Сборник "Сны-видения": Oneus

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Это нечестно. Совершенно нечестно. Это какая-то подстава и заговор всех и вся против него. Хванун изо всех сил стискивает запястье, из-под пальцев только сияние не прорезается. Лишь чёрные, словно сгоревшие мечты, буквы, только воспалённой болью сквозь кожу рвётся чужое имя. Но не то, совсем не то.        Хванун не скручивается на полу только потому, что он никогда и никому не покажет себя слабым. Потому что он полжизни терпел издёвки над ростом и сложением, а когда однажды сорвался и накостылял обидчикам, ощутил себя свободным. И теперь никто — слышите, никто! — не увидит его слабым. Только Гонхак, который видел его любым. Только тот, кто хранит украденное сердце Хвануна в своей грудной клетке, согревая теплом своего.        От цепкой хватки пальцев рука немеет, иголочки онемения вонзаются сотней острых зубок в тело, ненадолго вытесняя боль прорезавшегося имени. Этого не может быть, в грудине что-то сжимается, ершится колючками, гулко бьётся о рёбра, и боли в сердце нет только потому, что оно у Гонхака, а не у него. Потому что только так можно не отчаяться окончательно. Только так. Но злость всё равно кипит внутри, раскалённой вязкой смолой течёт по венам.        Нечестно. Нечестно поступать так с ними. Хотя и мирозданию, и всем известным богам плевать. Плевать с высокой колокольни на мнение, желания, отношения, открывшиеся сердца, на чьё-то там полузадушенное «люблю», плевать на тепло, плевать на всё. Потому что оно, видите ли, так решило. Слепая удача. Слепой случай. Слепая Фемида. Все слепы и всем плевать на обстоятельства.        Хванун дышит через зубы, справляясь с болью и яростью, он преодолевает ступеньки и выходит на крышу университета, делая долгий протяжный вдох, прежде чем усесться прямо на усыпанную гравием крышу, прежде чем обнять колени и уткнуться в них лбом, рвано выдыхая. Он не уверен на все сто, что их ждёт. Да и раньше не был. Он не уверен ни на грамм, что это ничего не значит, и в их отношениях ничего не изменится.        Но знает лишь одно: для него это действительно ничего не значит. Он не знает, как примет это Гонхак, он не знает, чем закончится для них этот день, потому что утром получил короткое сообщение от Гонхака: у меня имя прорезалось, поговорим вечером. Хванун смотрит в темнеющее небо и не понимает. ЗАЧЕМ?!        Имя на его запястье — ну что за плевок в лицо-то, а?! Просто зачем оно, если всё вот так?! — имя издёвкой судьбы перечёркнуто.        Внутри оглушительно что-то ломается, трещит, и Хвануну хочется вытолкнуть эту боль наружу, сотворив что-то, после чего, он надеется, его отпустит. Но так и сидит, обняв колени. Не швыряет в стену посуду, не лезет в драку, не стоит на краю моста. Просто смотрит отчаявшимся и пустым ничего не видящим взглядом перед собой. Потому что это ему не важно. А у Гонхака имя на запястье. И кто знает, чьё. Только определённо не его.        Гонхак не крадётся, но Хванун всё равно вздрагивает, воспалёнными глазами всматриваясь в сумерки и оглаживая взглядом знакомую фигуру. Вот ещё пару секунд — и всё. Хванун горько улыбается и отворачивается, медленно разжимая пальцы на запястье с именем мёртвого незнакомца. Гонхак обнимает его со спины, утыкается носом в шею и просто дышит, но Хванун напрягается.        Имя мертвеца жжёт так, что в горле ком не проглатывается, а к глазам подступают непрошенные слёзы. Гонхак не спешит, преданным псом сидит, согревая своим теплом, а у Хвануна боль в груди и горячая волна по внутренностям. Потому что он знает ответ — на запястье Гонхака не его имя. Хотя, чего он хотел? Сказки?        Это нечестно. Совершенно нечестно. Это какая-то подстава и заговор всех и вся против них. Хванун снова изо всех сил стискивает запястье, из-под пальцев разве что сияние не прорезается. Только чёрные, словно сгоревшие мечты, буквы, лишь воспалённой болью сквозь кожу проросло чужое имя. Но не то, совсем не то.        Вспыхивают фонари на крыше, и сумрак отступает, вынуждая больше не прятаться, открывать тайны, которые не сделают их счастливее. Уже нет. Гонхак осторожно гладит его стиснутые пальцы, не требовательно, но осторожно и так трепетно, что Хванун не выдерживает жгущегося внутри чувства — разжимает их и всхлипывает, когда Гонхак касается не своего имени чуть загрубевшими подушечками пальцев.        Потому что Гонхак проник куда глубже букв. Он под кожей, даже глубже.        Хванун разворачивается в руках и слишком долго смотрит в глаза напротив, медленно разрушаясь и крошась будто песчаный замок под силой прилива. Гонхак улыбается совсем легко до безобразия обветренными губами и мягко касается щеки тёплой ладонью. Его губы дрожат вместе с сердцем Хвануна, которое одновременно бьётся везде, замедляясь от страха предстоящего. Хванун борется с собой: то ли отпрянуть, то ли утонуть в поцелуе. В их последнем, горко-сладком поцелуе. Но Гонхак тянется первым, касаясь так нежно, что душа выворачивается наизнанку.        — Плевать на имена, — шепчет Гонхак. — Это нечестно. Хочу быть с тобой так долго, как ты позволишь. Ты позволишь?        — Да. Так долго, как только получится.