***
Он прошёл в кабинет, не дожидаясь привычного приглашающего жеста — втиснулся между проёмом и хозяином кабинета, стоило двери лишь чуть приоткрыться. Уилл, пожалуй, даже надеялся, что Ганнибал сочтёт это грубостью. Что он отреагирует на отказ подчиняться установленным правилам вежливости. В сущности, это стало бы одним из важных ответов на незаданные вслух вопросы. Но доктор молча проглотил подобную дерзость, и бровью не повёл. Возможно, ему это даже нравилось — попытки Уилла грубить. Сбросив портфель на кушетку, Грэм занял оборонительную позицию у стены — так, чтобы в поле его зрения был весь кабинет, включая книжные ряды на балконе, а за спиной не оставалось пространства даже оконной рамы. Мысли были настолько хаотичны, что ни одна из них не казалась цельной и достойной внимания. Они отскакивали от стен и метались, заполняя собой пространство. Когда-то давно он прочитал, что есть несколько выражений, с которых можно начинать речь в кабинете у психотерапевта, если не знаешь, о чем именно стоит заговорить на приёме. И пусть специалист нетипичен, но совет вполне рабочий. — В последнее время… — начал он, пока в помещении ещё хватало воздуха, — реальность снова ускользает от меня. В этом даже не обвинить энцефалит, — напомнил Уилл, но в голосе его уже не было ни обиды, ни демонстративной издевки. — Я нередко ошибался, предполагая границей тень. Но в данный момент не уверен, где она пролегает. Есть ли она вообще. Мне не нравится, что это создаёт очередную опасность зависимости от чужого мнения и манипулятивного воздействия. Джека, в том числе. Хочу обсудить эту проблему. — Говоря об ускользании реальности, что именно ты подразумеваешь, Уилл? Стоя посреди кабинета, он всегда ощущал себя… дрейфующим. Не в своей тарелке. Слишком много свободного пространства, и оно требовало движения, нервозного подергивания, хаотичного перемещения себя и предметов обстановки. Мыслепотока. У Лектера такой проблемы явно не наблюдалось. Замирая, он был похож на статую с живыми светящимися глазами, пылающими чрезвычайно ярко. Даже дышал едва заметно. Если Уилл всегда воспринимал и отражал окружающий мир, не ощущая себя его постоянной частью, то Ганнибал будто попросту… Впитывал его. Просеивал. Был и не был одновременно. — Мне кажется, что я сплю. Почти всё время. Просто разделяю кошмары на разные группы. Классифицирую их, как дела в архиве. Разделы в энциклопедии. Сны для меня всегда были продолжением действительности. Но сейчас как будто не могу до конца проснуться. — Часть твоего разума всё ещё предпочитает защищаться, отчуждая связанные со стрессом компоненты личности. Частичная дереализация — всего лишь один из методов отчуждения. Довольно топорный защитный механизм, откровенно говоря. Уилл подавил зарождающийся нервный смешок. — Вся моя жизнь — стресс и осколки других людей. И топорный механизм тоже. — Жизнь каждого из нас — набор заимствованных компонентов, — поправил Ганнибал. — Подсознание постоянно насыщенно образами и переживаниями. Особенно теми, которые ты ощущаешь как нечто знакомое и важное, хотя и заимствуешь их из разумов, куда погружаешься. У тебя их, пожалуй, больше, чем у среднестатистического человека. Не удивительно, что это обременяет не только разум, но и тело. Не самая типичная, но вполне объяснимая реакция частичного эскапизма. — Я буду очень долго и громко смеяться, если такой тип бегства возник на почве отказа от виски. Может, стоит вернуться к старому доброму алкоголизму? Возможно, в этом действительно было что-то отдалённое, но похожее, заимствованное от чувств Джорджии Медчен. Просто Уилл теперь был достаточно здоров, чтобы самоотрицание не было столь… радикальным. И на нём, черт подери, более не применяли газлайтинг. Наверное. Может быть. Никогда нельзя быть уверенным точно. Мозг Уилла не отвергал существование реальности и людей вокруг. Просто не мог понять и убедиться, какая из версий представления действительности наиболее