Высматривая ненависть

      Гарри успокоился через некоторое время. Полная безнадежность ушла на второй план, но стыд и отвращение к себе лишь усилились, правда, ощущались они вместе с навалившейся усталостью, что не кололи сердце так уж сильно, как могли. Сухой рукой юноша коснулся груди, сжимая в кулаке рубашку. Тупая боль пульсировала, и если бы не эта пульсация, растекающаяся по всему телу, то, наверное, Гарри посчитал бы, что у него в центре образовалась дыра. Черная и пустая, все поглощающая дыра. Ладонь расслабилась и чуть разгладила рубашку. Тело вдруг ощутило холод, стоящий в помещении, растекающийся от пола, пробирающийся по ногам, до лопаток, упирающихся в стенку кабинки. Двигаться совершенно не было желания, но надо. Надо встать, прибраться и идти в гостиную.       Самым сложным оказалось оторваться от своего отражения, от своего несчастного вида, красных глаз, слез текущих по щекам, с которых спала опухлость. Самым сложным оказалось перестать тихо и злобно шипеть себе проклятия в лицо, в отражение своего лица. Истерика возвращалась. Надо быстро успокоиться, умыться. Холодная вода немного отрезвила, щеки раскраснелись, правда, румянец не выглядел здоровым, он разошелся некрасивыми пятнами, будто Гарри чем-то заболел.       Последнее, что осталось сделать перед выходом и надеванием маски счастливого подростка, это наказать себя. Гарри еще в детстве обнаружил, что самое ужасное для него — физическое наказание. Мальчик так сильно боялся жгучей боли от ремня, который часто использовал дядя Вернон для «воспитательных» целей, так боялся хлесткой оплеухи или пощечины от тети Петуньи, что готов был терпеть сжимающийся от голода желудок, нежели после просьбы о еде или воде нарваться на взбешенный взгляд и наказание.       Самостоятельно Гарри стал себя наказывать с маггловской школы, впервые это случилось, когда добрая молодая учительница, заменявшая на какое-то время их старую грымзу, ненавидящую всех вокруг нее существующих разом, не выделяя кого-то из детей, впрочем, и не обращая на них внимания, заметила не самый презентабельный вид мальчика, особенно по сравнению с его кузеном, чуть ли не каждый день хвастающим перед друзьями новой игрушкой или комиксом и выглядящим даже слишком упитанным и здоровеньким, и купила Гарри булочку в школьной столовой. Маленький Поттер тогда расплакался прямо в той же столовой, они не успели отойти от буфета, как зеленые глаза наполнились слезами. В голове билось непонимание — он же ничего не сделал, ничего, абсолютно, за что ему купили еду?       Булочка была такая вкусная, а руки молодой учительницы были такие ласковые, что Гарри после обеда, опоздав после на урок английского языка, закрылся в туалете. Мальчик долго рассматривал себя в зеркале. За без спроса взятую еду всегда следовало наказание. Лучше, конечно, если все обойдется несколькими болезненными оплеухами, но ведь они всегда есть, всегда следует боль. Почему же в этот раз никто не пришел его наказывать?       Гарри ощупал себя через мешковатую школьную форму. Вроде бы, он не спит, но где же покалывание, где же давящее чувство. Может, никакой булочки и мягких ласковых рук не было? Нет, желудок приятно грело изнутри, а во рту все еще был сладкий вкус. Мальчик облизал губы, почувствовав крупинки сахарной пудры, оставшейся в уголках рта.       Глаза с недоумением осматривали отражение. Взгляд зацепился за шрам на лбу, показавшийся из-за растрепанных волос. Тетушка всегда говорила, что он появился после аварии, в которой и умерла чета Поттеров, и считала его самой отвратительной частью своего племянника, ведь даже при стрижке уродливых волос она всегда оставляла чубчик, прикрывающий лоб, неважно, что волосы всегда отрастали на следующий же день.       Мальчишеская рука осторожно приподняла грязную растрепанную челку, открывая лоб и шрам, молнией расходящийся до линии брови. В старой сумке Дадли, теперь служившей Гарри, нашлась сломанная алюминиевая линейка, о края которой при измерениях на уроках математики мальчик всегда царапался, но он точно знал, что если надавить чуть сильнее, может пойти кровь.       