Драбблы по фильму «Джокер»

— Перед тем, как мы… — он запнулся на полуслове, — как мы начнем. Как тебя зовут? — А как тебе больше хочется, сладкий? — буднично спросила она в ответ и механически улыбнулась. — Пупсик? Крошка? Сучка? Девушка по имени мечта? — А, понимаю. Псевдоним, — пробормотал он, сильно, до дрожи, сжимая ладони коленями. — Но я бы предпочел имя. Пожалуйста. — Делайла, — томно выговорила она. И, подумав, прибавила, плюхнувшись на постель, — Лили. — Лили. Спасибо, Лили. Лили закурила и искоса на него глянула. Он как будто знал, к кому подходить и кого спрашивать: над ней стебались все без исключения девчонки, что к ней липнут убогие. «Потому что ты страшнее ночи», — прибавляла обычно Тисдейл, сочная, как спелый арбуз, негритяночка из гетто, черная аж до синевы, настолько сексапильная, что Лили порой сомневалась в своих наклонностях. Лили ничего ей не отвечала. Она точно не считала себя страшной. Ну да, полновата. И с кожей порожняк полный. Но зато большие сиськи и мягкий, материнский живот. Убогие любят ее живот. Ложатся, утыкаются в него лицом, туда, где растяжки, и долго, вкрадчиво дышат ее запахом: Лили говорят, что она пахнет, будто младенец, молоком, теплом и сладостью. А Лили нравится слушать. Убогие — они такие. Все они одинаковые, и Лили почему-то тянет к ним, хочется, говоря словами Тисдейл, сунуть им в рот свою материнскую сиську и успокоить, им это нужно. Этот — не исключение. Один из десятков, что Лили пропустила через свою постель и промежность, только за эту неделю. Он ей почти что нравится — Лили находит в каждом из своих убогих что-то симпатичное, но в нем этого через край. У него длинные ресницы, склеившиеся будто от слез, кости, нелепо и трогательно выпирающие со всех сторон, вьющиеся, на удивление ухоженные волосы, отзывчивые, уютные руки, пахнущие домашней стряпней и лекарствами. Лили берет эти руки, кладет их к себе на груди, прижимает его к себе и сноровисто, по привычке, оседлывает тощие, нервически подергивающиеся колени. Он, как и многие убогие, попытался. Лили не успела даже шорты стянуть и прикоснуться к его потасканным брюкам, как он уже кончил — густо покраснел, пятно расплылось в паху, дело сделано, оплата принимается наличными, пожалуйста. Самый удобный и надежный вид клиентов. Лили не спешит.. Она машинально гладит его по волосам, прижимает к своей груди. Слушает про сладость-тепло-молоко, которыми она пахнет, и неожиданно выцепляет из всего его лепета одну фразу, которая выбивается из обычных убогих причитаний: — …если уж все так… можно я… попрошу вас, в общем. Тебя, Лили. Помочь, в общем. Послушать кое-что. Я не отниму много времени. Такое с убогими тоже бывает. И Лили отрабатывает дополнительную часть программы, пряча свою двадцатку в лифчик: закидывает ногу на ногу, упирает подбородок в колени и готовится слушать жалостливую историю про фригидную женушку-стерву, которая доводит бедолагу до импотенции, про малолетних спиногрызов, совсем отбившихся от рук, про закладную на квартиру и босса, который трахает его каждый четверг в задницу без смазки. К ее удивлению, вместо этого он достает из пиджака, оставшегося на спинке кровати, блокнот, и, запинаясь, просит ее послушать кое-что. Лили, в общем-то, все равно что слушать — одна убогая история не хуже любой другой. Она кивает, угукает и даже переспрашивает, витая в собственных мыслях. Этот убогий все еще ей по-своему симпатичен. Он мило мнется, отводит глаза, даже руками разводит как-то по-особенному, листает этот свой блокнот увлеченно, пылко, и, кажется, в какой-то момент вовсе забывает, что Лили сидит с ним в одной комнате. Он нравится ей, правда, нравится, хороший, бедный мужичок. Возможно, именно поэтому Лили и не говорит ему в самом конце, похлопывая по тощей заднице и выпроваживая из своей комнатушки, что шутки у него — полное дерьмо. Не изверг же она, в самом-то деле — парень действительно пытался.