Monstra

      Прошедшая неделя тянулась до жути медленно, словно улитка, только окрашенная в чёрно-белые тона, как какое-то совершенно старый фильм. Только не фильм это был, а реальность, где Россия чувствовал лишь опустошение, изредка ненависть, снова очутившись в этом трёхклятом особняке, ставший своеобразной тюрьмой для россиянина, вот и окрасилось всё в два этих цвета, теряя свою значимость и краски. Эмоций не было, вместо них только гнетущее, а может и наоборот успокаивающее опустошение, да хладнокровность ко всему — стены из бетона возвелись сами собой, даже сущность омеги за это время почти ничего не вякнула, только присутствия мудака Альфы очень желала, что бесило и бесит юношу больше всего.       Хотя последний, который, как оказалось, горе-папаша тоже особо на контакт не шёл, несмотря на то, что белобрысый фактически живёт в его комнате, только изредка мелькая в коридорах или на улице, когда куда-то неизменно сваливал. Куда — Федерация не знал, да и больше не очень-то хотелось знать. Видел его в окно, у которого просиживал большую часть времени. Сбежать больше не пытался — бесполезно, вот от окна и не оттаскивали, хотя слуги-беты(которых было всего двое, во всяком случае, кого допускали к омеге) довольно часто заглядывали к РФ, проверяя комнату на его наличие.       А сам он просто сдался, смирился.       Но на долго ли?       Теперь, снова сидя с утра пораньше на подоконнике, обдумывал всё это Россия. Кстати, насчёт эмоций всё-таки оказался не прав — начали, падлы, потихоньку проявляться, не имея возможности больше держаться под замком. А парню не хотелось сейчас чувствовать что-то. Он просто выгорел, все его эмоции, что бушевали пожаром, в итоге потухли, сначала вернувшись до размера огонька на носике спички, а потом и вовсе исчезнув, как только деревянная основа почернела и согнулась. И не было пороха, чтобы снова зажечь огонь, либо же его было недостаточно.       Казалось, что даст он волю чувствам, и глаза вновь опухнут от водопада слез. Люди могут же погибнуть от постоянного стресса?       А он то и не совсем человек.       Эта мысль постоянно колет в самое чувствительное и израненное место, напоминая о себе. Голубая кровь, которая текла по его венам всю жизнь и течет сейчас, как признак того, что он один из этих тварей. Омегу накрывает фантомное чувство того, как холодная капля спокойно вытекает из открытой раны на запястье, эта боль. Интересно, а есть ли те, которым русский причинил боль?       Тем не менее, у Федерации надолго останется пятно на пленке памяти, как Альфа выбил из его рук пистолет, пуля пробила потолок, от чего его голова посыпалась штукатуркой. Что так сильно была похожа на пепел. У него было секундное замешательство, что дало Совету взять ситуацию в свои руки и вновь привести в особняк. Орущего, плачущего, ненавидещего, но вернуть. А там оставив в комнате совершенно одного, даже не пытаясь подойти успокоить.       РФ показалось, что его возненавидели в ответ, хватило лишь одной стычки в том доме, чтобы заломить сочувствие на корню.       Но всю эту неделю Союз хоть раз попытался влезть в чужую шкуру.       Всё-таки слышать то, что тебя ненавидит собственная омега, которая по заместительству тебе ещё приходиться сыном, неприятно. Вождь думал, что слова пролетят мимо его ушей, но мозг сам сконцентрировался на этих моментах, вызывая раздражение. Союз не мог бы и подумать, что УНР тогда ушла уже с его частичкой под сердцем. Социалиста отталкивал тот дом с голубыми ставнями, опасаясь встречи с девушкой, как ожога. Но ее не было. Это послужило долгой пищей для его ума. Вновь пролистывая воспоминания, как жёлтые страницы семейного альбома.       И такие мысли могли обернуться для мужчины мигренью. Россия всё-таки пробил его броню, так же нанося урон. И от него надо было уже самому альфе отойти, стараясь чаще выходить на улицу, дабы голова вернулась в привычный темп работы. И последней, к слову, накопилось за это время более, чем достаточно, а оттого особняк приходилось покидать чаще обычного. Дела с охотниками тоже обострились, а это уже заставляет часами высиживать в замке Беты в компании не только его, но и других Верхушек, что занятие не всегда приятное, учитывая на редкость противный характер Гаммы. Но, наверное, не противнее, чем у еврея.       