достоверна. Все они порой казались сюрреалистичными. Иногда сны становились не менее жуткими и напряжёнными, чем то, с чем приходилось сталкиваться после пробуждения. Иногда хотелось, чтобы то, что Уилл знает, оказалось лишь сном, плодом больного воображения. Порой он желал, чтобы то, что ему снится, поменялось местами с реальностью. — Наши разговоры, веришь ты в это сейчас или нет, всегда были лишь для того, чтобы ты сумел найти дорогу в собственной «непроглядной тьме безумия». Тебе нужно лишь открыть глаза, Уилл. Увидеть свет. И перестать отворачиваться от правды о том, кто ты такой. Восприятие реальности, между прочим, тесно связано с самоосознанием. С демонстративным вздохом Ганнибал провёл ладонью над поверхностью письменного стола, не касаясь его, и свободно прислонился к его краю, глядя куда-то в пустоту. В такой позе, почти расслабленный, он казался лет на восемь моложе. И вовсе не таким пугающим, каким умел быть. Мир покачнулся. — Я знаю, кто я, — огрызнулся Уилл. — Знаю, кто ты. Вот насчёт других сомневаюсь. Несколько долгих минут они боролись одними лишь взглядами, даже более многозначительными, чем прозвучавшие слова. Но провокация не возымела успеха. Уилл скрипнул зубами, когда Ганнибал снова отвернулся и заговорил. — Нельзя иметь достаточно четкое представление о сущности другого человека, Уилл. По крайней мере до тех пор, пока не вмешается любовь. Любовь позволяет узреть потенциал. Увиденное же влечёт за собой реализацию. — Ты уже говорил что-то подобное, — пробормотал Уилл. — Или мне снилось, что говорил. Или снится прямо сейчас. Мой ответ не изменился: любовь, наоборот, делает людей безбожно слепыми. — Даже любовь к себе? В таком случае, наше понимание этого чувства расходится, — пожал плечами Ганнибал и нежно улыбнулся. — Или же ты нарочно пользуешься определением других людей, отрицая собственное. Какая-то часть Уилла, та, что не заходилась сейчас внутри истошным криком, голосами Джека и отца о выученных реакциях, чувстве стыда и необходимости поступать правильно, хотела, чтобы Ганнибал узнал о его снах за последние несколько месяцев. Чтобы он ощутил это в воздухе, как смесь запахов, распознал выбивающийся из образа штрих и верно интерпретировал полученную информацию. Прочитал во взгляде. Услышал в рваном выдохе. Чтобы он сделал то, что сделал для него профайлер-эмпат. Нечто, недоступное остальным — Беверли, Алане, Джеку, Фредди. Увидел. Понял. И дал ответ, способный решить бесконечную проблему душевных метаний Уилла. Но даже самая отчаявшаяся из граней его личности ни за что на свете не желала говорить с Ганнибалом о новых кошмарах, основным фигурантом которых он являлся. Ни о чём, что могло бы быть распознано впоследствии как признание. В этот момент в голове Уилла снова раздался щелчок. Лучше бы прогремел выстрел. — Вернёмся к снам, если ты не против, — уточнил Ганнибал и продолжил, не дождавшись никакого ответа. — Наш разум создает фантазии, когда мы не хотим верить во что-то. Твои слова. Во что ты не хочешь верить во время наших встреч, что рисуешь им замену во сне? Если, конечно, это не откровение о том, что ты нуждаешься в моём обществе чаще, чем два сеанса в неделю. — Методы, не включающие насилие, — он произнёс это раньше, чем успел осознать и остановить себя. — Я не знаю. Лектер склонил голову так медленно, как будто действительно осознал нечто очень важное. Его лицо озарилось полученным откровением, будто кто-то нарочно направил на него луч света. Уилл слишком поздно отвёл взгляд — картинка уже отпечаталась на подкорке. — Ты постоянно сталкивался с насилием при взаимодействии с людьми, — Ганнибал поднял раскрытую ладонь, — и я имею в виду не только серийных убийц. Ты ждёшь от меня вновь чего-то столь же прямолинейного, поскольку с эгоистичной жестокостью тебе проще и понятнее взаимодействовать, исходя из прошлого опыта. Привычнее работать. Хорошо. Что ещё я говорю в твоих снах? — Я не знаю, — открестился