Мортилита

«Морти. Свет души моей, огонь моих чресел. Жизнь моя, грех мой», — бормотал Рик в полузабвении, скрываясь в ванной после первой, долгожданной утренней встречи с внуком. Ему достаточно было разглядеть золотистый пушок вдоль руки пониже локтя, или косточку на тонкой лодыжке, выглядывающую из-под несанкционированно узких джинсов — и он мчался на свидание с рукой, дабы усмирить восстание собственной, бушующей, как у четырнадцатилетнего задрота, плоти. — Он такой дурачок, — жаловалась Бет, замешивая тесто для пирога, пришедшему её проведать Рику. — На уме нет ничего, просто ни-че-го, кроме этой его дурацкой доски. Всё время разбитые коленки, кровь из носа, а как идти на физкультуру — мама, напиши записку, что я отравился... Уроки не учит, может, ты бы помог, подтянул его? Ты же учёный, для тебя школьная программа — раз плюнуть! — Да я по бабочкам больше... То есть — да, конечно, милая, как скажешь! — перебил Рик сам себя, догнав, что ему только что предложили. Сидеть рядышком с милой крошкой, изображая внимательного ментора, ненароком касаясь кукольного локтя... Соприкасаясь — нечаянно, разумеется! — под столом коленками... Когда-нибудь, через пару занятий, добившись известной степени доверия, посадить детку к себе на колени — ах, мечтай, Санчез, мечтай, да смотри, не домечтайся! Рику посчастливилось: администрация города вдруг решила потратить бюджет на облагораживание окраин и построила новенький роллердром буквально в пяти минутах от дома Смитов, в чудесном, тенистом, уставленном скамейками парке. Теперь он мог без зазрения совести, прикрывшись газетой, следить, как катается Морти: без особых выкрутасов, не претендуя на титул принца рампы, но так восхитительно оттопыривая задницу, приседая на доске, что Рик нервно оглядывался — не заметил ли кто в округе его чуть ли не торчащий из-за газеты стояк?.. а главное, не течёт ли кто так же, как он, мерзкими педофильскими слюнями на прелестный мальчишечий задок? Иногда Морти проезжал мимо него, весело крича: «Привет, деда Рик!», и он слабо, беспомощно улыбался и взмахивал рукой озорному созданию, не ведавшему своей власти над похотливым, гадким, давным-давно потерявшим берега стариком. Вечно окружённый стаей таких же безмозглых, на разные лады щебечущих птенцов разного пола, мальчик был доступен взгляду — хоть обсмотрись, скотина старая — но навеки недосягаем до жаждущих схватить его крючковатых, дрожащих от похоти рук. Но Рик не жаловался. Лелея мечты о будущих занятиях плечом к плечу, он подогревал свое воображение, представляя, в какие игры поиграл бы с Морти после урока... Вторгаясь в его мечты, объект его фантазии рухнул прямо на асфальт в полуметре от скамьи, на которой с притворно-важным видом восседал Рик. — Ай, мамочки, как больно!.. — очаровательно избегая ругательств, запричитал мальчишка, ощупывая ногу. Рик бросился заботливым дедом (голодным коршуном, коварным охотником), принимая в невинные родственные объятия маленькую бедняжку, бережно поднимая раненое дитя с асфальта, помогая ему добраться до лавки. Трясущимися пальцами Морти закатал край штанины, взору предстала ужасная, сантиметра полтора длиной, рана, в которую вдобавок набилась пыль. Подружки и дружки Морти махнули ему, улетая прочь на рампу, успокоенные тем, что ему будет немедленно оказана помощь. Быстро оглядевшись, Рик сказал, слегка заплетаясь языком: — У меня в детстве была няня... пожилая индианка... Она считала, что от зелёнки сохнет кожа, а лучше продифен... прозиден... продинцировать... эээ... слюной... — Я, я не достану языком досюда, — Морти вскинул на него глаза, полные искренних детских слёз. И верно — царапина-то ниже колена, Рик что, издевается над ним, что ли, или думает, что у него нет костей?.. — Я... я могу... — Ну... ну давай, — пролепетал Морти, ставя на скамейку свою тонкую, нежную, несчастную ножку. Чуть не облизнувшись, Рик сперва положил её к себе на колени, притворяясь, что осматривает на предмет степени повреждения, сам же бесстыдно лапал её с той стороны, где кожа не сочилась кровью. Затем снова переместил раненую конечность на скамейку и сполз в пыль, вставая в коленопреклоненную позу перед своим всхлипывающим ягнёночком. Приблизил лицо вплотную и провёл трепещущим языком вдоль раны, слизывая грязь и кровь. Отстранился проверить. Ранка была небольшая, совсем царапина, и Рик снова приник к ней — на этот раз губами, стараясь сделать всё как можно нежнее, сходя с ума от