Страсти уже наметились, не только с охотниками, но и между народами, точнее их владыками, а в такой ситуации, когда люди из той деревни, изолированной от остального мира, им объявили войну, это грозит поражением, несмотря на биологическое преимущество. Но Союз уже занят не тем, хотя мысли о России все равно переплетаются с теми людьми.       Пистолеты, заряженные серебром, не редкость в той деревне. Люди живут под страхом, что какая-нибудь тварь ночью проникнет к ним в дом. И не выдерживая этого страха, стреляют уже не в монстров, а себе в голову.       От резкого осознания Совет поперхнулся воздухом. Глаза раскрылись в шоке, пока к горлу подкатил некий комок, который большевик сразу же проглотил.       Она, УНР, застрелилась.       Нет-нет-нет, она не могла...       Пришлось облокотиться на стену, сверля взглядом пол. В это почти не возможно поверить. Она не могла, ну просто не могла! — Вождь в отрицательном жесте завертел головой, всё отказываясь верить в свои доводы.       Сейчас свой ход мыслей хотелось остановить, все воспоминания стереть, чтобы его перепонки изнутри больше не рвал этот звонко искрящийся женский хохот. Что уже не казался таким безобидным. Появившийся из неоткуда истерические нотки сразу же осквернили ее чистый образ.       ... Могла ли она сойти с ума? ...       Шаги грузно давили на деревянные ступеньки, тихо поскрипывая. Он уже без той суровости, чуть ссутулившись, поднялся на второй этаж, лишь исподлобья смотря в пустующий коридор. И ноги сами собой, как бы того не хотелось или напротив, было бы неплохо, понесли большевика в ту самую комнату с портретом, который, кажется, он больше не сможет оставить в покое — есть какая-то странная нужда его видеть, чтобы снова иметь возможность дышать, вопреки в том числе собственной сущности.       И даже метке на сыне.       Давящий на связки ком в горле вновь поднимается вверх, и социалист лишь вздыхает, подходя к портрету. Видеть УНР ему больно, но в то же время и необходимо. Лишь вновь провести концами пальцев по шершавой поверхности полотна, а после прижаться туда лбом.       — Неужели ты меня любила только как человека? — голос все ещё звучит серьезно, но от льда хладнокровия осталась лужа. Лужа его невидимых слез. Видимых, которые возможно утереть рукой, не осталось давно. Хотя нет, пожалуй, они есть, просто Совет больше не может себе позволить подобную роскошь, как показывать эмоции. Эмоции — его слабость, а показывать слабость для большевика постыдно, а, следовательно, запретно. Его всегда учили скрывать эмоции, даже при восприятии боли, невыносимой боли.       И Союз научился.       И всё-таки в системе иногда происходит сбой, ведь он живой, живой человек, а не робот, способный выполнять свою однообразную работу из года в год.       — Я тебя же не съем, — Совет совсем слабо улыбается, вновь поднимая взгляд растерянных глаз на женское лицо, что с каждым его приходом сюда хранит одну и ту же гримасу. А ведь украинка всегда была такой живой в лице. Картина противоречит его воспоминаниям. — Я хоть и серый волк, но у меня нет нужды есть Красную Шапочку. Ты думала, что я и ребенка съем, так?       В ответ молчание. Как обычно. Вообще никакой реакции — ни улыбки, ни нахмуренных бровей. Совсем ничего. Только застывшее на полотне мёртвое спокойное лицо, смотрящее в одну и ту же точку раз за разом.       А серому волку просто необходимо поговорить, либо хотя бы провести монолог наедине с портретом, рассказать, что да как.       Например, как он изнасиловал их общего сына, пометив его.       Вождь взглянул на дверь. За ней — Россия, который комнату покидать отказывается. Вполне обоснованно. Союз не жаждит пересекаться с ним.       До этого момента.       И, пожалуй, только сейчас ощутил, как зверь мечется в нетерпении, стоило вспомнить про младшего. М-да, приплыли...       