Уилл, чувствуя себя загнанным в угол, хотя их с Лектером и разделяли добрые два метра. — Ничего нового. — Хорошо. В таком случае… Что я делаю? Даже если бы Грэм отбросил все иные составляющие их отношений кроме «психотерапевт/пациент», он бы скорее откусил себе язык, чем признался хотя бы в чём-то из образов, наполнивших его ночи в последнее время. Постыдных, грязных, недопустимых и унизительных образов, не дублирующих ни одно из последних убийств в его практике. Ему некого обвинить кроме собственной гнилой фантазии, даже если искаженные представления о романтизме взялись не с потолка. Грэм сглотнул и обвёл взглядом комнату, пока не остановился на коричневой кожаной обложке альбома для рисования. Вдоль крепления залегла трещина. Из корешка торчал один из плотных листов. В последнем сновидении Ганнибал рисовал Уилла. Он обмакивал кисть в ещё свежую и яркую кровь безымянных жертв и просил иногда дополнительно смачивать ворс слюной. Он писал то широкими мазками, то узкими тончайшими линиями, слой за слоем, позволяя крови сворачиваться и застывать тёмными бурыми полосами. Если протянуть руку и открыть альбом, чтобы взглянуть, чьих портретов там окажется больше — греческих богов, Аланы или Уилла? — Или не делаешь. Не могу быть уверен, что заслуживает доверия. Ганнибал склонил голову, его верхняя губа едва заметно дрогнула. Каким образом он мог бы догадаться о не буквальном содержимом чужой черепной коробки, фантазия Уилла умалчивала. С одной стороны, терапевт уже вытаскивал на свет из его головы (и голов других, порой менее интересных свиней) и более глубинные помыслы, как будто без особого труда, не раскрывая, как именно он их обнаружил. Почему иной секрет должен был стать исключением? С другой — в этом отношении Уилл прилагал куда больше усилий, чтобы казаться нормальным. В том числе самому себе. Большинство же предпочло находить тысячу оправданий проблескам перверсий (кроме чёртовой Фредди Лаундс, и Уилл ненавидел себя за эту мысль, но «чёрт подери, надеюсь, она сгорит заживо»). Потому что также они поступали и с Ганнибалом. Потому что избегание неприятного толкования неоднозначных фактов позволяло стабилизировать хрупкий мир. Их разум не был заточен различать подобные нюансы. Никто из них не был готов к последствиям. То, что они называли любовью и привязанностью, заставляло их оставаться слепыми, как новорождённые котята. Потому что больше всего на свете они хотели не «казаться нормальными», но чтобы нормальным, простым и очевидным оказывалось всё вокруг. «Наивные болваны. Возможно, только психопаты и способны…» — начал думать Уилл, но тут же одёрнул себя, не желая продолжать эту мысль. Доктор Лектер, очевидно, большинством не был. И, вполне вероятно, всегда имел способность смотреть глубже окружающих. Просто предпочёл впоследствии отточить этот навык до уровня мастера. Грэм рискнул встретиться взглядами, чтобы изучить реакцию: чуть дрогнувшие брови, опущенный уголок губ, сосредоточенный взгляд. Ганнибал знал, что Уилл знает. Не такой уж это и маленький секрет. Не теперь. Также, как он знал, что в своих фантазиях Уилл убивал его бесчисленное количество раз, самыми изощрёнными способами, в том числе ненарочно добавляя отсылки к старым убийствам Лектера. Чаще всего, конечно, своими руками, чтобы происходящее было более личным. Интимным. Так же, как он знал, как именно и кем был убит Рэндалл Тир. Помимо знания он получил и подтверждение — Уилл сам сказал ему об этом. Продемонстрировал. Чего Ганнибал не мог знать, так это того, что каждый сон Уилла, где ему всё же удавалось выбить из монстра признание, заканчивался не справедливым судом, не наказанием, которого тот, безусловно, заслуживал. Не спокойной и мирной жизнью в загородном доме, в которой нет места Чесапикскому Потрошителю. А тем, что он даже мысленно отказывался произносить. Потому что это был бы предпоследний шаг к смирению. Лектер мог предполагать, строить догадки, прощупывать