горячей пульсации под губами и языком. Кровь бросилась ему в голову, и он с трудом оторвался от своего ядовитого и сладкого занятия. Морти смотрел на него сверху вниз с ехидненькой, сквозь слёзы, усмешечкой, бросив взгляд на ранку, выпалил небрежно: «Спасибо, деда Рик», — и укатил, слегка покачиваясь, на своей доске от тоскующего, мечущегося своего дедушки в дальние-предальние дали — обратно на рампу. С трудом переглотнув, прикрывая газетой сильно оттопыренную ширинку, Рик поднялся с земли и смиренно побрёл домой отвергнутым мартовским котом, снимать внутренний жар единственным доступным сейчас способом. Всего лишь месяц назад, откажи ему сколь угодно прелестная нимфа, он не замедлил бы обрести утешение в объятиях другой. Но теперь... Мальчишка стал его наваждением, и никуда от него было не деться. Никогда не испытывал Рик таких терзаний, даже в ту светлую, безвинную отроческую пору, когда всё было в первый раз и так искренне. Даже тогда он так не страдал, мучаясь невозможностью соединения своего истекающего члена и чужой тонкопалой, изящной ручки с выступающими, как у девчонки, косточками на запястье, чужих припухлых, очаровательно полураскрытых губ, чужой, да простит его Господь и все ангелы на небесах, маленькой упругой попки... Маленькая попка бесстыжего засранца, будь он неладен, постоянно вертелась рядом, напрашиваясь на сальный взгляд, на двусмысленную шутку, на не по-отечески звонкий шлепок. Первое время Рик побаивался отца мальчишки, но вскоре понял, что тот ничего не замечает вокруг себя, пока не ткнуть его носом в происходящее, оторвав от какой-то до крайности тупой игры на планшете. И облегчённо вздохнул. Единственной, кто мог бы вмешаться в его шаловливое общение с дерзкой малолеткой, была Бет, но она слишком была увлечена собственными эмоциями по поводу возвращения отца, чтобы замечать чужие. И Рик нагло этим пользовался, наслаждаясь золотыми крупицами счастья, которыми осыпала его судьба. Маленький демонёнок мог запросто положить голову ему на плечо, когда вся семья смотрела вечернее шоу по телевизору. Мог шепнуть ему на ухо какую-нибудь чепуху, заставляющую Рика краснеть и нервно оглядываться — что нибудь вроде: «Дедушка Рик, ты, наверно, устал, хочешь, потру тебе спину, пока ты будешь принимать ванну?». Мог преспокойно взять его за руку во время поездки в «Уолмарт», сидя на заднем сиденье между ним и Саммер, посередине, как самый маленький, посмотреть на него взглядом заговорщика и кротко улыбнуться. А как-то раз сам, без приглашения, на которое Рик не решился бы, взобрался к дедушке на колени, пока тот читал какой-то научный трактат на Википедии. Сунул свой носик в планшет, заставив объяснять, что такое «энтомология» и «партеногенез». И елозил своей попкой по напрягшимся дедовым бёдрам, и пушистые его кудряшки щекотали морщинистую щеку, и Рик мгновенно забыл нахуй сам, что такое этот ебаный партеногенез. Чувствуя, как его стояк безжалостно крепнет и вот-вот упрётся мальчишке в копчик, Рик вынужден был сам прервать эту сладкую пытку, дабы не обнаружить перед внуком отнюдь не родственный восторг своего организма по поводу такой близости. Всё это было до ужаса милым — покуда оставалось в рамках полуродственного-полудружеского полуфлирта-полуподтрунивания. Рик мог бы поддерживать эту игру сколько угодно — в других обстоятельствах, будь на месте мальчишки Саммер, например, или его собственная дочка. Даже мысли не допуская о том, чтобы переползти тоненькую, невидимую грань между игрой и чем-то гораздо более гадким. Не допуская, чтобы очередная, слишком опасная шутка сменилась похабным предложением, а рука, чересчур нежно поглаживающая спинку, пробралась под одежду, и напуганное дитя кинулось к мамочке в поисках защиты от педофила. Но с этим дьявольским отродьем он терял все свои якоря, вовсе не игрушечные мурашки расползались по его позвоночнику, когда мальчишка бросал ему этот свой игривый взгляд из-под ресниц, когда утыкался худым своим бедром в его старческое мясо, когда завязывал шнурок, нагнувшись прямо перед ним, совершенно точно и в голове не держа ничего, кроме этого преступно и невовремя развязавшегося шнурочка. Наивно-непосредственный и дьявольски-невинный, он был причиной, по которой челюсти Рика бессильно скрипели, яростно сжимаясь, дабы удержать стон отчаяния. Это сочетание нарочной развязности, присущее современным маленьким блядям, с непосредственностью несмышлёного ребёнка выводили старика из себя — он не мог понять, действительно ли вспыхивает порой бесовской огонёк в этих милых светло-карих глазках, или это его собственная суть старого, развратного, дремучего демона заставляет его видеть черты порока в глупом, но безобидном ребёнке? И был ли малыш действительно так уж невинен, как казалось порой Рику, готовому разрыдаться над этими длинными ресницами, сомкнутыми и дрожащими во время нечаянного дневного сна? Или чья-то поганая конечность успела уже добраться до нежного, трепетного нутра? Будь то член, или палец, или гнусный, влажный, нетерпеливый язык — Рик был готов отстрелить его из своего верного дружка двенадцатого калибра, всегда лежавшего у него в запертом на кодовый замок саквояже. Запихивал ли его малыш собственную пипирку в пульсирующую, развратную глубину какой-нибудь своей размалёванной, жеманной одноклассницы — его не волновало, как и то, сколько пальчиков помещал малыш в свой упругий анус, тихо играя сам с собой. Но одна мысль о другом существе мужского пола, посмевшем осквернить сияющую плоть своим похабным прикосновением, приводила его в исступление. Двадцать первый век был именно тем временем, когда юный, хрупкий мальчик, не боясь осуждения, мог сам найти себе самца на любом сайте знакомств, и Рик с трудом держал себя в руках, чтобы не сунуть нос в компьютер внука, боясь, что найденная пошлая переписка подтвердит его подозрения и скинет его ещё глубже в пучину страданий. Апофеозом его мазохистического счастья стал незабвенный день посреди лета, когда Бет, уставшая от «глупого, надоедливого мальчишки», решила отправить его в лагерь скаутов. «До самого конца каникул, Боже, за что ты так наказываешь меня?» — взмолился Рик, бессильно дёргая себя за и так редкие патлы в своём обычном сортирном уединении. Сталкиваясь с Морти по всему дому, покуда тот, зарёванный, шатался, собирая вещи, Рик ловил его взгляд — и ему чудилась в нём надежда на спасение, но как он мог взять на себя такую наглость — спасти чужого ребёнка от собственной матери? Вряд ли малыш переживал грядущее расставание со своим старым мудаком-дедом, осаживал себя Рик, скорее, просто не хотел уезжать от друзей, от рампы к незнакомым людям и непривычному режиму. Но ему всё равно было приятно. Он бы спас своего малыша от лагерных надзирателей, от утренней овсянки и построений, от гимна и марширования с флагом Америки в слабых ручонках... Спас бы, но не для того, чтобы тут же отвезти к любимым друзяшкам. Сперва попросил бы у него награду — скромную какую-нибудь, полуневинную, вроде ночёвки в одной кровати, в пижамах, разумеется, или поездки на лодочке по озеру — только вдвоём, или поцелуя в самый центр ладошки... Рик стоял у окна в опустевшей, осиротевшей спальне Морти, глядя, как выхлопные газы выходят из трубы автомобиля Бет. Миссис Смит ждала сына, настйчиво гудя — ей не терпелось разобраться с делами и вернуться, чтобы, уединившись на кухне с Риком, наконец-то спокойно, без шума и суеты, открыть бутылку хорошего виски и распить её под уютный, неторопливый разговор. Саммер тоже уехала — ещё утром, к бабушке, Джерри никуда не собирался, но этот овощ никогда не мог помешать ей проводить время так, как ей хотелось. Так что остаток лета целиком будет принадлежать ей и Рику, они будут коротать вечера вдвоём, как он ей обещал ещё пятнадцать лет назад в своих письмах. Только вот сплавить последнее препятствие... Пиная в сердцах камешки носком пыльного кеда, препятствие приволокло свою сумку, забросило в багажник, оглянулось на верхние окна. Жаркая волна поднялась в груди Рика, когда мальчишка внезапно ухмыльнулся и под визгливый вопль матери бросился обратно в дом. Рик отошёл от окна, слушая топот ног, бегущих через ступеньку по лестнице, почти заглушаемый ударами его старого сердца. Морти ворвался в комнату и кинулся к дедушке на шею. — Я, я буду скучать, деда Рик, — срывающимся шёпотом объявил маленький негодник на ухо старику, обвивая его шею тонкими ручками. Поцеловал его в щеку — гораздо более невинно, чем мечтал бы Рик, но достаточно горячо, чтобы бедный старик едва не словил инфаркт от счастья. Ослепительно улыбнувшись на прощание, алея щеками, Морти дунул прочь из комнаты, скатился по лестнице, ещё раз глянул наверх и махнул рукой перед тем, как погрузиться в машину к негодующей, заждавшейся Бет. Весело бибикнув, машинка умчалась, увозя от Рика его кудрявое счастье — на полтора месяца, на полсотни душных, безмортивных ночей, на целую вечность.