***
Одетая, как и полагалось, в чёрное глухое платье без всяких изысков, и, собрав волосы в пучок, Екатерина сидела в кабинете мужа и, опустив голову на руки, красными от бессонной ночи глазами смотрела на письма, которые лежали на столе и которые ею за эту ночь были прочитаны нечётное количество раз, и которые она успела выучить наизусть, словно молитву. Подняв голову после короткого стука в дверь, панна увидела Порфирия. — Екатерина Александровна, Ваша гостья прибыла! После этих слов в кабинет вошла дама, которая молчаливо смотрела на Орловскую. Катерина, поблагодарив управляющего, дождалась, пока он уйдёт, а затем плотно закрыла дверь, зная, что и у стен есть уши. Дама скинула плащ и, бросив его на софу, прошлась по кабинету, глядя на портреты, которые висели на стене. Китти, сложив руки на груди, следила за Мадам, анализируя свою жизнь в её заведении и пытаясь понять, почему она относилась к ней не так, как к другим. Не заставляла ублажать старых, отвратительных панов, мало мальски, но научила её манерам и никогда и никому не давала в обиду, а когда Катерина захотела уйти из дома терпимости, то разрешила, только предупредила, что люди злые, а мир слишком жёсткий. Любовь Васильевна тем временем остановилась около стены, рассматривая портрет молодого Орловского, таким, каким она сама его помнила. — Любовь Васильевна, мне нужно с Вами поговорить. Очень серьёзно, и я прошу вас лишь об одной вещи: скажите мне правду! Орловская подошла к креслу и опустилась в него, чувствуя, что ноги отказываются её держать. — Вы все эти годы делали для меня все, что могли. Благодаря Вам я такая, какая есть, но я хочу понять: почему? Почему Вы так ко мне относились? Брюнетка вздрогнула. Подобного вопроса она боялась ещё с того момента, как Катя оказалась в её заведении. Она помнила тот холодный зимний вечер, когда на её руках оказалась маленькая девочка, укутанная в бесконечное количество одеял, и, хлопая глазами, смотрела на неё. — Неужто тебе не угодно то, какой ты выросла? Какая разница, почему я так к тебе относилась? Считай, что это была моя прихоть, — она повела плечами, словно говорила о чем-то совершенно обычном. — Прихоть? — повторила Катя, поворачиваясь, чтобы видеть лицо Макаровой. — А может быть это не Ваша прихоть, а приказ Василия Егоровича Орловского? Любовь Васильевна, я нашла письма, которые все это время, пока я находилась у Вас, Вы ему писали! И вот это, — Катя взяла в руки конверт. — Оно написано Вами совершенно недавно. Любовь Васильевна, объясните мне все! — буквально потребовала Китти, сжимая в руках конверт. Любовь Васильевна впервые за последние года видела Катерину в таком гневе и понимала, что ничем хорошим для неё это точно не закончится.***
Пётр Иванович сидел в кабинете за чашкой кофе и переваривал ночной разговор с женой, который заставил его усомниться в душевном состоянии Соломии. Пан знал, что жена долгие годы считала себя виноватой в том, что произошло с её единственной дочерью, и теперь это давало о себе знать. Пётр Иванович уже даже хотел обратиться к доктору, но это означало, что он не верит жене, да и потом, это могло породить лишнее, и в данный момент совершенно ненужные слухи. Сделав ещё один глоток, мужчина решил заняться делами, к которым за последние несколько дней не прикасался. Придвинув к себе папку с отчётом Якова, пан вчитался в написанные цифры, не услышав, как в кабинет вошла жена. Соломия тихо опустилась на тахту, наблюдая за мужем, вспоминая времена молодости, когда Пётр вот также проверял отчёты, держа на коленях Григория и что-то ему объясняя, а мальчик внимательно слушал отца, задавая вопросы. Пётр Иванович тогда очень гордился таким рвением сына в столь юном возрасте и не сомневался, что Григорий станет достойным своего рода. — Пётр Иванович, — Червинская подошла и опустилась в кресло напротив мужа, разглаживая кофейную материю, с которой было сшито её платье. — Я хочу Вам сказать, что хочу поехать к Кате и поговорить с ней. Пётр нервно отложил папку, положив руки на подлокотники кресла, понимая, что поездка в имение Орловского не самая лучшая затея, тем более сейчас. — Соломия Васильевна, я