почву, ощущать какие-то колебания. Но никакой уверенности. В этом и проблема. Им обоим хотелось признания. В голове снова щёлкнуло. И на этот раз метроном остановился. — Сны нередко готовят нас к реальной жизни, — заговорил Ганнибал, выбивая пациента из мысленного потока. — Если не пытаться толковать происходящее в них слишком буквально или, напротив, излишне метафорично. — Буквально — моя психика и так представляет собой разбитое зеркало. Я действительно не всегда уверен, какой из осколков чьим отражением является, — фыркнул Уилл. — Метафорично — мне просто наконец-то удалось собрать их в кучу. — Я рад, что ты осознаешь, что ещё не до конца определился с пониманием собственного я, — улыбнулся Лектер. — Считаю, что это прогресс. Профайлеру честно хотелось ответить что-то безмерно грубое на подобную оценку, но когда он набрал полную грудь воздуха, то понял, что не хочет. Не хочет отрицать, спорить или грубить. Последнюю реплику вообще можно было счесть комплиментом, и это выбило почву из-под ног, сделало весь опасный внешний мир каким-то… менее враждебным. На долю секунды. И это было настолько странное, давно забытое чувство, что Уилл сделал шаг назад, плотно прислоняясь лопатками к стене. — Сейчас ты сомневаешься в своём понимании реальности? Ганнибал не двигался с места, лишь внимательно смотрел Уиллу за плечо. Там абсолютно точно была лишь пустая стена, без трещин и неровностей. Там не было ни картин, ни книжных полок. Будь это другая версия действительности, сон, уже произошло бы действие. Спокойствие Лектера бы треснуло, запустив цепную реакцию, диффузию ощущений. Задев одну струну, он бы сыграл всю мелодию до конца. Яростную. Громкую. — В данную минуту я точно не сплю, — хрипло отозвался Грэм. — Хорошо. Замечательно, — Ганнибал в задумчивости коснулся своего подбородка. — Подобная путаница касается исключительно наших сеансов? Или дереализация преследует тебя и в иной обстановке, в обществе других людей? — Второе, — произнёс Уилл с целью солгать. Но когда простое слово сорвалось с губ, он осознал, что слишком быстрый ответ и давший петуха голос выдали его с потрохами. Губы Лектера изогнулись в плотоядной ухмылке, которую он даже не попытался скрыть. Часы возвестили, что сеанс окончен. Очень своевременно.***
Собаки сорвались с места, стоило ему только приоткрыть входную дверь. Уилла окружили волна собачьих тел и взметнувшаяся шерсть, по спирали закручивающаяся у его ног. Бегло огладив каждого питомца, он разрешил им пробежаться по прилегающей территории. До заката оставалось ещё несколько часов, но усталость была настолько сильна, что единственное актуальное желание, звеневшее в голове, — лечь спать. Несмотря на то что за завесой сна его ждал хищный зверь, оскаливший зубы. Может быть, даже из-за этого. Вначале, когда видения преследовали его в тюремной камере, образ был очевидно нереалистичен. И подобные сны, как и любые другие, легко отличимые от настоящей действительности, хоть и мешали высыпаться, но не особенно беспокоили. В итоге же видение обросло деталями, достоверной привлекательностью, пугающей точностью. Сложно ощущать себя отдохнувшим, если регулярно подрываешься среди ночи, как от кошмара, замерзающий в насквозь мокрой одежде. И не только из-за пота. По крайней мере, мокрые сновидения защищали Уилла от необходимости принимать решение — наслаждаться ли запретным, давать ли себе волю. Ему не было нужды позволять себе опускать руку под тонкую простынь, под тугую резинку нижнего белья. Обстоятельства просто оставляли его, полностью опустошенного и оглушенного, разбираться с последствиями и переживать остаточный эффект произошедшего — дрожь, истому и муки совести. Гнев, ярость и едва контролируемую тягу. Конечно, в итоге он пытался вообще отказаться от сна. Естественно, человеческий организм не рассчитан на то, чтобы его неделями истощала насильственная бессонница. И, очевидно, было куда лучше регулярно просыпаться в спорном состоянии