***
Звенящая тишина жестоко поглащала всё на своём пути, глотая не жуя, либо захватывая в свои мозолистые, большие и невидимые руки, затем крепко накрепко связывая прочными нитями, заставляя оставаться любые существующие в здешней среде предметы на месте, словно окаменевшие под взором василиска статуи, заставляя подчиниться своей неоспоримой власти. И всё это теперь напоминало какое-то вымершее давным-давно место, тем не менее, всё ещё поражающим свой чистотой. Всё, как любит незримый самопровозгласитель. И только ливень спустя время осмелился нарушить условия этой молчаливой игры. В права третьего игрока вступила ослепительная молния, на какое-то мгновение осветив едва заметную винтовую лестницу на третий этаж, следом — раскаты грома, особенно хорошо там слышные. Спустя время была освещена и неизвестная ранее дверь, такая непримичательная с первого взгляда, но ведь глаза имеют неприятное свойство обманывать хозяина. Библиотека поражает своими исполинскими размерами, кажется, она больше любой другой комнаты в этом особняке, даже столовой. Высокие полотки, метра так под три, два широких алых ковра с золотой вышивкой каких-то узоров по краям и такими же золотыми олицетворениями в середине, устилающих пол. Ещё удивительно протяженные стеллажи из тёмного дерева, золотой окантовкой, упичканные различными книгами да на совершенно разных языках, и чтобы всё это прочесть, вероятно, даже пол века не хватит. Снова свечи на стенах в чёрных подсвечниках, заострённых внизу, только вот практически все сейчас потушены, кроме тех, что возле небольшого, но по своему уютного уголка, который представляет из себя журнальный столик, два увесистых и весьма внушительных кресла, обитые бархатом цветом интенсивного портвейн роял. Впрочем, в здешнем воздухе также присутствуют некоторые яркие, как сам вкус, нотки особого вида вина, отдающие доминирующей сладостью спелых фруктов, что, тем не менее, невероятно сбалансирована на грани с небольшой тербкостью, которую прибавляет древесина, являющаяся неотъемлемой частью особняка. Всё это так и кружит голову, унося в ощущения блаженства. Но всё же главным отличием сего пространства является одна потрясающая деталь — застеклённый потолок, по которому теперь завораживающе стекают капли. Он является и главным источником света в дневное время суток, он, не имея возможности больше освещать, приносит вдохновение ночью за счёт выглядывающих и каверзно мигающих звёзд, благодушно плывущих облаков и луны, неизменно блистающей своей девственной белезной с редкими серыми крапинками. Когда свет поглощает, ты уплываешь вместе с ветром... Но мысли, как назойливые жирные мухи, ползают по стенкам черепа, вызывая не самые приятные ощущения. Не самые приятные воспоминания. И, возвращаясь к уютному уголку, который «представляет из себя журнальный столик, два увесистых и весьма внушительных кресла, обитые бархатом цветом интенсивного портвейн роял», то в одном из таких кресел сидит задумывшийся Вождь, которому уже по наитию приходят различные воспоминания, чаще всего не самые прекрасные. В руках держались элегии Секста Проперция, о которых, увы, забыл Совет, но прежде погрузился в этот необычный лирический жанр, в строки, некогда написанные Проперцием, который тонко ощущал действие в них, описывал, опираясь в большинстве своём на беспокойства по поводу одной-единственной, как сам Вождь когда-то. Но сейчас он откровенно запутался, теряясь в догадках и мыслях, теряясь в себе самом.Кто бы ни был тот художник, изобразивший мальчика-Амура, посмотри-ка, разве труд его рук — не чудо? Он первым понял, как безрассудно живут влюблённые — как теряют великие блага из-за ничтожных причин. Он же не напрасно придал мальчику ветреные крылья и показал его полёт в человеческом сердце:
ведь бурная волна то вздымает нас, то низвергает, и носящий нас ветер никогда не знает покоя.
