вселенной

Кихён слегка заметно приподнял уголки губ, присмотревшись к своему отражению. Вот и всё, подумал он. День, которого он со страхом и волнением ожидал целую неделю, наконец наступил. Мало того — наступил, так ещё и пролетел со скоростью света, оканчиваясь сиренево-жёлтым закатом. Куда только пропали эти несколько часов с самого его пробуждения, каким образом он потерял их? Вздыхая, он поглядывал на время, удостоверяясь, что после целого дня репетиций затуманенное зрение не подводит его. Пять часов десять минут. Ровно двенадцать оборотов короткой стрелки с самого его пробуждения. Пробуждение, кстати, вышло весьма тревожным. Он отвратительно спал: голову кромсали на куски мысли о предстоящем выступлении, и стоило ему представить, как он поднимается на сцену, прячась за декорации, а многотысячная толпа во все глаза следит за каждым его жестом, так сердце сжималось, внутри всё переворачивалось, холодный пот проходился по телу. Может, стоит отказаться от идеи? Взбунтовать, остаться в спальне, притвориться больным — до ужаса инфантильно, но в приступе паники даже это сойдёт, и плевать, что там другие подумают… Многие стажёры до сих пор оставались в студиях, работая над вокалом или оттачивая танец, заставляя пол дребезжать от синхронных ударов, а он оставался в спальне, не в силах уснуть, пока электронные часы прорезали темноту одинокими цифрами, и пялился в точку на стене, не ощущая ничего, кроме надоедливого головокружения. Он провёл на крыше с Хёну по меньшей мере… час, полтора? Пока ветер не усилился и им не пришлось скрыться в стенах общежития. И в тёмном, пыльном углу они, обнявшись, расстались, пообещав, что завтра же утром встретятся для очередного поцелуя. И теперь Кихён совершенно не представлял, как всю жизнь просыпался без этой мотивации. Потому что вчерашний вечерний поцелуй был единственным, что целую ночь продержало его в сознании, не дав лишиться чувств от переизбытка тревоги… Удивительно, подумал он. Столько лет безответной любви — а та оказалась взаимной. Столько месяцев мучений, сомнений и переживаний, чтобы сейчас, в свои двадцать один, стоять у зеркала в гримёрной, поправляя детали костюма, и воспринимать поцелуй с Хёну как нечто привычное, должное. То, что прямо сейчас он может пойти и потребовать от него. С другой стороны, Кихён слишком долго того ждал и слишком преданно терпел, чтобы отказывать ему в столь простом жесте. «Ты справишься, — обещал ему Хёну, когда гладил по спине в объятии, — мы оба справимся, слышишь? — и смотрел ему в глаза, отыскивая ответ. — Не такое уж большое дело — выступить на сцене стадиона, правда?» Кихён кивал, пытаясь заставить себя в это поверить. И почему-то в руках Хёну ему без сомнений верилось во всё хорошее: все его надежды сбудутся, будто это было предопределено судьбой. И не стоит попусту нервы тратить, изводя себя неуверенностью, страхом перед огромной толпой. Ведь он будет петь рядом с Хёну — а значит, его голос ни разу не дрогнет. Утро сегодня было сумбурным. Мало того, все трейни бешено носились по общежитию, в последний раз выглаживая костюмы — причём парочка из них сумела-таки прожечь дырку на ткани — так ещё и менеджеры постоянно подгоняли своих артистов, чтобы в итоге, ещё пока солнце не взошло, кортеж из автомобилей отвёз их к стадиону — огромному, и крыша его, переливаясь перламутровым под предрассветным небом, сияла, выглядывая из-за соседних домов. И чем ближе они подъезжали к зданию, тем сильнее у всех ноги тряслись. Стажёры могли восхищённо охать и ликовать, но Кихён знал: все из них, натянув на лицо улыбки, на самом деле ужасно боялись выступлений. Неуёмные разговоры, смех, нелепые шутки — это всё, конечно, было. Было в таком же количестве, как тревожно дрожащие руки, слёзы, что к глазам подкатывали и зрение затуманивали, и полное, абсолютное смирение: спустя несколько часов им предстоит выйти на сцену и продемонстрировать то, к чему они, жертвуя своим временем и здоровьем, так долго готовились. И пока Кихён, смотря в затонированное