теперь, в стенах родного дома, чем однажды ненароком уснуть в общественном месте или непосредственно в присутствии Ганнибала. Псы отреагировали даже на тихий свист и вернулись на свои лежанки, не слишком довольные короткой прогулкой, но не смевшие перечить. Сменив воду в мисках, Уилл устало прошаркал в сторону кровати и завалился как был, в одежде, поверх пропахшего собачьей шерстью одеяла. Границы не было. Он просто нашел в себе силы перевернуться на бок и встретился взглядом с пылающей жёлтым в темноте радужкой, которая не принадлежала ни человеку, ни зверю. Даже дважды отражённый свет оставался ярким. — Тебе всего лишь нужно было попросить. Сказать мне, чего ты хочешь. И я бы дал тебе это. С лёгкой улыбкой, едва ли затронувшей уголки губ, Ганнибал толкнул его на спину и навис сверху, упираясь руками в чуть прогнувшийся по бокам матрас. — Скажи мне, Уилл. Голос звучал вкрадчиво и мягко, но в нём даже не таилась, грохотала угроза. Тело одеревенело, разум впал в ступор, не анализируя, лишь… записывая. Уилл часто и мелко вдыхал, чувствуя, как болезненно отзываются лёгкие. Все звуки исчезли, осталось лишь собственное грохочущее сердцебиение. — Или мне стоит произнести это за тебя? — звучало крайне тихо, как шёпот, и глухо, словно издалека. — На этот раз. Когда виска коснулся влажный горячий язык, слизывая проступивший пот, Уилл дёрнулся, ощущая также резкие приливы тепла в конечностях, неконтролируемое выделение слюны и возвращение нормального зрения. — Ты хочешь слышать меня, — пробормотал зверь. — Я хочу слышать тебя. Даже в этом мы похожи. Больше, чем ты думаешь… — Всё не так просто… — попытался сказать Уилл, едва ворочая языком, но слова превратились в хриплый свист. К концу фразы Ганнибал уже опустился губами и языком ниже, на шею, и впился чертовски острыми зубами в почти просвечивающую кожу, заставляя бледное покрываться яркими пятнами. За Уилла сработали его рефлексы — он со всей силы вцепился одной рукой в светлые всё ещё уложенные назад волосы, а другой — в собственное горло чуть пониже укуса. Словно давление было способно замедлить расползающийся от раны яд. Он чувствовал под пальцами собственную кровь, горячую и липкую, чувствовал её запах и вкус, но вместе с ней тело будто бы покидали остатки леденящего ужаса перед неизвестным. Этот монстр был ему знаком. Этот монстр не скрывал, чего хочет. Но при всей алчности, жадности, ненасытности… Не его смерти. Не теперь. Всё ещё удерживая жертву зубами, Лектер опустился всем весом сверху, медленно оглаживая руками подрагивающие бока. Звук, зародившийся в его груди, был похож и на довольное мурчание огромного хищного кота, и на рокот лютой непогоды. В какой-то момент Уилл понял, что уже не пытается оттянуть Ганнибала за волосы прочь от себя, но лишь настойчиво направляет его вниз. Взбрыкнув, он почти сбросил с себя доктора, был к этому близок, но в ответ повсеместное давление лишь усилилось. Пальцы хирурга сжались, оставив несколько красных полос, способных через пару часов стать полноценными гематомами, на коже. Сдавленный стон вырвался против воли, и в нём звучала не только боль. — Сопротивляйся сильнее, — сказал Ганнибал, чуть отстраняясь. — Тебе ведь так нужно показать силу. Прочувствовать её. Почти зарычав, Уилл забился под чужим телом изо всех сил. И то ли он справился, то ли ему позволили столкнуть их обоих с кровати на жёсткий пол. Странное дело, что питомцы никак не отреагировали ни на чужака, ни на шум… С этой мыслью Уилл повернул голову в сторону, чтобы заметить залитую остывшей кровью комнату, клочки собачьей шерсти и… От увиденного его затопила такая отчаянная ярость, что он не глядя бросился вперед и впечатал Лектера головой в тумбочку. Что-то упало и разбилось. Доктор тихо засмеялся. — Думаешь, я убил их, чтобы облегчить себе путь? — Уилл ударил его по лицу, чтобы больше не слушать, больше не слышать, но Ганнибал продолжал говорить: — Тебе так нравится мысль, что я буду