думаю, что Вам не нужно туда ехать, — осторожно начал мужчина, понимая, что кое что она все же должна знать. — Но почему? — не сдавалась женщина. — Пётр, я не могу тебе сейчас много рассказать, но самое главное это то, что мне нужно поговорить с дочерью. Попросить у неё прощения за все, что я ей сделала! — Да что ты могла сделать бордельной девке, — воскликнул пан, подскакивая с кресла и расхаживая по комнате. — Соломия Васильевна, глупо верить в то, что эта девушка — Ваша дочь из-за одной лишь куклы! Таких кукол пруд пруди. Панна отрицательно покачала головой, поднимая глаза на мужа, который стоял напротив неё. — Пётр, это я заставила Катерину исчезнуть в тот день. Это я приказала Якову её уничтожить. Я узнала её прошлое. Я знала, что она была «канареечкой». Я виновата в том, что сейчас происходит в нашей семье, — прозвучало признание, которое повергло Петра в шок. — Соломия Васильевна? — Червинский смотрел на свою жену со смеюсь недоверия и неверием. — Вы мыслите, что вы говорите? Соломия кивнула, приводя мужа в ещё больший ужас, понимая, что настало её время каяться в своих грехах.***
Любовь Васильевна сидела в кресле, которое стояло напротив стола, смотрела на песочные часы, которые стояли прямо перед ней, а из её уст, подобно песку в часах, лилась оповедь, которая открывала тайну многолетней давности. Катерина, которая сидела в кресле, опустив голову на скрещенные руки, не перебивала мадам, но слушать то, что говорит эта женщина, ей одновременно и хотелось, и не хотелось, но она чётко понимала то, что именно от Макаровой в некотором смысле зависит её дальнейшая жизнь. — Василий принёс тебя одной морозной ночью накануне Рождества. Он часто бывал в моем заведении. Говорил, что его любимая его предала, и поэтому он не верит больше женщинам, — начала брюнетка, мыслями возвращаясь в ту ночь. Она помнила, как к ней в кабинет пришёл молодой Орловский в соболиной шубе, которая местами была обгорелая, лицо, тогда ещё не пересеченное шрамом, было в копоти и саже, а на руках он держал двухлетнюю девочку, которая была завернута в тёплое одеяло и спала. — Он сказал, что твои родители погибли в пожаре, что у тебя никого не осталось. Просил приютить тебя на некоторое время, пока он не уладит свои проблемы, а после хотел забрать, но почему-то не смог. Уехал за границу, но все время писал мне письма, присылал деньги, интересовался тобой. — А потом? — перебила Любовь Катерина, поднимаясь с кресла и подходя к столику, на котором стоял графин с водой и стаканы. Налив себе воды, Орловская трясущими руками поднесла его к губам, делая глоток. — После того, как ты решила уйти из заведения, я перестала ему сообщать о тебе. Мы встретились с ним спустя шестнадцать лет. Он пришёл ко мне и стал спрашивать о тебе, но я отказала ему что либо сообщать. Не посчитала это нужным, — закончила женщина. — Он мне с самого начала не нравился. — Не нравился, — горько усмехнулась Китти, поворачиваясь к своей гостье. — Но его деньги, которые он вам слал, нравились! — Ну знаешь, — фыркнула Макарова, поднимаясь. — Деньги ещё никогда лишними не были. Да и росла ты за счёт Орловского, тут тоже нужно отдать должное. Со своих личных средств я на тебя и копейки не потратила! Если это все, то я с твоего позволения уйду! — Не все! — остановила женщину Катерина. — Что Вам известно о моей семье? О моих настоящих родителях? Что Вам о них говорил Василий Егорович?! Говорите, Любовь Васильевна! Макарова вздохнула, устав от этих расспросов о прошлом, а потом взяла плащ и, одев его, накинула на голову капюшон. — О них твой муж ничего мне не сказал. Отдал лишь ту куклу, которую я отдала тебе. Очевидно, что они были панами, потому что твой муж не из тех был, кто слишком опекался крепостными. Да и нужно было ли ему так заботиться о дочке простых крепаков? Сомневаюсь, — закончила Мадам и вышла за дверь, где её ждал Порфирий. Орловская посмотрела на закрытую дверь, а потом, уперевшись ладонями в столешницу, потому что внезапно стало дурно, глубоко вздохнула. Сев за стол, женщина открыла нижний ящик стола и достала оттуда куклу, которую забрала у панны Червинской во время своего последнего визита.