окно автомобиля на пробегающие мимо стеклянные высотки и неоновые вывески, прижимал кулак ко рту, сдерживая волнение, чувствовал, как Хёну рядом едва заметно держал его за руку, не пытаясь встретиться с ним взглядом, будто бы увлечённый разговорами с другими. «Тоже мне, конспираторы», — подумал Кихён, улыбнувшись, и вновь отвёл глаза. Они с Хёну успели лишь обменяться короткими переглядками в зеркале водителя. И их глаза, как ни странно, в одинаковой степени выражали беспокойство. А потом Кихён и вовсе потерял счёт времени: начиная с самого утра, они либо сидели в зале, смотря, как репетируют артисты, либо сами поднимались на сцену, ощущая масштаб этого мероприятия. Блестящая чёрная сцена — огромна, и уходящие вдаль ряды стульев, едва проглядывающиеся верхние ярусы которых, утопали в темноте, и лишь блеск подлокотников сиял под едва попадающие внутрь полосы солнечного света. Высокие экраны, пусть и выключенные — временами работники проверяли камеры, и он наблюдал неестественно большие лица других людей, а иногда — даже своё, и от таких размеров у него начинала кружиться голова. Чёртова мегалофобия, прикинул он. Сколько времени ему ещё потребуется, чтобы привыкнуть к подобному окружению?.. «А ещё ведь дебютировать хочешь, — упрекнул он себя, грустно хмыкнув. — Если ты не справишься со страхом сегодня, то, пожалуй, времени приспособиться больше не будет». И, делай смелый шаг вперёд, смирялся со своими мыслями. Выступить надо — и он сделает это на высшем уровне. Пересечься с Хёну времени у них было много — но не возможностей. Потому что, стоило Кихёну заметить в другом конце коридора улыбающееся ему лицо, как его обладателя тут же отвлекали: то менеджеры, напоминающие о нелепых обязанностях, то артисты, у которых он был на подтанцовке, то другие трейни — бесполезными, мешающими разговорами, — и в конечном счёте эти лучистые только для него глаза смотрели в сторону с сожалением — и долей извинения. А потом они, только кивнув друг другу, уходили в разные стороны, томно вздыхая, и притворяясь перед своими друзьями, будто мысли их ничто не тревожит, будто весело им находиться в этой странной разлуке, будто не тянет их друг к другу через бесконечные стены гримёрных и служебных помещений — словно их совершенно не удручает, что единственная встреча, которым окружение позволяет им насладиться, происходит уже на сцене, посреди декораций… где свет прожекторов падает на них неровно, заставляя костюмы мерцать в темноте, а блеск в глазах гореть ещё ярче, и руки, запястья, ладони скрещивались их только по сюжету. В самый волшебный день их жизни, тридцать первого декабря, они стали великолепными актёрами, ни единую душу не заставив усомниться: между этими двумя нет ничего. Кроме бесконечного влечения, что, подобно току, текло в их венах, отчего даже голубые вены на руках сверкали в померкшем зале. «Ты выглядишь… немного задумчивым», — подмечал Минхёк, хмуря брови. Кихён качал головой. «Всё в порядке, всего лишь немного волнуюсь», — оправдывался тот. Однако Минхёк ему и брата, и маму заменял — и любое изменение эмоций по лицу читал. Потому, кидаясь в резком, неожиданном объятии со спины на Кихёна, смеялся, начинал щекотать его, угрожая размазать косметику или растрепать уложенные волосы, шутил что-то нелепое и едва ли понятное, а затем протягивал другу кусок шоколадки, несмотря на запрет есть что-то до начала концерта. И может, это даже отвлекало Кихёна от сладостных, но тягостных, подобно плавленому сахару, мыслей о том, что в эту минуту он мог гладить ладони Хёну и чувствовать его дыхание, а не тяжело вздыхать, уставившись в зеркало общей гримёрной, и выискивать где-то вдалеке отражение знакомых тёмно-каштановых волос и прищуренных в улыбке глаз, продолжая подкрашивать губы светло-розовым блеском. Потому-то сейчас Кихён стоял у широкого зеркала, что висело во всю стену над белоснежными раковинами в уборной, надеясь, что никто не решится отыскать его в столь уединённом месте. Из посетителей здесь редко и работники