убивать всё, что помешает мне до тебя добраться? Ведь ты убил Рэндала. Для меня. — Ты заплатишь… Ты за всё, что сделал, заплатишь! Лектер принимал удары, как нечто само собой разумеющееся, и лишь улыбался окровавленными губами, всё так же сверкая внимательными, изучающими глазами. И когда Уиллу почти показалось, что в своем гневе он достиг точки невозврата, готовности убить, Ганнибал легко и непринужденно остановил его руку, не позволив завершить удар, и скрутил в сторону. Рычание переросло в стон, а завершилось почти что тихим скулежом. — Достаточно, Уилл. Это не то, чего ты хочешь. Кто ты на самом деле? Кем же ты хочешь стать? Его тон резко стал ласковым и, можно сказать, нежным. Это, как и мягкое прикосновение тыльной стороны ладони, оглаживающей щеку, стало выбивающей почву из-под ног неожиданностью. Хуже, чем последовавший поцелуй с ярким привкусом крови. Хуже, чем прижавшаяся к нему вторая рука, методично оглаживающая член сквозь слои одежды. И даже хуже, чем пролившиеся горячие безнадежные слёзы. Подвывая, как раненное животное, Уилл горько оплакивал нечто, что не мог охарактеризовать, продолжая получать болезненное удовольствие от ласкающих его рук. Он падал в темноту не в одиночестве.***
Необратимый процесс, следование к точке невозврата, был запущен ещё в тот момент, когда Грэм в принципе согласился участвовать в инициативе под названием «дружеский ужин». На самом деле, намного раньше, может, ещё при переезде в Вульф Трап. Может, в кабинете, когда Джек выбил из него согласие на участие в деле. Но всё это было уже не так важно. Когда Алана вышла «попудрить носик», это ещё можно было счесть фатумом. Но если одновременно с этим и Джеку неожиданно потребовалось совершить срочный телефонный звонок… Такие случайности явно неслучайны. Оставшись наедине с Ганнибалом за изначально роскошным, но почти опустевшим столом, который не выглядел обедневшим исключительно из-за искусных композиций, Уилл старался всеми силами держаться за действительность, не позволяя себе думать ни о чем постороннем. Заземляясь, он перечислял оттенки цветов. Названия столовых приборов. Порядок подачи блюд. Что угодно, лишь бы не думать и не чувствовать. Весь вечер Лектер изводил его, отпуская многозначительные комментарии и шутки, граничащие то с чистосердечным признанием, то с попытками заложить последний «подвиг» Уилла с его звериным мемориалом. Алана и Джек, очевидно, были слепы, потому что хотели оставаться в простом и понятном мире. Но вместе с мимолетным ощущением собственного превосходства от каждой понятой только им двусмысленности из уст доктора он ощущал больно колющее в подреберье разочарование. Каждый гребанный раз. — Ты в порядке, Уилл? — от нарочито участливого тона хотелось закатить глаза так сильно, чтобы увидеть тьму внутри собственной черепушки. — В полном. Креплёное вино. И только. Острозубая улыбка скрылась за ободком бокала, прежде чем её смыло очередным глотком португальского белого. Демонстрировать подобный оскал было бы попросту неприлично. И слишком откровенно. — Если тебе понадобится время, чтобы прийти в себя, моя ванная комната, как и спальня, в твоем распоряжении. — Ганнибал дождался, пока Уилл поднимет на него нахмуренный взгляд, чтобы добавить: — Гостевые, разумеется. — Спасибо за щедрое предложение, — протолкнул он хриплый ответ сквозь неожиданно сжавшееся горло. — Меня не обвинить в отсутствии радушия. Достаточно попросить. Уилл поднялся из-за стола, не беспокоясь о подскочивших столовых приборах и впечатлении, которое мог произвести. Находиться в этой клетке было попросту невыносимо. Это не было похоже на бегство. Потому что это и было грёбанным бегством! Даже не слыша за своей спиной ни зовущего голоса, ни шагов, Уилл был уверен, что чувство преследования ему не мерещится. Он собирался было свернуть к главному входу и покинуть сей праздник жизни полный демонстрации смерти, но из гостевого туалета как раз выходила Алана. Так