Дальше строчки плывут, а из головы как будто ложкой зачерпывают размягший мозг. Союз вздыхает, но тело его трогает почти незаметная дрожь, сердце на секунду замирает, когда огромные двери в библиотеку величественно распахиваются перед такой миниатюрной фигурой...Не без причины руки его вооружены зазубренными стрелами, а с плеч свисает Кносский колчан: он бьёт раньше, чем мы в беспечности почуем врага, и нет никого, кто ушёл бы целым, получив от него рану. Во мне засели его стрелы, засел и сам мальчишка: зато крылья свои он потерял и, увы, никогда не улетит из нашей груди, и будет вести непрестанную войну за счёт моей крови. Что за радость для тебя жить в иссохшем сердце?
— ...Союз? — зовёт негромко силуэт, скользя в комнату, наполненную знаниями. — Я здесь, — внезапно сипло отзывается Совет, а мухи, прилипшие к черепной коробке, вдруг разлетаются по телу, превращаясь в изящных, хитрых, ярких бабочек. Он не собирался отвечать, только вот слова сорвались сами. А шаги изящных ног стали чаще, словно маленькие горошины стукались об пол один за другим. С таким же темпом начинается биться сердце оборотня, после чего тот медленно поднимается с кресла, и видит перед собой нежное воплощение ангела. Мерцание белых волос под отражением ливня, и сами по себе сияющие голубые глаза. — Как ты меня нашёл? — вопрос, заданный скорее для приличия, чем действительно интересующийся, но Россия не может сдержать лёгкой улыбки, становясь самим божеством, обретая фактически крылья и нимб. — Интуиция, пап, — оборотень забывает как дышать. — Интуиция. — Зачем ты пришёл? — голос в конце срывается на еле уловимый шёпот, и Вождь не может понять, что с ним происходит, к чему все эти перепады? — Я.., — тут уже сам омега запинается, опуская голову вниз, роняя свой нимб. Но Вождь не даёт ему коснуться земли, и аккуратно берет парня за подбородок, вновь заглядывая в эти словно два озера глубокие глаза сына. Дыхание снова перехватывает, когда он не хочет слышать свои вдохи. Хочет слышать только его... — Тише, малыш, — длинные руки юноши обвивают вставшего как столб мужчину, словно виноградные лозы. Кажется, на этих нежных руках распуститься такие же белые, благоухающие бутоны, в контрасте с кровавыми гвоздиками Вождя... — Теперь ты в безопасности. РФ вместо грубой ткани футболки теперь в полупрозрачной фате капрона, еле прикрывающая за собой обнаженное стройное тело. Весь он мягкий, лёгкий, точно пушинка. Такой невинный, такой чистый, ласковый и нежный. Настоящий ангел. Его сын. В белой фате и на облачке из ваты. Совета пленил этот образ. На одном дыхании проносятся все мысли, а дальше вновь замирание воздуха в лёгких, смотря на мягкую улыбку Федерации. — Что ты со мной делаешь? — Вождь впервые не может удержаться, сначала еле-еле, а потом уже полностью касаясь чужих мягких, но местами покусанных губ, прикрывая глаза, слыша, как тихонько и стеснительно стонет некогда невинный ангел. Он скользит по ним языком, в ответ трепещут белоснежные крылышки, и Союз едва сдерживается, чтобы не зарычать, ведь крыша потихоньку едет. Россия съезжает по его коленям, но Совет берет и заново усаживает, и вскоре омега лёгким движением обвил ручками шею альфы, припадая губами к его пульсирующей жилке. Прижимается всем телом, таким холодным. — Согрей меня. — Изнутри. Союз любуется этими изгибами бледного тела, оголённых в один момент специально для него, для его необычных глаз, для его губ и рук, способных дарить ласку, оглаживать привлекательные, грациозные черты чужого тела, усевшись в одно из кресел библиотеки и усадив на себя юношу, позволяя немного возвышаться, расстёгивать свою рубашку, чтобы потом также проводить аккуратными пальчиками по могучей груди. Социалист тихо и незаметно начинает сходить с ума, поглащённый голубыми глазками, нежными касаниями и мелодичным голоском. Он опьянён, ведь запах портвейна в какой-то момент стал ярче и насыщеннее, чем когда-либо раньше, а стоны Федерации — громче. Вождь только проводит большими ладонями по влекущим бокам и впалому животу, а белокурый мальчик-Амур уже закатывает глаза, весь извивается... Сложно и невыносимо жарко представлять, что будет с ним дальше.Если у тебя есть совесть, балуйся в другом месте со своими стрелами! Лучше дай отведать этого яда тем, кому он ещё не знаком! Твоя мишень — не я, а моя жалкая тень. Ну погуби её: кто тогда будет воспевать твои подвиги (ведь моя легкомысленная Муза — большая часть твоей славы), кто расскажет, какое у девушки лицо, какие пальцы, какие чёрные глаза, кто опишет в стихах её плавную походку?
