***
Все, что нарушало тишину кабинета — это треск свечи, которые догорали, плача восковыми слезами. Соломия сидела в кресле возле стола и, бережно качая на руках внучку, пела колыбельную. — Люли — люли люлечки. Прилетели гуленьки. — Спи, моя хорошая. Спи, милая, все будет хорошо. Ты, как и твоя мама, будешь счастлива, — Червинская положила голову и незаметно для себя уснула. Проснулась женщина от того, что кто-то ласково касался рукой её волос. Открыв глаза, которые не сразу привыкли к сумраку, женщина разглядела очертания мужа, который сидел рядом с ней, усталый и разбитый. Казалось, что все чувства разом покинули его, оставив лишь боязнь за жизнь единственного сына. — Пётр Иванович, — воскликнула Соломия слишком громко, испугав Александру, которая тут же захныкала. Продолжая укачивать внучку, Соломия поднялась и, кликнув девку, передала ей ребёнка, вернулась назад. Мужчина сел за стол. Кажется, после всего ужаса, произошедшего за слишком короткий срок, у пана не было сил. Вернувшись в кабинет, который был поглощенный в темноту и холод, потому что камин давно уже перегорел, Соломия дрожащей рукой зажгла несколько свечей, пока Пётр, налив себе спиртного и сделав щедрый глоток, который тут же обжег горло и внутренности, опустился в кресло. — Пётр, — голос Соломии дрожал, но она не могла не задать этот вопрос так же, как и боялась услышать ответ. — Как Гришенька? Пётр молчал, вспоминая бледное, почти безжизненное лицо Григория. — Нестор Михайлович говорит, что он до сих пор не приходит в себя, что потерял много крови. Нужно надеяться только на чудо! Черт! — Пётр со всего розмаху ударил кулаком по столу, отчего стакан перевернулся, расплескав жидкость по поверхности, а пан схватился за голову. — За что? В чем я провинился, Господи? В чем мой грех? — Катюша, бедная, вся извелась, — панна опустилась в кресло напротив, прижимая холодные руки к груди. — Всё время молится. — Катюша? — со злостью в голосе переспросил пан. — Из-за этой бордельной девки вся наша жизнь пошла кувырком. Как только она появилась в нашей жизни, все стало только хуже. — Пётр Иванович, что Вы такое говорите? — ужаснулась Червинская. — Вы же знаете, что вины моей дочери в том, что произошло… — Но эта девка здорова, сыта, в добре, тепле, а самое главное — она жива, а мой сын может умереть. И все из-за бордельной девки. — Не смейте! — рука взметнулась в воздухе, и мужскую щеку опалила пощечина. — Не смейте так говорить о моей дочери. Вам неведомо, что она пережила. Вы не знаете, что такое нищета и голод. Не знаете, что такое клеймо «певчей птички». — Зато Вам, Соломия Васильевна, очень хорошо известны прелести этой стороны жизни, — в сердцах воскликнул пан. — Что? — Соломия не веря смотрела на человека, с которым прожила столько лет. Неужели эти слова произнёс он? Тот, который изо дня в день твердил только, что безумно любит её. Что не может жить. — Соломия, — Пётр протянул руку, но женщина отошла, качая головой. Соломия опустилась на пол возле столика и зажала рот шалью, чтобы сдержать крик. В кабинете воцарилась пугающая тишина. Пётр Иванович поднялся, приближаясь к ней. — Завтра же поеду к Григорию, — женщина поднялась и открыла дверь. — Доброй ночи, пан Червинский. — Соломия, — она повернула голову в сторону мужа. — Прости. Червинская искоса посмотрела на мужа и, ничего не сказав, вышла из кабинета.***
От свечи остался один несчастный огарок, а на столе несколько исписанных листов, на которых уместилась жизнь, которая скоро должна будет завершиться, управляющего Орловки, Порфирия. — Вашу благородие, — жандарм щелкнул каблуками, вытянулся в струнку. — Что теперь будет с этим мужчиной? — Ты забыл, что делают с убийцами? — не отнимая ладонь от лица, промолвил мужчина. — Беги сейчас же приготовить экипаж. В Червинку поедем! — Ваше благородие, так насколько мне известно, Григорий Червинский до сих пор в больнице. Поговаривают, что состояние его совсем плохо. — Ты плохо слышал приказ? — переспросил начальник жандармов. Щёлкнув каблуками, молодой человек поспешил исполнить приказ начальства.***
— Ой, горе мне, горе, — причитала Павла, складывая в корзину банки да скляночки. — Случились що, тётка Павла? — Галина, которая вернулась на кухню за кувшином молока, с тревогой посмотрела на старую кухарку. — Не уж он с панычем совсем худо? — Типун тебе на язык, Галька! — женщина плюнула через левое плечо. — Таке кажеш. Пан с пани поссорились вчера очень сильно, — вздохнула Павлина, накрывая корзину полотенцем. — Я столько себя помню, не слышала, щоб они ссорились, а вчера пан такого с горяча наговорил, що и вспомнить страшно, не то що говорить, — женщина взяла корзину и осмотрелась, ничего ли она не забыла. — Так а Вы то куда, тётка Павла? — не поняла Галина. — К пану в больницу поеду, а ты на кухне за старшую. Так, ну вроде ничего не забыла. С Богом! Черноволосая провела Павлину взглядом и вернулась к своим делам. Не успел панский экипаж отъехать от дома, как подъехал новый, из которого вышел начальник жандармов. Приказав доложить панам