Маленький Поттер с минуту рассматривал обломок линейки в своих руках через зеркало. Много мыслей крутилось в лохматой голове, ни одна не задерживалась более чем на несколько секунд, тут же сменяясь другой. «Если я получу наказание сейчас, то его не будет, когда я приду домой», — рассудил мальчик и поднес островатый кривой край железки ко лбу, второй рукой поддерживая челку. Первые движения были несмелыми, даже аккуратными, он боялся такой боли даже больше, чем ремня со жгучей пряжкой или быстрых пощечин. Однажды, работая в саду, Гарри порезался о торчащую проволоку. Вид крови, стекающей по пальцу, на запястье и до локтя, сильно испугал его, что боль казалась даже острее и сильнее.       Вторая попытка была смелее, но этого было недостаточно, чтобы полностью искупить свою вину. Контур шрама всего лишь покраснел, а боль в ту же секунду проходила, как только острый железный край переставал обводить шрам. Рука опустилась. Она тряслась. Пальцы вспотели и перехватили линейку поудобнее.       Глаза в страхе поглядывали на своих двойников, уже наполненных слезами и молящие взглядом о пощаде. На секунду удалось приструнить дрожь, и рука быстро, надавливая сильнее прежнего, провела по центральной линии шрама. Кровь брызнула, знаменуя собой начало разверзнувшейся в голове вулканом боли. Слезы непрерывными полными дорожками потекли по щекам с небольшой детской опухлостью. Линейка упала в раковину, более не сжимаемая пальцами, которые бережным куполом накрыли порез в попытке уменьшить страдания.       Тогда Гарри осознал, что есть наказание похуже ремня или сильной оплеухи, которые после даже стали меньшим злом, даже не приносили столько боли, как раньше, ведь была боль намного страшнее, намного ужасней, она сопровождалась кровью, заливающей глаз.       Гарри старался избегать больших истерик, за которые можно по праву себя наказать, избегать незаслуженного поощрения, избегать любую еду, которая не была подарена ему тетей или дядей, ведь они точно разозлились бы, если узнали о неподобающем поведении и так ненавистного племянника.       Нынешняя истерика после занятия окклюменцией была третьей по счету за жизнь юноши, и каждый такой раз сопровождался невыносимой болью от надрезанной кожи лба. За небольшие свои проступки Гарри привык наказывать себя либо голоданием, либо вызыванием рвоты, в особых случаях, когда проступок требовал большего, нежели недомогание и слабость от пустого желудка или напряжение во всем теле и обожженное горло после вызова рвоты, подросток размашисто наносил кулаками удары по всему телу, куда мог дотянуться, избегая иногда оголяемых частей, кусал руки до онемения челюсти. Синяки, на удивление, сходили быстро, но короткое саднящее чувство каждый раз давало о себе знать, если «украшенное» место задевалось. «Может, в этот раз используем палочку? Я все-таки волшебник», — нерешительная мысль отвлекла, но это не сбило с основного мотива.       Отражение ответило жестким взглядом и отрицательным покачиванием головы. «Нет», — Гарри и так знал ответ, он надеялся переубедить себя в момент, когда это просто невозможно. Палочку использовать в таком случае нельзя. Еще на третьем курсе гриффиндорец покопался в школьной библиотеке и нашел режущее заклятие, призванное облегчить быт волшебника и иногда применяемое в зельеварении. Но это заклятие просто рассекало кожу, Гарри уже пробовал, за рассечением, конечно, тоже идет кровь, но нет той ужасающей боли от тупого неровного предмета, вонзающегося в лоб, нет животного страха в первые мгновения, нет утопляющего бессилия.       Туалет оказался одним из тех многочисленных, которые «заброшены» по причине слишком дальнего расположения от основной учебной части. В этом есть свой плюс — никто не застанет юношу за его постыдными делами.       