что Грэм свернул в другую сторону, надеясь сделать круг по уже знакомой гостиной и вернуться к прихожей, избежав столкновения в коридоре. И пусть заканчивают без него. Пусть они и дальше наивно верят написанной специально для них сказке, варятся в мнимой безопасной среде. Потрошитель всё равно будет сохранять им жизнь лишь до тех пор, пока ему того захочется. Пока эти слепые котята будут его забавлять. Внимание профайлера привлекла стеклянная дверь, ранее воспринятая им как одно из окон. Закрывающаяся исключительно на щеколду, она легко и почти бесшумно поддалась. Порыв ветра, к сожалению, не сдул алого цвета с щёк и не привёл голову в порядок, дышать не стало легче. Но хотя бы пропал запах мяса, оставшийся витать в кухне и столовой. Мяса, о происхождении которого Уилл прекрасно знал. И его, черт возьми, тошнило совсем не из-за отвращения. Лишь от голода, который не могла утолить никакая пища. Уже не отследить, где всё пошло наперекосяк. Все его чувства — сплошная алогичная мешанина. Он успел насчитать пятнадцать вдохов и четырнадцать выдохов, когда почувствовал горячую ладонь на плече. Её тяжесть была условной, не давящей; обозначавшей присутствие, а не воздействие. — Позволь, я больше не стану спрашивать тебя сегодня о самочувствии, но буду довольствоваться исключительно собственными выводами. — Это. Просто. Вино, — отчеканил Уилл, порциями выдавливая из себя воздух. — Лёгкое. Ты выпил всего три бокала. Даже с учётом отказа от употребления виски, твой уровень толерантности алкоголю значительно выше. В чём дело, Уилл? — А ты прямо следил? — огрызнулся он, игнорируя вопрос. — Наблюдал. И считал. — Скажи ещё, что в мои анализы крови лез. И вообще в медицинскую карту, — рыкнул Уилл. Настала очередь Лектера игнорировать обращённый к нему вопрос. Переместив ладонь с чужого плеча на локоть, он бережно, но настойчиво потянул собеседника глубже во двор, вдоль стены, где не было освещения. От резкого разворота Уилл почти потерял равновесие, но, прежде чем он успел упасть, под колени врезалась деревянная лавка. Следом теплые ладони оказались у него на лбу и шее, бережно ощупывая. Внутри всё разрывалось от противоречивых желаний — агрессивно взбунтоваться, терпеливо замереть, открыто насладиться. — Что ты делаешь? — всё-таки выдавил из себя невнятное бормотание Грэм. Взгляд, которым его сверху вниз окинул Лектер, будто вернул Уилла в далекое детство. Так на него смотрел отец, когда речь шла о каких-то безусловных и очевидно понятных вещах. Но не как на безнадежного кретина, злобно и осуждающе, а скорее снисходительно. «Ты поймешь, если удосужишься хоть иногда пользоваться мозгами, мой мальчик. Ты прекрасно знаешь. Будь внимательнее». — Мне не нравится, когда меня трогают, — вторая попытка была чуть удачнее первой, он даже вяло попытался извернуться, чтобы избавиться от прикосновений, но лишь глубже заполз на скамью. — И тем не менее ты мне позволяешь. Я видел, как ты умеешь сопротивляться, если тебе действительно неприятно. Уилл приподнял голову. И, как во снах, из темноты на него смотрели изжелта-карие глаза, отражавшие свет. Не звериные, но и не человеческие. Всезнающие понимающие глаза, в которых было лишь терпеливое ожидание. Ганнибал видел. Он знал. — Не доставлю тебе такого удовольствия, — ответил Уилл скорее проскочившей мысли «ублюдок так нуждается в признании», чем последней реплике. — Скажи, что я могу для тебя сделать? — делано участливо поинтересовался Ганнибал. — Чтобы тебе стало лучше. Самым простым ответом было то, что в иной обстановке Уилл бы себе никогда не позволил. Или, наоборот, что он позволил бы себе только и исключительно в другой обстановке. Он застонал. Мученически и пронзительно. Неосознанно вложив в это всю усталость и от груза знания, и от убивающих его переживаний, он уронил голову вперёд, уткнувшись Лектеру в живот. — Всё хорошо, — Ганнибал огладил линию челюсти Уилла и скользнул подушечкой большого пальца по нижней