появлялись, так что смысл остальным тревожить его по пустякам? Концерт начнётся ещё нескоро. А он всего лишь хочет насладиться одиночеством. Может быть, взглянув на своё отражение, он найдёт ответы на многие вопросы. Сколько времени он старательно провёл стажёром в агентстве — и с чем он приходит в наступающий год. Трейни, который зашёл в двери агентства с целью дебютировать, до сих пор не исполнил своей мечты; вместо того, чтобы старательно идти вверх по карьерной лестнице, он безнадёжно влюбился, все свои мысли, мечты, усилия посвятив одному-единственному человеку. Теперь тот ответил ему взаимностью: однако Кихён так и не чувствовал удовлетворения. Как будто, обременённый жизненно важной задачей, он всё время просто слонялся, и вместо основной работы развлекался бесполезными хобби, даже если те принесли какой-то результат. Однако же даже эти отношения были запретными — отныне ему придётся стараться в два раза больше, разрываясь на два фронта. По крайней мере, остаётся надеяться, что они с Хёну такие не одни. И если им хватило смелости признаться друг другу, если они остаются рядом, находя утешение в объятии, значит, им совсем не будет трудно преодолеть дальнейшие препятствия. Кихён включил кран; тихим напором полилась холодная вода, обжигая кончики пальцев ледяным прикосновением. Едва слышный шум разрезал тишину столь незнакомого, чужого помещения. Где-то вдалеке трубы издавали мерный гул, журчал поток воды. И приглушённый шорох чьих-то шагов и голосов сквозняком пробегал по коридору. Кихён окатил лицо мокрыми каплями, стараясь не смыть косметику. В этих гримёрных так душно и тесно, и постоянно воняет лаком для волос, так что потерять сознание в таких условиях было бы неудивительно. Ему бы на улицу сейчас, выбежать, отдышаться, глотнуть свежего воздуха, привести мысли в порядок… но в огромном стадионе он заперт в спёртой, сжатой атмосфере, скован в тиски — и не в силах высвободиться. Кихён услышал, как дверь в уборную с тихим скрипом открывается. Резко вздрогнул, обернувшись, и увидел в узком проёме блёстки знакомого костюма. И, неосознанно улыбнувшись, почувствовал, как дыхание у него понемногу уходит в пятки. — Хён? — робко прошептал он, вытягивая шею, чтобы удостовериться, будто не ошибается. Он появился, словно спустившийся с небес ангел, что вот-вот благословит Кихёна. Электрические лампы над головой в померкшем, затуманенном сознании создали образ сияющего нимба. — Наконец-то я нашёл тебя, — облегченно вздохнул Хёну, ступая внутрь. — Думал, ты решил сбежать. — Ну, временами подобные мысли и вправду гуляли в моей голове, — хмыкнул тот, вскинув брови. Волнуется, будто перед свадьбой. — Через час начало концерта, — напомнил Хёну, приближаясь к Кихёну. И, не говоря ни слова, обнял его со спины, довольно положив подбородок на его голову. Руки его осторожно огибали талию, а животом он прижимался к спине — так, что Кихён лопатками чувствовал мощные мышцы груди. И в отражении он увидел своё напуганное лицо: покрасневшие щёки, округлённые глаза, и ладони, которые он прижимал к животу, не в силах поверить, что кто-то к нему прикоснулся. Чувствовал под своими пальцами пальцы Хёну, а дыхание его было непозволительно близко, дразняще приходясь по открытой коже на шее. — Осторожно, пожалуйста, — только и мог вымолвить он, — ты сломаешь крылья. Хёну тихо хмыкнул. Они были одеты в сценические костюмы. На Кихёне — бледно-голубая, с оттенками лазурного, просторная сорочка — и белоснежные обтягивающие брюки; костюм подобрали в соответствии с номером: маленькие крылья на спине, мерцающий ободок на голове, и даже лёгкий макияж с глиттером создавали характерный образ ангела. Его пухлые розовые губы были чуть приоткрыты в восторге и удивлении, и блеск в глазах не угасал, несмотря на усталость, духоту и голод. Он был истощён, но прямо сейчас чувствовал, как активно подпитывают его силы. Хёну был одет в открытый, вызывающий костюм. Первое выступление — ведущий танцор подтанцовки в номере у знаменитой певицы. Чёрная жилетка без