Рука оторвалась от кармана с волшебной палочкой очень медленно, с неохотой и поднялась на уровень отраженного лица с мерзким выражением жалости к себе и гримасы страха. Кулак ударил ровно в середину. Зеркало разошлось паутиной трещин, на секунду даже замирая в своем новом обличии, и осыпалось в раковину осколками разных размеров. Кулак даже не почувствовал боли, всего лишь саднящее чувство, что вновь доказывает необходимость этого наказания.       Пальцы выбрали средних размеров осколок с на вид достаточно острыми краями, чтобы хотя бы так облегчить неминуемое страдание, чтобы все началось быстрее, без мук от тупой поверхности.       Движения были быстрыми, глаза были закрыты, а челюсти сжались, предупреждая вспышку раздавшейся по всему лбу боли. Кровь мгновенно полилась по веку, окрашивая уголки белка глаза, устремилась к носу и губам, стекла с подбородка на шею. Гарри наклонился над раковиной то ли в конвульсиях, то ли в попытке спасти рубашку от необъяснимой «улики». Лоб разрывало. Порез казался не неглубокой царапиной, а как минимум раной, рассекшей кожу до кости. Руки изо всех сил вцепились в края раковины, слабея под своим же напором. От боли хотелось уйти, убежать; голову снять, отстраниться; тело извивалось, что ноги начинали разъезжаться в разные стороны и так подкошенные усталостью и напряжением. Слезы смешивались с кровью, уже замедлявшей свой ход. «Я должен быть осторожен! Нельзя допустить повторения этого! Нельзя никому знать!» — Гарри еле думал, захлебываясь слезами, кровью и соплями, широко открывал рот, чтобы впустить воздух в легкие, парализовавшиеся в первые мгновения неимоверной боли.       Гарри всегда тщательно убирал за собой. Он почти маниакально проверял каждый сантиметр уборной, чтобы убедиться — не пропустил ли чего. Чистящие и восстанавливающие чары, приоткрыть форточки и впустить свежий воздух, ведь, наверняка, чувствуется кислый запах рвоты и железный — крови, своему носу доверять не стоит — привык уже, а запах все-таки есть. Вернуть все на свои места, пусть даже сюда заходят раз в сколько-то лет. Максимально прикрыть лоб и придать лицу нормальный вид: никаких отеков, опухлостей, красноты не должно быть, он нормальный. Пусть и выглядит уставшим, что правда, Гарри готов прямо на полу туалета уснуть, но ведь юноша у Снейпа был, так что друзья не станут задавать вопросов. «Все хорошо, все сделано», — последний раз проверить и можно уходить.       Какой бы организм ни был уставший, перенапряженный, испытавший такой эмоциональный и физический стресс, Гарри все равно не мог уснуть. Он лег в постель раньше всех, закрылся пологом, установил односторонние заглушающие чары, чтобы не разбудить соседей своими криками во время кошмаров…       Но вот, все давно легли спать, уснули как два часа назад, а Гарри все лежит на спине и пялиться в темноту перед собой. До уже вчерашнего дня мальчик боялся засыпать и засыпал с трудом из-за Седрика, обвиняющего его во снах в своей смерти. Костлявые, полуразложившиеся руки, тянущиеся к горлу, ужасали и были на первом месте мысленного списка самых страшных вещей. В кошмарах Гарри всегда старался убежать от трупа пуффендуйца, но его ноги вязли в кладбищенской земле. Страх и паника поднимались из глубин разума в одно мгновение, чтобы поглотить подростка в своих мучительных объятиях. Мертвый Седрик надвигался, очень медленно, что растягивало пытку. Мертвый Седрик никогда не успевал дойти до Гарри до того, как его почти полностью поглотят смрадные земли кладбища и как наступит утро. Слезы от кошмара, утихающий страх — вот, чем сопровождалось чуть ли не каждое второе пробуждение.       