губе. — Тебе не нужно постоянно бороться со мной, чтобы получить желаемое. И я не требую капитуляции. — Он нагнулся ниже, чтобы прошептать совсем близко к ушной раковине, так, что мелкие волоски встали дыбом от щекотки из-за дыхания. — Не сдавайся мне. Никогда не сдавайся мне полностью, Уилл. Резко дернувшись, Грэм попытался яростно впиться в чужие тонкие губы зубами, но лишь царапнул, едва ли оставляя след, после чего был с силой отстранен. Так явно, что зашипел от боли. — Скажи мне. В той череде нечленораздельных звуков, что Уилл издал, слабо угадывался какой-то смысл. И даже если Ганнибал уловил хоть десять скрытых просьб и приказов, ничто из них не было оформлено так, как он того желал. — Поцелуй меня, — в конце концов сдался Уилл, и несмотря на то что он всегда находил это выражение неприемлемо-романтичным, каким-то кривым и вычурным, когда оно сорвалось с языка, то оказалось самым правильным. — Иначе, клянусь, я убью тебя. Убью и заставлю Джека съесть твой мозг, обжаренный во фритюре. — Пожалуйста, — то ли поправил его Ганнибал, то ли озвучил своё согласие. Вино. Специи. Острые зубы и не менее острый язык. Это не было нежным, не было агрессивным. Они то боролись и кусались, то уступали друг другу, ненадолго подчиняясь, то мягко и заботливо зализывали мелкие саднящие ранки. Руки Уилла свободно гуляли по застёгнутой наглухо броне костюма доктора, ощущая, что тело под несколькими слоями плотной ткани всё же было мягким. Горячим. Живым. Ганнибал всё также удерживал голову пациента обеими руками; из этого положения, Грэм знал, легко свернуть человеку шею. Всё это длилось совсем не долго. Но пустота внутри Уилла была настолько гулкой, как будто поцелуй длился целую вечность. Как будто бы ему снился очередной сон. Отвратительный, грязный сон, который разум пытался облечь в приемлемую обёртку. Здоровый человек не мог бы возжелать Чесапикского Потрошителя. У здорового человека не случается эрекция в шаге от смерти, который он сделал почти сознательно. — Нет нужды корить себя за то, что, поддавшись пороку, наслаждаешься им. Именно это во мне тебя и удивляет, Уилл. Что имея схожие с твоими желания, я испытываю удовольствие, потворствуя им. Любым из них. А ты делаешь, но всё равно коришь себя. — С большинством я мирюсь. А не наслаждаюсь, — хрипло ответил Грэм. — У меня нет твоих аппетитов. — Я хочу не только разделить их с тобой. Готов и поделиться. И когда Уилл поднял голову снова, когда ему позволили поднять взгляд, он увидел проблески чужих эмоций. Среди многих там действительно отражались и нежность, и блаженство. И даже, совсем немного, страх. К действительности Уилла вернул голос Джека — с едва скрываемым возмущением он кричал что-то, стоя в дверях гостиной, ведущих на улицу. Нечто вроде «Они там что, провалились что ли?!» Реальность больно ударила в солнечное сплетение, напоминая об ответственности, обязательствах, опасениях. О том, что как бы ни было приятно убивать Хоббса и Рэндалла Тира, как бы ни было прекрасно их опасное с Ганнибалом взаимодействие, как бы он ни хотел остаться в этом доме после окончания ужина, всё не так просто. Уилл попытался вскочить на ноги и сбросить с себя тёплые ладони, но от удара упал обратно на лавку и приложился спиной. Голова бы безвольно повисла, но давление на горле ощущалось явственно. А кроме того — естественно. Натиск чужих коленей, что развёл его ноги в стороны — тоже. Ганнибал пылал неприкрытым желанием и яростью. Одно неверное движение, и он убил бы. Но, самое страшное, не Уилла, конечно, нет. Джека, который бы догадался пройти глубже во двор и наткнулся на них. Алану, которая бы подняла панику и вызвала полицию. Каждую собаку, которая пустила бы лишний слух. Может, весь грёбанный Балтимор. — Я не могу позволить тебе передумать, — чётко и зло прошептал Лектер. — Если ты захочешь говорить на знакомом тебе языке насилия… — Пожалуйста, — просипел Уилл, поддаваясь ближе. — Пожалуйста, помоги мне.