Резко мягкая мраморная кожа вспыхнула огнем, пока из глаз крупными каплями полились золотые слезы страсти и удовольствия. Союз боялся, что его сын может сгореть, словно тонкий шелк, растаять прямо у него на бедрах, но ангел лишь метался, сильнее трепеща крылышками и подскакивая, когда слетал с губ вскрик. Но ангельский голос мальчишки начинает уже сотрясать стены, превращаясь в грохот, отлетающих от как будто картонных возвышенностей.Бог-миролюбец – Амур, посему будь смиренен, влюбленный, против моей госпожи я прекращаю войну! Сердце – оно не томится жаждой наживы. Из кубка обыкновенного пью, нет самоцветов на нем. Не для меня обширная тучность полей кампанийских, я не стяжаю твоих бронз, разорённый Коринф. Первая глина, несчастлива ты под рукой Прометея. Для человека творец сердце слепил кое-как. При построении тела не вспомнил о мысли, а до́лжно было направить сперва мысль по прямому пути. Вот и швыряют нас по морю шквальные ветры, всё ищем, с кем бы сразиться, одну распрю связуя с другой. Не увезёшь из богатств ничего к берегам Ахеронта, голым, безумец, тебя примет загробный паром.
Раскаты грома слышаться сначала вдали, а потом совсем рядом — они такие могущественные, сильные, пронизывающие насквозь всё блаженное существо, пару секунд ещё погружённое в сон. Всё та же библиотека, всё те же элегии, только не хватает ангела в руках. Жар растворяется, а фантомный белый капрон на руках растекается и исчезает, словно его никогда и не было. Всего этого никогда не было Есть только постыдный бугорок в штанах и мерзкое чувство по отношению к себе. Не такое у него отношение к ангелу. Не такое. Противно от осознания произошедшего, — элегии нерадиво летят на пол, — противно от самого себя, от чувств, которые ураганом застают врасплох, до этого комкаясь в отвратительный комок где-то в груди, но после превращаясь в порхающих бабочек, струящихся по телу, прижившихся в конце своём внизу живота. И снова отвращение. Ноги ватные, но на них альфа все равно покидает библиотеку, громко захлопывая за собой массивные двери, идёт к лестнице. Перед глазами вновь мелькает миниатюрный белый силуэт, и Совет идёт к нему, подходит к двери той комнаты. И на мгновение кажется, что она открылась сама, словно только и ждала присутствия Совета... — Росс, — тихо позвал мужчина младшего, оглядываясь в полумраке в поисках фигуры сына. Которую хочется обнять. — Ребенок... — голос еле заметно дрогнул. Голубые глаза распахнулись, сверкнув в темноте, примерно в районе кровати. В них ещё сгущался небольшой туман, намекающий на прерванный омежий сон, ночь всё-таки. — Прости, что разбудил, — социалист правда сожалеет, даже вечно нахмуренные мохнатые брови сводит не к переносице, а домиком, что для его лица совершенно новая эмоция. — А в принципе... За все прости. — Что прости? — весь сон с омеги рукой сняло, тот просто не мог поверить в то, что реально услышал. — Я... — тянет Вождь с тяжёлым сердцем, но глаза отвести не смеет, всё ещё смотрит в чужие. Стальная выдержка делает своё. И всё же поджимает губы, замолкая, понимая всю свою беспомощность в этой чёртовой ситуации, а это заставляет скривиться, словно от лимона. А Россия ждёт продолжения, поддавшись вперёд, будто боясь не услышать то, что россиянин хочет услышать вновь. Но до ушей доносится лишь чужой крик, и время будто останавливается. Сердце терпит слишком хлесткие удары, когда вместо заветных слов Совет лишь встаёт