о его приезде, мужчина перевёл взгляд на двор, по которому появившийся управляющий, который доложил, что пан готов его принять, повёл мужчину в дом. Пётр Иванович сидел в кабинете и курил сигару. — Пан Червинский, — мужчина снял фуражку. — Доброго Вам дня. — Доброго? — переспросил Пётр. — Да кому как. Мужчина тут же прикусил язык, комкая в руках фуражку. — Прошу прощения, пан Червинский. — Вы пожаловали в мой дом, дабы прощения просить? — Конечно же нет, — тут же исправился мужчина. — Я хотел сказать, что нам удалось выяснить, кто именно убил Василия Орловского. Нам это рассказал его управляющий. — И? — нетерпеливо протянул Пётр. — Кто его убил? — Надежда Алексеевна Лебединская. Но это ещё не все. Также известно, кто был исполнителем убийства пана Степана Вербицкого. — Что Вы тяните? — прикрикнул Пётр. Служивый вздохнул, понимая, что ему предстоит долгая история.***
Соломия сидела в палате сына, меняя ему компрессы и неустанно шепча молитвы. Но чуда не случалось. Григорий бредил и все время повторял дорогое сердцу имя, заставляя Соломию глотать слезы. Именно так женщину застала Павлина, которая неслышно вошла в палату. — Ну, как он, пани? — поинтересовалась женщина, поставив на тумбочку корзинку. — Без изменений, Павлинушка. Жар никак не спадает, — Соломия всхлипнула, а Павлина тем временем достала из корзины пузырёк и притянула его Червинской. — Вот, пани. В мамки взяла. Каждый пол часа вливайте, и будет наш Григорий Петрович здоров. Вы же знаете мою маму, она и не таких с того света вытаскивает. Соломия дрожащими пальцами откупорила пузырёк и, наливая лекарство в ложку, начала поить им сына.***
— Порфирия служить в Орловку купил ещё Василий Орловский после смерти своего соседа. Так случилось, что у бывшего хозяина Порфирия была крепостная девка Зоряна, но так случилось, что Порфирий и Зоряна не успели обвенчаться. Зоряну купил Алексей Лебединский в качестве комнатой девки для своей дочери Надежды. Порфирий бредил этой девушкой и желал только воссоединиться со своей возлюбленной. Однажды, он подслушал разговор молодого паныча Орловского и Надежды Лебединской. Они обсуждали, как избавиться от Степана Вербицкого и его дочери. Порфирий предложил им свою помощь в обмен на вольную для себя и Зоряны, а ещё денег. Орловский, который больше всего желал заполучить себе, — тут жандарм запнулся, увидев хмурый взгляд Петра. — Порфирий выполнил свою часть обещания. Он нанял людей, которые убили пана Вербицкого, Василий Орловский же выполнил свою часть сделки. Дал ему вольную и денег, но когда Порфирий пришёл сватать Зоряну, то оказалось, что девушка полюбила другого и собирается за него замуж. Убитый предательством возлюбленной, Порфирий вернулся в имение Орловского и служил ему верой и правдой все эти годы. — Почему он сразу же не сказал, что Лебединская убила Василия? — Пётр Иванович, если бы он это сделал, то Надежда Лебединская очень быстро бы его уничтожила. Слово помещицы против слова бывшего крепостного — пустой звук. — Почему же сейчас он решил сказать правду? — не понимал Пётр, на что жандарм повёл плечами: — Людську душу не всегда можно понять. Как говорится, чужая душа — тёмный лес. И Вашего разрешения? — откланявшись, мужчина ушёл. Пётр кивнул и вышел следом.***
Павлина вытерла пот со лба Григория, сердечно вздыхая, пока Соломия уснула прямо на стуле. Женщина смочила тряпку, но обернувшись, замерла, и тряпка упала на пол. — Григорий Петрович. Соломия подняла голову и, увидев, как сын открыл глаза, упала возле кровати на колени, совсем не заботясь о платье. — Гришенька. Сынок. Родной. — Матушка, — слабо позвал Григорий, пытаясь сфокусировать зрение, но потом закашлялся. — Григорий. Сынок. Что с тобой? Павлина, немедленно позови доктора. Сынок. Гришенька… Павлина бросилась звать на помощь, а мир для Соломии вновь превратился в чёрную дыру.***
Он стоял весь в красной дымке, и каждый раз, когда она делала к нему шаг, он отдалялся. Она все шла и шла, но ближе не становилось. — Григорий, куда ты? Подожди, — она подняла подол белого платья и бросилась бежать за ним, но внезапно споткнулась и упала. Подняв голову, она не видела ничего, кроме своих рук, которые были в крови. Его крови. Катерина проснулась от собственного крика, и на мгновение ей показалось, что она все ещё вздыхает запах крови. Будто он пропитал все вокруг. Въелся в её кожу. Стал частью её самой. Сев на постели, чувствуя, как руки трясутся, Катерина откинула край одеяла и спустила ноги на пол. Накинув на плечи халат, который был наброшен на спинку кровати, женщина завязала пояс и вышла из комнаты. В коридоре никого не было. Спустившись вниз, Катря увидела Петра, заходившего в дом. Вдруг пана окликнул казачек и, передав записку, убежал. Пан пробежал ее глазами и безвольно опустил руку, поднимая глаза на Китти. Две пары глаз встретились. Катерина долго смотрела на старого господина, пытаясь в его глазах найти ответ, а потом упала в мгновение ока, оставшись без сознания. Было безразлично, что будет дальше. Без него ничего уже не нужно.