В итоге, немного поколебавшись, а было принято решение во чтобы то ни стало посетить, получается, волчонка, попробовать завести разговор. Конечно, такая перспектива устраивает не во всех, так сказать, областях, но всё же необходима, что отрицать бесполезно. Они ведь ни разу не разговаривали за всю эту неделю. Да и Союзу совершенно непривычно сейчас воспринимать себя родным отцом парня.       Прошло не так немного времени, всего неделя, поэтому Россия может отвергнуть разговор с альфой. Но попробовать стоит, РФ, так или иначе, должен хотя бы постепенно привыкать к компании Вождя. Иначе в дальнейшем они просто не уживутся, и вечно жить в этом напряжении никак не получится. Мужчина сейчас будто почувствовал всю ту обречённость, что чувствует омега.       Всё-таки смог залезть в чужую шкуру.       Союз застал Росса уже лежащего на боку в кровати, а не сидящего на подоконнике. Разнообразие небольшое, но хоть какое-то. Но что там, что тут, Федерация принципиально лежит к двери спиной.       Вождь растерян, этим все сказано. Жизнь готовила его ко многому, но точно не к этому. В какой-нибудь параллельной реальности ему было бы легче, ведь там была и УНР, и РФ, которого он бы в младенчестве укачивал на руках, может для лучшего эффекта напевая какую-нибудь колыбельную под тихий смех его супруги. Но Союз сам разобраться не может, нужен ли был ему ребенок, или нет. В молодости он устранил всех, кто имел хотя бы какие-то притязания к становлению Вожаком Стаи. Но Россия омега, и больше похож на свою сумасшедшую мать, нежели на мудака-отца. Хотя всё ещё под вопросом то, кто тут действительно поехавший.       А ведь казалось бы, Совет всё время хотел как лучше: дать народу свободу, которой их явно обделяли некоторые супер-важные-шишки, попросту считая никем; хотел равноправия между мужчинами и женщинами; хотел убрать, нет, уничтожить, этот дурацкий закон отца, аки люди — низшие существа, которые не имеют права существовать, их нужно истреблять, а любой, кто посмеет завести любовную связь или банальное товарищество со смертными — головы тем на плечах не сносить. И всё это только малая часть того, чего хотел и хочет Совет. И ведь многого из этого он действительно добился. Сам.       Но вот перед Россией сейчас Совет чуть ли не в робкую овечку превратился. Он терпел ту боль, которую РФ ему наносил с помощью слов. И сейчас вновь боится порезаться. Стыд и позор.       — Росс, — тихо позвал социалист сына, попытавшись смягчить тон настолько, насколько это возможно. Он понимает, что с россиянином нужен другой подход, более лояльный.       Глаза у парня были закрыты. Он не спал, лишь делал вид. И едва он услышал голос старшего, как рука сжала в руках одеяло, оскалившись и сморщив нос, будто это были не обычные слова, а что-то мерзкое.       — Ребёнок, — снова позвал оборотень, выдыхая. Ну почему так сложно?       — Чего тебе? — не сдержавшись, агрессивно зашипел Федерация, но всё ещё не оборачиваясь. Сейчас он стал больше похож на кота, который был вне себя от происходящего. С такими темпами и спину гнуть будет.       Вождь ощетинился, на секунду оскалившись, ибо никто не смеет разговаривать с ним в таком тоне. Но свои предрассудки пришлось сместить на ступеньку ниже.       — Тон смени, — всё-таки фыркнул мужчина, но довольно таки спокойно. По меркам Союза.       — Пошел нахуй, — вопреки словам старшего чуть ли не выплюнул Федерация, а там сильнее вжал лицо в подушку.       Социалист промолчал. И молчание это могло затянуться надолго, но старший снова попробовал завести беседу.       — Тебе что-нибудь нужно? — решил оказать акт родительской заботливости альфа, который сам не знал ответа на вопрос, который он поставил сам себе: а о чем они будут разговаривать?       — Тишина, так что проваливай, — все ещё шипит юноша, лишь сильнее вжимаясь в подушку. А он ведь даже порой от еды отказывается, и не выяснишь, либо это у него бойкот, либо он действительно есть не хочет из-за отголосков сильного стресса.       Вождь покинул комнату, вновь оставив Федерацию наедине с собой, как он и просил. Это попытка безусловно провальная. Одной недели мало, чтобы построить крепкий мост, держащий их отношения на нормальной высоте и в равновесии. О доверии пока что можно было только мечтать, как и о том, что омега когда-нибудь назовет Совета папой.       Пытаться пока что бесполезно...