с места и покидает комнату, стремительным шагом направляясь к выходу из особняка. Россия не хочет все оставлять просто так — тянется вслед за отцом, пытаясь поспевать за ним и снова проваливаясь вглубь неведения. Он снова не видит ситуацию. — Пересвет? — выражение лица Вождя меняется мгновенно, приобретая гримасу схожей с удивлением, но всё же отдающей злостью и причным бесконечным холодом, прямо как светло-голубые глаза. И брови вновь стремятся к переносице. Он понимает, что мальчишка не явился бы просто так, а внешние факторы и вовсе оставляют желать лучшего, ведь оборотень весь мокрый и грязный, до ужаса помятый. Трясётся то-ли от холода, то-ли от наступающей истерии. В глазах играет двоякое пламя, отражается страх. — Homo... Огонь тухнет в очах, застывает эмоция ужаса. И он, зловеще освещённый молнией, падает на колени. Лицо Вождя вытягивается, поддаваясь минутной растерянности. Россия пытается достучаться до социалиста, смотря то на него, то на Пересвета. Он чувствует неладное, и от этого снова становиться страшно, пока кровь снова начинает бурлить. А Пересвета уж разъедает серебро. — Ну же, падай, блохастая ты псина! — громко и так по издевательски насмешливо заявляет кто-то, осмелившийся после пнуть юношу в спину, наступить на неё, словно охотник на жертву, что недалеко от правды. И только теперь становится заметна голубая кровь, обильно сочащаяся из всё той же спины. И уже Росс не может проглатывать весь ужас, который видит, а когда на полу остаётся пятно от размазанных одним выстрелом мозгов, губы размыкаются в немом крике. Он не был к этому готов. Возможно, к чему-то другому, но явно не подобному. На его глазах снова кто-то умер... Он не может больше смотреть на стремительно остывающее тело.... Воздуху стало трудно поступать в лёгкие, когда крупная ладонь схватила за горло, а ноги неожиданно начали отрываться от пола. Совет гортанно рычал, раздаваясь в плечах, приходя в гнев, готовый снести всё на своём пути — как смеет этот трёхклятый человек убивать его народ?! — Один шаг, и я сверну мальчишке шею, — сквозь рык процедил Совет, и человек, так смело стреляющий серебром, вмиг потерял всю уверенность в своих действиях и лице, стоило ему увидеть РФ в таком жалком и подвешенном состоянии, буквально на волоске от смерти. Парень лишь открывал рот, словно немая рыба, пытаясь сделать вдох, пока на уголках глаз выступили слезы, что довольно быстро покатились по щекам. — Брось оружие! — словно гром среди ясного неба пробасил социалист, и охотник, сраженный этим громом, с лязгом уронил ружье, там начав отходить назад, все не сводя глаз с юноши. Во всей биосфере потомство — слабое место. Безумный волчий вой, выстрелы, людские крики — всё смешивается в один невыносимый диссонанс звуков, от которых хочется спрятаться, закрыть уши руками и просто надеяться на лучшее, на то, что тебя самого не тронут, оставят наконец в покое, всё твоё блаженное существо. Но Россию лишь перехватывают в руках так, чтобы он мог дышать без лишних и ненужных вовсе преград, и пока клоун, хорошо запасшийся серебром отвлёкся на всеобщую какофонию, оборотень тронулся с места. Он сливался с тенью, слыша как за спиной нагло бьют окна, но всё равно бежал, уверенно пересекая весь особняк, стремясь к чёрному выходу. Спасти мальчишку — вот его главная цель. Не позволить ему попасть в руки смертных, когда сам нуждается в нём, хотя и признавать это слишком тяжело. Светает.