Однако случай на окклюменции вытеснил все это, прихватив и сон в принципе. Гарри всю ночь пролежал в одной позе, двигалась только его грудь, вздымаемая тихим дыханием. Тело затекло и сейчас болело от онемения. Мысли, крутящиеся в сознании, разбавились идеей встать и отправиться готовиться к занятиям, сходить с друзьями на завтрак, на котором Гарри сегодня не смеет есть, может, один или два стакана воды, чтобы не было так уж мучительно его состояние. «Что мне делать со Снейпом?» — вопрос отпечатался огромными буквами, найти на него ответа за целую ночь не удалось, за завтраком тоже, История магии также прошла в бессмысленном обмусоливании.       На обеде, под пристальным вниманием Гермионы, заметившей, что живот Гарри урчит слишком уж громко, черт бы его побрал, потерпеть не может, пришлось съесть немного какого-то салата, благо зацикленность на насущной проблеме отвлекла от бесконтрольного поедания всего, до чего руки дотягиваются. — Гарри, ты куда? — окликнул Рон, хватаясь за ремешок сумки друга. — У нас летучая мышь, он еще больше баллов снимет, если тебя не будет, пошли. Гарри молча кивнул, механически двигаясь за друзьями. Напряжение, весь день хранившее молчание, отдававшее свою энергию на благое дело — решение проблемы со Снейпом, — которое, правда, не продвинулось ни на миллиметр, сейчас по праву заняло свое место в и так забитой голове, начавшей болеть и пульсировать. Каждый шаг, приближающий тело к злополучному кабинету, к неизбежной встрече, отдавался потерей контроля: мир потихоньку начинал кружиться, набирая обороты; глаза буквально на доли секунд теряли в фокусе дорогу и затмевались темной пеленой.       Гарри держался, он старался не выдать своего состояния, которому уже не мог дать объяснение — от голода это или же от страха встречи со Снейпом, который давно все понял и просто ждет удобного случая, чтобы… сделать что-то… намного более ужасное, чем делает обычно. Разве важно, что сделает Снейп? Главное, что он, наверняка, все понял. Постыдный секрет открылся… Когда и как начался урок? Что за зелье они варят? Что он должен порезать этим ножом, который также неведомо когда оказался в руке? — Поттер, — раздалось слишком громкое над ухом, — чем вы занимаетесь? — Я… я должен порезать…, — глаза забегали по парте, где было разложено слишком много ингредиентов, претендующих на нарезку. — Ну, что именно вы должны порезать? — голос Снейпа сегодня был как-то слишком громок, аж уши закладывать начало. — То, что входит в состав зелья и должно быть порезано, — Гарри не удержался и сморщился от слишком громкого голоса профессора. Жар разливался от головы по всему телу, черная пелена вновь начала застилать обзор, глаза рефлекторно заморгали в попытке убрать ее. — Хватит ерничать, молодой человек, — кажется, теперь он в самом деле повысил голос. — Положите уже этот нож, сегодня ничего резать не надо, и вы бы это знали, если следили за происходящим на уроке, а не витали в облаках. Минус пятнадцать баллов, Поттер, и до конца занятия не смейте притрагиваться ни к чему, что напоминает вам ингредиент для зелья или инструмент его обработки, на это ваших умственных способностей хватит?       Гарри уселся на свое место в прострации. Жар все еще окутывал и его тело, и разум. Думать было очень сложно, даже больно. Как некстати начал давить ощущением тяжести чуть заполненный обеденным салатом желудок. «Держи себя в руках! Сиди спокойно, или тебе недостаточно того, что об этом уже знает Снейп?» — голос был абсолютно прав, и рука прижалась к коленке, унимая и свою дрожь и нервное покачивание ноги. Глубокий незаметный вдох и такой же выдох. На секунду прикрыть глаза, чтобы пелена пропала… — Поттер, очнитесь! Вы в кабинете зельеварения, а не в своей спальне, — пропитанный ядом язвительности голос раздался слишком неожиданно возле уха. Когда Гарри успел уснуть? Голова все еще гудела, но не так сильно, что ничего не было слышно, боль стала тише, из-за чего вернулись и другие чувства — тревога. Вот, что мгновенно начало набирать вес, когда Гарри понял, что в кабинете, кроме него и Снейпа никого больше нет. — Извините, да, мне следует уйти…, — он говорил тихо, больше бормоча, чем раздельно произнося слова. — Я сказал вам остаться после урока еще в середине занятия, когда вы витали в облаках, — раздражение непроизвольно передавалось Гарри, удваиваясь в разы. Ну почему этот кривоносый урод такой? Обязательно каждый раз разговаривать с Гарри так, будто у того даже зачатков мозга нет?       