рукавов на голое тело, узкие кожаные штаны, подведённые глаза… сам демон предстал перед наивным, напуганным Кихёном, в этом таинственном, загадочном объятии, словно пытаясь заставить того угадать, что же произойдёт дальше. Два совершенно разных, непохожих друг на друга, две противоположности, подобно ночи и дню, злу и добру, пламени и льду, встретились в безлюдном месте. Они были совсем чужими, незнакомцами… а теперь оба хранят страшный секрет, превращающий их в преступников. — Знаешь, что я только что слышал от менеджеров? — вскинув брови, заинтригованно произнёс Хёну, утыкаясь носом в затылок Кихёну. Тот продолжал безвольно смотреть на их отражение, не в силах пошевелится. — Что же? Концерт отменяется, мы расходимся по домам? — нервно усмехнувшись, предположил тот. — Нет, — чересчур довольно ответил Хёну. — Ходят слухи, что нас двоих поставили в номер, чтобы окончательно оценить наши навыки. Они в последний раз хотят посмотреть, как мы справимся в качестве трейни. Кихён сделался бледным, как полотно, и посильнее ухватился пальцами за запястья Хёну в приступе испуга. — Нас что, выгоняют? Хёну засмеялся. Его лицо в отражении казалось таким спокойным и безмятежным, блаженным даже, словно не беспокоили его не предстоящий концерт, ни их отношения, что разом могли раскрыться, стоило войти в уборную постороннему, ни слухи, которые он собрался передать. Уверенный в себе, он не позволял неоправданным сомнениям пожирать его, не превращал каждый риск в повод для тревоги. Кихён вздохнул. Вот бы и ему научиться стать таким. — Нет, как ты мог о подобном подумать? — усмехнулся Хёну. — Нас поставили в один номер, потому что агентство собирается дать нам шанс дебютировать! В следующем году… нас с тобой — и ещё нескольких парней — объединят в группу. Ты, конечно, можешь думать, будто бы это всё не больше, чем сплетни, но стали бы менеджеры обсуждать это прямо позади меня, глядя, как стилисты прихорашивают мой макияж? Кихён чувствовал, как понемногу начинает задыхаться. Любое слово, корнем в котором было «дебют», вызывало у него священный страх и приступ паники, и пусть пять лет он смиренно тренировался, вообще сомневаясь в возможности когда-либо появиться на сцене в качестве айдола, всё-таки слабая надежда на счастливый конец присутствовала в его трепещущей душе. А теперь, когда Хёну говорит ему об этом в лицо, как тут сдержаться? Как не лишиться чувств от радости? И пускай это может обернуться не больше чем ложной надеждой, разве Кихён в этот раз сдержит свои эмоции? — Мы… дебютируем? — прошептал он, и голос его сорвался. — Да, дебютируем, — улыбнулся Хёну, поцеловав Кихёна в макушку. — Вместе. — Неужели… почему только агентство так долго мучило нас! — возмущённо прокричал он, стукнув кулаком по раковине. — Пять лет тренировок без какой-либо надежды, чтобы ты просто в один день сообщил мне… Злость вскипала в нём, но в то же время рождалась и безграничная радость. И искусственные крылья, приделанные к сорочке на спине, вот-вот подняли бы его в воздух. Он внезапно почувствовал какое-то наваждение, инсайт; даже эта духота вдруг потеряла для него значение. Воздух ещё найдётся, подумал он. — Я просто поверить не могу… — он покачал головой, опустив взгляд. И глаза пришлось закрыть — стоило увидеть лежащие на его животе руки, сквозь кожу которых проглядывались широкие голубые вены, так он терял способность здраво мыслить. Удивительно, промелькнула молнией догадка в его голове, когда-то он мечтал, чтобы эти руки всего лишь прикоснулись к его собственным, пускай и случайно, а теперь они обнимают его за талию, будто Кихён — самый драгоценный, бесценный алмаз, уронить который было бы преступлением смертельного наказания. — Не могу поверить, будто это так легко. Ничего ведь не предвещало… — Мы с тобой хорошо потрудились, Кихён-и, — проговорил Хёну, улыбаясь ему в отражении — и прищуривая глаза в наслаждении. — Может быть, мы на самом деле этого заслужили. Это ведь было нашей общей мечтой, не так ли? — Это так, — вздохнул Кихён, поведя