***
Поиски, бесконечные поиски заводят Уилла слишком далеко во тьму – туда, где она обретает фигуру и лик, где способна шептать и путать. Постоянный преследующий страх – лишь цена столь безграничного и точного воображения. Изучить его, разложить по полочкам и убрать, в принципе, не такая уж сложная задача, на первый взгляд. Но… Лектер прекрасно знает, что ему предоставляются для анализа лишь мелочи, отголоски, отфильтрованная версия, но даже этого хватает для расцвета искреннего восхищения. И утробно рычащей алчности где-то в районе желудка, такой близкой по ощущениям к привычному чувству голода. Хочется впиться зубами, откусить так, чтобы не поместилось во рту. Наблюдая за тем, как расширяются от боли и страха чужие зрачки, как мечется расфокусированный взгляд, подрагивают кончики пальцев, ходит под натянувшейся на шее кожей кадык, Ганнибал не может сдержать странное чувство, наполняющее всю его сущность до краев. Он хочет держаться как можно ближе к этой темной лошадке, способной – на самом деле способной – его уничтожить, а потому в тайне считает себя и Уилла врагами. И находит способ не только натолкнуть того на нужный путь размышлений, но также временно изолировать и обезвредить. Позволяет блюду немного потомиться на тихом огне под плотно прилегающей крышкой. Загнанное в ловушку животное поистине прекрасно в своей неконтролируемой отчаянной ярости. Если его убить – оно сразу же станет скучным чучелом, насколько живые глаза-стекляшки ему ни вставляй в глазницы. Бессмысленно. И кровь застынет неопрятным пятном, когда могла бы еще долго хлестать водопадом ярких красок. Доктор Лектер жаждет узнать, разделить, растворить и впитать как можно больше. А потому… — Он не только пациент, но и мой друг. Вполне естественно, что я скучаю, — даже не приходится утруждать себя эмоциональной демонстрацией: зверь внутри действительно жалобно воет, хотя еще не скулит. Пока нет. — Это не тоска, Ганнибал. Вы одержимы Уиллом Грэмом. — Заинтригован. — Обсессивно заинтригованы. И он этим обязательно воспользуется. — Уилл – мой друг. Ответ звучит именно так, потому что он объясняет все невероятные надежды и страхи. Неверие в то, что кому-то другому – не ему самому – хватит наглости воспользоваться одержимостью в собственных целях (друзья так не поступают), но и готовность принять чужое решение, даже если оно окажется ужасно непредсказуемым. В некоторой степени так даже лучше. — Почему? Почему он ваш друг? — Он считает свой разум гротескным, но практичным. Я уважаю то, как он мирится со своей природой, — говорит Лектер, но мысленно заменяет «уважение» на «вожделение». — Уважаете из собственного опыта. С чем же в своей природе смирились вы, Ганнибал? Со скукой. С маниакальным стремлением. Собственной исключительной уникальностью, неповторимой и никем непонятой. Бесконечным ожиданием и чувственным поиском. Всему остальному он особо и не препятствовал, чтобы мириться.***
Вся его поза источает уверенность в себе и собственном знании – Ганнибал видит в этом собственное отражение, настолько точное и детальное, что это почти заставляет благоговеть. Зеркало вычищено до блеска, лишь едва заметные сколы по углам позволяют держать реальность за хвост. Уилл касается ладонью скрытого лишь недостаточно плотной рубашкой предплечья, – пиджак остался в кресле, визит был желанным, всегда желанным, но оказался неожиданным, – и кожа горит, словно на нее льют расплавленный воск. — Остались незаконченные дела, доктор Лектер. — У вас? — У нас. Обмен взглядами и разделенная тишина настолько же интимны, как совместный прием пищи, но это будет позже. Трапеза, где два хищника кормят друг друга с рук, завороженно отслеживая линию острых клыков, позволяя длинному языку почти нежно облизывать пальцы. Предельная осторожность… Но все это позже. Игра предполагает смену ролей, и Лектер рад изобразить невинного агнца, если это заставит Уилла обмануться и повернуться спиной. Куда больше он доволен тем, что уловка не срабатывает, потому что мангуст вцепляется зубами в подставленный загривок мертвой хваткой, даже осознавая, что добыча пока что ему не по зубам. — Я знаю, кто вы. Прекрасное чувство. И чем больше Уилла рвет на части это знание, тем слаще вино в бокале, мягче волокна пищи, острее лезвия кухонных ножей. Кажется, что Ганнибал случайно раскидывает повсюду орудия убийств. На самом деле, довольно очевидно, не хватает лишь записок — «используй меня правильно». Это настолько предсказуемая ловушка, что на нее так легко повелся бы разве что Мэттью Браун. И агент Грэм это понимает, даже если зверь рвется протянуть свою когтистую лапу. — И теперь знаю, кто я. — Вы в этом уверены, Уилл? Страх быть неправильным, не быть хорошим парнем – это полный абсурд, но именно его Ганнибал не может вытравить никакими средствами. Точнее, этот страх отключается в голове Уилла с каким-то тихим щелчком только при их непосредственном взаимодействии. Как только появляется кто-то иной, не имеет значения, Алана, Джек, Беверли, даже один из псов – все усилия напрасны. Даже у этой проблемы есть решение. — Расскажите, как бы вы это сделали? — Своими руками. — Вы имеете в виду «без участия посторонних, единолично» или действительно используя только руки? Это важно, Уилл. — Я размышлял о первом варианте. Но после ваших слов… Второй кажется не менее привлекательным. — Находите это особенным? В некотором роде, интимным. — Только так можно ощутить, что это мое дело. Что никто не увел его у меня из-под носа и не присвоил. Улыбаясь одними лишь уголками губ, Ганнибал смотрит на переплетенные пальцы, на уложенные волосы, почти голодный агрессивный взгляд… Вспоминает, как прекрасно Уилл смотрелся, когда был без сознания, а по подбородку стекала вязкая слюна; как бился в припадке, и лицо его было мокрым то ли от пота, то ли от слез; как великолепно пятна крови оттеняли цвет его глаз. О том, как остер его ум и изумительно альтер-эго вспоминать не требуется – это знание въелось так глубоко, что не забыть ни на секунду. «Не могу поверить, что встретил тебя именно здесь. Но я