Поттер, уже схватившийся за сумку и приподнявшийся со своего места, грузно и устало уселся обратно, подавляя обреченный вздох.       А Снейп молчал. Молчал и сверлил подростка взглядом. Что он надеется увидеть в Гарри? Что ему надо? Он собирается поговорить о том, что увидел в воспоминаниях вчера? Что он скажет? Гарри накажут?       Жар вновь начал окутывать тело, головная боль усилилась. «Как же душно в этом гадюшнике», — дышать становилось трудно, почти болезненно. Почему в подземельях нет окон или хотя бы форточек? Кто такой умный решил устроить кабинет зельеварения в подземной части замка, когда тысячи кабинетов пустуют наверху? — Поттер! Да очнитесь вы! — Снейп, видимо, что-то говорил, ведь он слишком зол. — Меня крайне разочаровывает ваше поведение, не говоря о том, что и раньше вы не блистали внимательностью или уважением к старшим. Почему вы вчера сбежали с занятия таким наглым образом даже для вас? Не помню, что позволял такое вытворять. Гарри чуть выпрямился на стуле, выглядывая из-за челки, прикрывавшей глаза и все еще не заживший воспаленный шрам. В голове было пусто. Голове было жарко, больно, легким не хватало воздуха, какой-то мешающий ком застрял в глотке. — Надеюсь, ваше молчание обусловлено стыдом? Вам знакомо такое понятие, как совесть? — Снейп серьезно ждет ответа на этот вопрос? — Окклюменция сложная наука, которая постигается упорством и практикой. Ваши побеги уж тем более не помогут в научении защищать свой разум от Темного Лорда. Мне не нужны эти занятия, видеть вас лишний раз не доставляет большого удовольствия. Поттер! Вы обратите на меня свое внимание?! — «Пожалуйста, не тяни, хватит читать мне нотации. Просто скажи, что я мерзкий, слабый, безвольный, просто, наконец, уже скажи это!» — Я слушаю Вас, профессор…, — тихо ответил Гарри, немного выглядывая из-за баррикады собственных волос. — Что вы на все это скажете? Может, мне поговорить с профессором Дамблдором? Ведь именно он назначил эти занятия для вас, если вы в них не нуждаетесь и сможете противостоять Темному Лорду на топливе своей самоуверенности и хамства, то нам не стоит продолжать этот бедлам. — Профессор, сэр…, — язык не хотел поворачиваться, разум всеми силами сопротивлялся. «Не смей этого упоминать, не спрашивай, все еще есть малая возможность того, что он ничего не увидел тогда, не придал этому значения. Не смей!» — Можно задать вопрос?.. — Вы меня вообще слушали все это время? Для кого я говорил, позвольте спросить? Для стен, которые наверняка больше вашего запомнили за все года вашего бесполезного присутствия в этой школе? — реакции от Гарри не последовало. Тяжелый раздраженный вздох. — Что вам надо? — Профессор… во время вчерашнего занятия…, — громкая попытка избавиться от кома в горле, мешавшего не только говорить, но и дышать. — Не видели ли Вы… в моих воспоминаниях, — легкие неожиданно наполнились воздухом, Гарри даже удивился, на секунду разум прояснился, прибавляя решимости, которая тут же пропала с очередным звуком, — чего-то… Как же хотелось закрыть голову руками, не испытывать на себе этот чертов заинтересованный взгляд, пронзающий рентгеном по всему телу. Почему Снейп язвительно не хмыкает, а терпеливо слушает попытки Гарри разговаривать? — Ваших жалких детских воспоминаний? — внутри все оборвалось. Стыд прорвался через все пороги, жалость к себе лишь усиливала его действие. — Так бывает, когда волшебник не может защитить свой разум — атакующий волен увидеть все, что пожелает. Не обольщайтесь на свой счет, я не искал чего-то конкретного, — Гарри больше сгорбился в своей позе, совершенно не осознавая этого, рискуя привлечь нежелательное внимание — глаза щипало от накатывающих слез, если Снейп продолжит распекать