носом. — Теперь остаётся выступить на концерте, правда? Чтобы менеджеры и директор не разочаровались в нас. Учитывая, сколько нам с тобой уже пришлось перенести, — ответил Хёну, зарываясь носом в его волосы, — остаётся самая малость. Самая малость, чтобы наконец добиться мечты. И пока Кихён стоял в уборной, в крепких объятиях человека, которого любил, и что ещё важнее — который любил его, пока вглядывался уставшими глазами в своё хрупкое и худощавое отражение, пока наблюдал, как плечи Хёну огибают его собственные, слушал, как тот что-то шепчет ему на ухо и похотливо улыбается, а Кихён, из-за одного его хриплого голоса не в силах понять смысл слов, даже не вслушивался; как тусклый свет мигающей лампочки превращает это пустое и одинокое место в нечто наподобие укрытия, а мерное журчание воды в трубах создаёт иллюзию жизни, он понемногу понимал. Все эти годы — все эти долгие, может, бесконечные пять лет, с самого его прослушивания, когда крохотный и неопытный парень со страхом переступил порог агентства, оглядываясь по сторонам, пытаясь угадать, кто же из сонбэ станет его близким другом, были всего лишь экспозицией. Его жизнь всегда была чётко очерчена на несколько разделов одной огромной фабулы: вплоть до своего пятнадцатилетия он вряд ли что-либо помнил. Будто рождённый в этом небоскрёба, задевающим облака на рассвете, он провёл всю свою жизнь в поисках двух самых главных целей. Кто, где, когда, с кем всё случится — вот какие вопросы задавал писатель его жизни, обдумывая, решая, пытаясь претворить лучшие мечты и фантазии, репетируя на бедном парне, примеряясь, а теперь наконец осмелел взяться за перо, чтобы начертить завязку и развитие событий. Прошедшая неделя показалась парню чересчур насыщенной: внезапное провидение Хёну о его чувствах и это обильное внимание с его стороны, о котором он даже мечтать не мог. Их будто бы случайно проведённая вдвоём ночь в запертой студии, когда Кихён доверчиво клал ему голову на подбородок; их долгая прогулка по рождественской ярмарке и мороженое с взбитыми сливками и орехами; их неосторожные прикосновения, от которых по телу ток бежал; их долгие разговоры, в течение которых Кихён даже стеснялся Хёну в глаза посмотреть, хотя мечтал встретиться с ним взглядом с предыдущей ночи, и каждый день всё сильнее и сильнее. В конце концов, то? Как признался ему Хёну, когда сказал, что уже влюблён — так вот к кому он испытывал чувства всё это время! Здесь даже догадываться не приходилось. Кихён облегченно, надрывисто выдохнул, стоило догадке, подобно яркому свету лампы, зажечься и осветить запутавшиеся, затуманенные, окутанные пылью мысли. И — их катание на коньках, когда он нелепо упал на Хёну, будто по закону жанра; и когда они по счастливой случайности оказались в гостях у его родителей, сели вместе и невольно касались друг друга, а Хосок только и делал, что поддразнивал своего младшего брата насчёт его возлюбленного. Конечно же, подумал Кихён. Всё происходило так, словно всё это предписано изначально. Словно в его жизнь с ветром ворвалась высшая сила, уставшая от бесконечного и удручающего застоя, и, схватив карандаш, начеркала эти строки, позволив тому наконец любить. Кихён улыбнулся своему отражению. Видел бы тот скромный и трусливый пятнадцатилетний подросток его сейчас. Он был обыкновенным второстепенным персонажем, статистом, массовкой. И судьба после стольких лет терпения выдвинула его на первый план. Хёну говорит верные вещи. Пока они вместе, любое препятствие удастся преодолеть — остаётся только поверить в себя, да и это сделать не сложно, пока тебя держат в нежных и тёплых объятиях. Он чувствовал. Кихён чувствовал. Если в этой фабуле ему предстояло стать главным героем, если сейчас, тридцать первого декабря, пока снежные хлопья осторожно падали на автодорогу, превращая серый асфальт в белое полотно, а вечерний воздух окрашивался фиолетовым отсветом, наступает развязка, то в этой, пусть и небольшой, пусть и незначительной новелле его жизни… Обязан быть счастливый конец.