его, то Гарри не сможет их уже сдерживать. «Слабак». — Что? Я попал в тот редкий момент, когда вами были недовольны? Ведь именно после этого воспоминания у вас вышло вытолкнуть меня из сознания. Что вам помогло? Злость на родственников, которые посмели так обращаться с золотым мальчиком? Гнев? Неужели мне стоит искать конкретные случаи из вашей жизни, чтобы вы научились хотя бы на уровне эмоций противостоять вторжению? Стыд тихо отошел на задний план, по праву уступая место праведному гневу, о котором и говорил этот патлатый мудак. Все чувства притупились, отдаваясь на власть страстной злости, полыхающей в груди на месте той черной пустой дыры. — Да как вы смеете так говорить?! Вы ничего обо мне не знаете! — Гарри сразу перешел на крик, он не думал, с кем говорит и что собирается сказать. — Мерзкая подземная летучая крыса! Вы постоянно меня унижаете, наказываете меня ни за что! Неужели мое существование настолько доставляет вам неудобство, проклятый вы приспешник Волдеморта! Что вы вообще видите за своим кривым носом? Ничего! Вам наплевать на всех вокруг, кроме себя, неудивительно, что вас ненавидят…, — Гарри мог и дальше орать на Снейпа, но тот наложил на него Силенцио. Поттер еще с минуту беззвучно продолжал раскрывать рот, поливая профессора всеми известными ему проклятиями. Он смотрел тому точно в черные глаза, полные такой ярости, которая, наверное, высушила бы до самого дна, до каждой песчинки озеро вокруг Хогвартса. Гарри стало ужасающе страшно. Он попятился к выходу, задевая каждую парту по пути. Снейп запер дверь, лишая даже позорного отступления, и сделал несколько шагов в сторону студента. — Надеюсь, вы выдохлись Поттер. Минус сто очков Гриффиндору, и месяц отработок: будете драить мою аудиторию каждый день вместо домовых эльфов, без магии, вручную, независимо от того, насколько опасно может быть испорченное или взорванное зелье, — дверной замок щелкнул, открываясь. — Занятия окклюменцией не отменяются, все по расписанию. Силенцио снимете в Больничном крыле после семи вечера, это ваше небольшое дополнительное наказание. А теперь убирайтесь.       Гарри нащупал ручку и, не отрывая взгляда от фигуры профессора, скользнул за дверь. Ноги несли из подземелий так быстро, что подросток даже испугался своей скорости. Он не знал, куда он бежит, он бежал подальше от Снейпа, его гнева и недовольства. «Как же ты облажался… Какая мерзость, какая глупость, у тебя все-таки отсутствует какая-то часть мозга, ведь если бы он был цельным, то ты бы такое не выдал, не в лицо хотя бы. Из-за тебя факультет потерял сто баллов! Что же ты натворил. Как же ты облажался!» — голос набатом гремел, взрывая виски болью. Ненависть к себе танцевала вместе со стыдом, отвращение к себе можно было ощутить физически. Руки будто покрылись толстым слоем грязи, будто Гарри искупался в своей же рвоте, активно размазав ее по себе. Тело прошибла дрожь. Гарри бросился к раковине и, на секунду посмотрев своему отражению в глаза, выкрутил ручку горячей воды на максимум. Лицо опалялось кипятком, но этого было недостаточно. — Урод, урод, урод…, — тихо проговаривали губы.       Шрам начал гореть и щипать одновременно, напоминая о себе незажившем. Гарри наспех достал палочку из кармана и провел ею по шраму, разрезая заклинанием нежную корочку. Лоб пронзила острая боль, усиливающаяся горячей водой. Кровь стекала по лицу, делая отражение еще более устрашающим, отвратительным… — Урод, — прошипел себе прямо в лицо Гарри и, сорвав с манжеты пуговички, закатал рукав.       Рука не давала вздохнуть, слюни растекались, смешивались с неостанавливающейся кровью. Желудок отдавал не выблеванные с прошлого раза кусочки салата, желчь и желудочный сок.       Живот пронзило спазмом, Гарри согнулся пополам, хватаясь грязной рукой за белую рубашку. Слезы давно текли по щекам, от чего становилось еще гаже от самого себя. — Сдохнуть бы уже…, — прошептал юноша, сжимая руками спазмированный живот.